Неточные совпадения
— И я на корвете иду! — поспешил сказать Володя, сразу почувствовавший симпатию к этому низенькому и коренастому, черноволосому
матросу с серьгой. Было что-то располагающее и в веселом и добродушном взгляде его небольших
глаз, и в интонации его голоса, и в выражении его некрасивого рябого красно-бурого лица.
Володя остановился и увидел своего знакомого пожилого
матроса с серьгой в ухе, Михаилу Бастрюкова, который в куцом бушлатике стоял, прислонившись к борту, и сплеснивал какую-то веревку. Его
глаза ласково улыбались Володе, как и тогда при первой встрече.
Что же касается до того, чтобы не тронуть
матроса, то, несмотря на одобрение этого распоряжения в принципе многими, особенно, фельдшером и писарем, большинство нашло, что, безусловно, исполнить такое приказание решительно невозможно и что — как-никак, а учить иной раз
матроса надо, но, конечно, с опаской, не на
глазах у начальства, а в тайности, причем, по выражению боцмана Никифорова, бить следовало не зря, а с «рассудком», чтобы не «оказывало» знаков и не вышло каких-нибудь кляуз.
Володя снова заходил, взволнованный рассказом
матроса. И сам этот пожилой
матрос с серьгой в ухе, с добрыми и веселыми
глазами и с своей философией еще милее стал Ашанину, и он решил познакомиться с ним поближе.
В палубе, казалось, все прыгало и вертелось. Несколько десятков
матросов лежало вповалку. Бледные, с помутившимися
глазами, они казались совершенно беспомощными. Многие тихо стонали и крестились; многих тут же «травило», по выражению моряков. И вид всех этих страдавших морской болезнью, казалось, еще более усиливал страдания молодого человека.
Матросы толпились у борта и, взволнованные, напряженно смотрели вперед. Но простым
глазом еще ничего не было видно.
Плакали и другие, целовали руки
матросам и просили пить. Один дико захохотал. Некоторые лежали без чувств. Юнга, мальчик лет пятнадцати, сидевший около Володи, с воспаленными
глазами умолял его дать еще глоток… один глоток…
— Они по-нашему, братцы, не привычны, — авторитетно говорит фор-марсовый Ковшиков, рыжий, с веснушками, молодой парень, с добродушно-плутоватыми смеющимися
глазами и забубенным видом лихача и забулдыги-матроса. — Я пил с ими, когда ходил на «Ласточке» в заграницу… Нальет это он в рюмочку рому или там абсини [Абсент.] — такая у них есть водка — и отцеживает вроде быдто курица, а чтобы сразу — не согласны! Да и больше все виноградное вино пьют.
А одного негра, необыкновенно симпатичного юношу, лет 17, который приехал в лохмотьях на корвет и начал помогать
матросам, без всякого вызова, тянуть какую-то снасть, улыбаясь при этом своими влажными на выкате
глазами и скаля из-за раскрытых толстых губ ослепительные зубы, — того негра так
матросы просто пригрели своим расположением, и во все время стоянки корвета в Порто-Гранде этот негр Паоло, или «Павла», как перекрестили его
матросы, целые дни проводил на корвете.
— И я так полагаю, ваше благородие, — продолжал пожилой
матрос, — что морского звания человеку божий свет наскрозь виднее, чем сухопутному… Только смотри да примечай, ежели
глаза есть. Чего только не увидишь!
Они исчезли из
глаз, а Володя все еще раздумчиво смотрел на океан, находясь под сильным впечатлением рассуждений
матроса. И в голове его проносились мысли: «И с таким народом, с таким добрым, всепрощающим народом да еще быть жестоким!» И он тут же поклялся всегда беречь и любить
матроса и, обращаясь к Бастрюкову, восторженно проговорил...
В самом деле, чистота везде была образцовая. Даже эта оскорбляющая морской
глаз старшего офицера «деревня» — как называл он бак, где находились быки, бараны, свиньи и различная птица в клетках, — была доведена до возможной степени чистоты. Везде лежали чистые подстилки, и стараниями
матросов четыре уцелевших еще быка (один уже был убит и съеден командой и офицерами), бараны и даже свиньи имели вполне приличный вид, достойный пассажиров такого образцового военного судна, как «Коршун».
Хотя он обыкновенно и возвращался с берега сильно пьяный, иногда и с подбитым
глазом после драки с кем-нибудь из иностранных
матросов (Захарыч был во хмелю задорен и необыкновенно щекотлив в охранении национального достоинства) и обязательно без носового платка, тем не менее, всегда на своих ногах и даже способный отрапортовать: «Честь имею явиться!»
