Неточные совпадения
Вершина бросила быстрый взгляд на Марту. Та слегка покраснела,
с пугливым ожиданием посмотрела на Передонова и сейчас же опять отвела
глаза в сад.
Вошел
с радостным громким смехом Павел Васильевич Володин, молодой человек, весь, и лицом и ухватками, удивительно похожий на барашка: волосы, как у барашка, курчавые,
глаза выпуклые и тупые, — все, как у веселого барашка, — глупый молодой человек. Он был столяр, обучался раньше в ремесленной школе, а теперь служил учителем ремесла в городском училище.
Софья сверкнула сердитыми и хитрыми
глазами на Варвару, встала и сказала
с притворным смехом...
— Конечно, пачкайте, Павел Васильевич, что ей в зубы смотреть. Если и придет, так ей можно будет сказать, что это она сама
с пьяных
глаз так отделала.
В гостиной у Преполовенских сидели в круг преддиванного овального стола Варвара, хозяйка и ее сестра Женя, высокая, полная, краснощекая девица
с медленными движениями и обманчиво-невинными
глазами.
— Ну вот еще, —
с досадой сказала Софья, — не видите разве, — живой пример перед
глазами.
Подполковник Николай Вадимович Рубовский, невысокий плотный человек
с густыми бровями, веселыми серыми
глазами и прихрамывающею походкою, отчего его шпоры неровно и звонко призвякивали, был весьма любезен и за то любим в обществе. Он знал всех людей в городе, все их дела и отношения, любил слушать сплетни, но сам был скромен и молчалив, как могила, и никому не делал ненужных неприятностей.
— Марта и Владя домой на день едут, — сказала она, ласково глядя сквозь дым своей папироски на Передонова коричневыми
глазами, — вот бы и вы
с ними погостить в деревне. За ними работник в тележке приехал.
А Передонову нравилось, когда мальчики плакали, — особенно, если это он так сделал, что они плачут и винятся. Владино смущение и сдержанные слезы на его
глазах, и робкая, виноватая его улыбка — все это радовало Передонова. Он решил ехать
с Мартою и Владею.
Встретив при входе в ограду миловидного маленького гимназиста
с румяным, простодушным лицом и непорочными голубыми
глазами, Передонов сказал...
Он
с тоскливым недоумением уставился на Передонова, острые
глаза его потухли, тучное тело осунулось, он казался уж не тем бодрым деятелем, как давеча, а просто глуповатым стариком.
Передонов тоже помолчал немного, как бы завороженный хозяиновыми словами, потом сказал, щуря
глаза с неопределенно-хмурым выражением...
Среди этого томления на улицах и в домах, под этим отчуждением
с неба, по нечистой и бессильной земле, шел Передонов и томился неясными страхами, — и не было для него утешения в возвышенном и отрады в земном, — потому что и теперь, как всегда, смотрел он на мир мертвенными
глазами, как некий демон, томящийся в мрачном одиночестве страхом и тоскою.
Потом загремел железный крюк, дверь открылась, — на пороге стояла черноволосая, угрюмая, рябая девица
с подозрительно-озирающими все
глазами.
Когда Передонов вернулся домой, он застал Варвару в гостиной
с книгой в руках, что бывало редко. Варвара читала поварскую книгу, — единственную, которую она иногда открывала. Книга была старая, трепаная, в черном переплете. Черный переплет бросился в
глаза Передонову и привел его в уныние.
В
глаза метались многие вещи, напоминающие о деревенском и простом: кресло
с дугою-спинкою и топориками-ручками, чернильницы в виде подковы, пепельница-лапоть.
В гостиной были низкие потолки. Они давили Передонова. Мебель тесно жалась к стенке. На полу лежали веревочные маты. Справа и слева из-за стены слышались шопоты и шорохи. Из дверей выглядывали бледные женщины и золотушные мальчики, все
с жадными, блестящими
глазами. Из шопота иногда выделялись вопросы и ответы погромче.
— Какая я вам дюшка, чтой-то такое, насмешники этакие! — закричала Клавдия. — Чорт
с вами, откуплю вам ваш изюм, подавитесь вы им, — сами сожрали, а я откупай, Да и откуплю, — совести, видно, в вас нет, стыда в
глазах нет, а еще господа называетесь!
Да, впрочем, и раньше что были гимназисты для Передонова? Не только ли аппаратом для растаскивания пером чернил по бумаге и для пересказа суконным языком того, что когда-то было сказано языком человечьим! Передонов во всю свою учительскую деятельность совершенно искренно не понимал и не думал о том, что гимназисты — такие же люди, как и взрослые. Только бородатые гимназисты
с пробудившимся влечением к женщинам вдруг становились в его
глазах равными ему.
Передонов посматривал на него, и особенно приятно ему было смотреть, когда Саша стоял на коленях, как наказанный, и смотрел вперед, к сияющим дверям алтарным,
с озабоченным и просительным выражением на лице,
с мольбою и печалью в черных
глазах, осененных длинными, до синевы черными ресницами.
Ольга Васильевна, худощавая старушка, высокая и прямая,
с добродушным лицом, которому она, однако, старалась придавать строгое выражение, и Саша Пыльников, мальчик хорошо откормленный и строго выдержанный своею теткою, сидели за чайным столом. Сегодня была Сашина очередь ставить варенье, из деревни, и потому он чувствовал себя хозяином, важно угощал Ольгу Васильевну, и черные
глаза его блестели.
Служанка позвала зачем-то Коковкину. Она вышла. Саша тоскливо посмотрел за нею. Его
глаза померкли, призакрылись ресницами — и казалось, что эти ресницы, слишком длинные, бросают тень на все его лицо, смуглое и вдруг побледневшее. Ему неловко было при этом угрюмом человеке. Передонов сел рядом
с ним, неловко обнял его рукою и, не меняя неподвижного выражения на лице, спросил...
Она сделалась совсем некрасивою, потому что у нее были теперь злые заплаканные
глаза с покрасневшими и распухшими веками. Передонов отвечал...
Самая наружность его являла вид добродушия и стойкости: небольшого роста, плотный, подвижной,
с бойкими
глазами и уверенною речью, он казался человеком, который недурно устроился и намерен устроиться еще лучше.
Слухи о том, что Пыльников — переодетая барышня, быстро разнеслись по городу. Из первых узнали Рутиловы. Людмила, любопытная, всегда старалась все новое увидеть своими
глазами. Она зажглась жгучим любопытством к Пыльникову. Конечно, ей надо посмотреть на ряженую плутовку. Она же и знакома
с Коковкиною. И вот как-то раз к вечеру Людмила сказала сестрам...
Коковкина
с Сашею пили чай. Зоркими
глазами оглядела их Людмила, — ничего, сидят скромненько, чай пьют, булки едят и разговаривают. Людмила поцеловалась
с хозяйкою и сказала...
И у змея, и у лебедя наклонилось над Людмилою Сашино лицо, до синевы бледное,
с темными загадочно-печальными
глазами, — и синевато-черные ресницы, ревниво закрывая их чарующий взор, опускались тяжело, страшно.
Вот и сестры, и Коковкина
с ними. Людмила радостно побежала через кухню, через огород в калитку, переулочком, чтобы не попасться Коковкиной на
глаза. Она весело улыбалась, быстро шла к дому Коковкиной и шаловливо помахивала белою сумочкою и белым зонтиком. Теплый осенний день радовал ее, и казалось, что она несет
с собою и распространяет вокруг себя свойственный ей дух веселости.
И она вошла в гостиную, смеючись, ласкаючи Сашу быстрыми, нежными
глазами. Саша смутился, покраснел, обрадовался, — побудет
с ним!
Людмила вынула из сумочки распылитель, повертела перед Сашиными
глазами красивый сосудик темнокрасного
с золотыми узорами стекла,
с гуттаперчевым шариком и
с бронзовым набором, и сказала...
Саша поцеловал ей руку и сделал это ловко и
с большим удовольствием. Поцеловал уж заодно руки и Дарье
с Валериею, — нельзя же их обойти, — и нашел, что это тоже весьма приятно. Тем более, что они все три поцеловали его в щеку: Дарья звонко, но равнодушно, как доску, Валерия нежно, опустила
глаза, — лукавые глазки, — легонько хихикнула и тихонько прикоснулась легкими, радостными губами, — как нежный цвет яблони, благоуханный, упал на щеку, — а Людмила чмокнула радостно, весело и крепко.
— Охота плакать, из-за молокососа
глаза ермолить. Вот-то уж можно сказать, чорт
с младенцем связался.