В немногочисленной публике, сидящей на скамьях, легкое волнение. Все не без любопытства смотрят на белобрысого, курносого
матроса Ефремова, сконфуженное лицо которого дышит добродушием и некоторым недоумением. Он сидит отдельно, сбоку, за черной решеткой, рядом с Ашаниным, а против них, за такой же решеткой, высокий, стройный и красивый сипай, с бронзово-смуглым лицом и большими темными, слегка навыкате
глазами, серьезными и не особенно умными.
Полисмен Уйрида начал довольно обстоятельный рассказ на не совсем правильном английском языке об обстоятельствах дела: о том, как русский
матрос был пьян и пел «более чем громко» песни, — «а это было, господин судья, в воскресенье, когда христианину надлежит проводить время более прилично», — как он, по званию полисмена, просил русского
матроса петь не так громко, но русский
матрос не хотел понимать ни слов, ни жестов, и когда он взял его за руку, надеясь, что русский
матрос после этого подчинится распоряжению полиции, «этот человек, — указал полисмен пальцем на «человека», хлопавшего напротив
глазами и дивившегося всей этой странной обстановке, — этот человек без всякого с моей стороны вызова, что подтвердят и свидетели, хватил меня два раза по лицу…
Несмотря на то что
матросы лихо работали и вообще знали свое дело отлично, Андрей Николаевич, этот добровольный мученик своего долга и притом трусивший всякого начальства, не мог успокоиться, хотя и старался скрыть это от посторонних
глаз.
Адмирал медленно обходил по фронту, и
матросы провожали адмирала
глазами, взглядывая на его умное серьезное лицо.
Все — и офицеры, и
матросы, и даже отец Спиридоний, редко покидавший каюту, — были наверху и жадно всматривались в глубину залива, чтобы поскорей увидать «жемчужину Тихого океана», как не без основания называют калифорнийцы Сан-Франциско, или «Фриски», по их фамильярно-ласковому сокращению, пока старший штурман не объяснил, что напрасно «пялят»
глаза — все равно города не увидать: он в глубине бухты, скрытый горами.
Раз Первушин после обеда на берегу шепнул старшему офицеру, как будто в порыве откровенности, что Ашанин позволял себе неуважительно отозваться о нем; другой раз — будто Ашанин заснул на вахте; в третий раз говорил, что Ашанин ищет дешевой популярности между
матросами и слишком фамильярничает с ними во вред дисциплине, — словом, изо всех сил своей мелкой злобной душонки старался очернить Володю в
глазах старшего офицера.
Долго еще смотрели моряки на этот городок. Уже корвет вышел из лагуны и, застопорив машину, оделся всеми парусами и под брамсельным ветерком, слегка накренившись, пошел по Тихому океану, взяв курс по направлению южных островов Японии, а
матросы все еще нет-нет да и оторвутся от утренней чистки, чтобы еще раз взглянуть на приютившийся под склонами городок… Вот он уменьшается, пропадает из
глаз и на горизонте только виднеется серое пятно острова.
Но все до единого человека и без того были наверху и жадными
глазами смотрели на видневшийся за фортами Кронштадт.
Матросы снимали шапки и крестились на макушки церквей.
Неточные совпадения
— Братцы, — сказал Грэй
матросам, — нас не обстреляют, не бойтесь; они просто не верят своим
глазам.
Матрос и Меннерс сидели к окну спиной, но, чтобы они случайно не повернулись, Грэй имел мужество отвести взгляд на рыжие
глаза Хина.
Она, играя бровями, с улыбочкой в
глазах, рассказала, что царь капризничает: принимая председателя Думы — вел себя неприлично, узнав, что
матросы убили какого-то адмирала, — топал ногами и кричал, что либералы не смеют требовать амнистии для политических, если они не могут прекратить убийства; что келецкий губернатор застрелил свою любовницу и это сошло ему с рук безнаказанно.
Наконец, отдыхая от животного страха, весь в поту, он стоял в группе таких же онемевших, задыхающихся людей, прижимаясь к запертым воротам, стоял, мигая, чтобы не видеть все то, что как бы извне приклеилось к
глазам. Вспомнил, что вход на Гороховую улицу с площади был заткнут
матросами гвардейского экипажа, он с разбега наткнулся на них, ему грозно крикнули:
Один смотрит, подняв брови, как
матросы, купаясь, один за другим бросаются с русленей прямо в море и на несколько мгновений исчезают в воде; другой присел над люком и не сводит
глаз с того, что делается в кают-компании; третий, сидя на стуле, уставил
глаза в пушку и не может от старости свести губ.