Передонов услышал за собой быстрые, смелые шаги по мосткам, испуганно оглянулся, — Крамаренко поровнялся
с ним и смотрел на него горящими
глазами решительно и злобно, бледный, тонкий, как маленький дикарь, готовый броситься на врага. Этот взгляд пугал Передонова.
В темноватой из-за деревьев гостиной сидели Марта,
с красным завязанным бантом, платочком на шее и
с повеселевшими
глазами, Мурин, больше обыкновенного растрепанный, и чем-то словно обрадованный, и возрастный гимназист Виткевич: он ухаживал за Вершиною, думал, что она в него влюблена, и мечтал оставить гимназию, жениться на Вершиной, и заняться хозяйством в ее именьице.
Марта была рада: ведь это была ее постоянная мечта, что вот найдется ей жених, и она выйдет замуж, и у нее будет хорошее хозяйство, и дом — полная чаша. И она смотрела на Мурина влюбленными
глазами. Сорокалетний громадный мужчина
с грубым голосом и
с простоватым выражением в лице и в каждом движении казался ей образцом мужской силы, молодечества, красоты и доброты.
—
С пьяных
глаз, значит? — язвительно сказала Преполовенская. — Слышите, Ардальон Борисыч, как ваша сестрица о вас понимает.
Он заплясал и закружился по горнице.
С неподвижно-красным лицом и
с тупыми
глазами он казался странно-большою, заведенною в пляс куклою. Варвара ухмылялась и радостно глядела на него. Он крикнул...
Она была вся в черном, эта странная, жуткая посетительница,
с черными
глазами,
с черными волосами, — и вот она заговорила о чем-то, быстро, часто, отчетливо.
Громкий разговор разбудил Марту. В беседке стоял Передонов и громко говорил, здороваясь
с Вершиной. Марта испуганно озиралась. Сердце у нее стучало, а
глаза еще слипались, и мысли еще путались. Где же совесть? Или ее и не было? И не следовало ей здесь быть?
Он вынул письмо и прочитал его медленно,
с тупым выражением удовольствованной злости в
глазах. Вершина опешила. Она до последней минуты не верила в княгиню, но теперь она поняла, что дело
с Мартою окончательно проиграно. Досадливо, криво усмехнулась она и сказала...
Марта дрожала и смотрела, жалко поднимая заплаканное и покрасневшее лицо,
с робкою, молчаливою мольбою в
глаза Вершиной.
Ветка на дереве зашевелилась, съежилась, почернела, закаркала и полетела вдаль. Передонов дрогнул, дико крикнул и побежал домой. Володин трусил за ним озабоченно,
с недоумевающим выражением в вытаращенных
глазах, придерживая на голове котелок и помахивая тросточкою.
Он пошел в сад, сел на скамеечку над прудом, — здесь еще он никогда не сиживал, — и тупо уставился на затянутую зеленую воду. Володин сел рядом
с ним, разделял его грусть и бараньими
глазами глядел на тот же пруд.
Кота и не было, — померещился он Передонову, — кот
с широко-зелеными
глазами, хитрый, неутомимый враг.
Прошла неделя. Хрипачей еще не было. Варвара начала злиться и ругаться. Передонова же повергло это ожидание в нарочито-угнетенное состояние.
Глаза у Передонова стали совсем бессмысленными, словно они потухали, и казалось иногда, что это —
глаза мертвого человека. Нелепые страхи мучили его. Без всякой видимой причины он начинал вдруг бояться тех или других предметов.
С чего-то пришла ему в голову и томила несколько дней мысль, что его зарежут; он боялся всего острого и припрятал ножи да вилки.
—
С пьяных
глаз нивесть что мерещится.
Везде перед
глазами у Передонова ходили карточные фигуры, как живые — короли, крали, хлапы. Ходили даже мелкие карты. Это — люди со светлыми пуговицами: гимназисты, городовые. Туз — толстый,
с выпяченным пузом, почти одно только пузо. Иногда карты обращались в людей знакомых. Смешивались живые люди и эти странные оборотни.
Людмила вздохнула и
с тем же благоговейным выражением в
глазах надела на него рубашку и блузу, прислуживая ему почтительно и осторожно.
— Я ли не красавица! У меня ли
глаза не жгучие! У меня ли не пышные волосы! Ласкай же меня! Приласкай же меня! Сорви
с меня запястья, отстегни мое ожерелье!
Коковкина уже знала, в чем дело. Ей сообщили даже еще проще, чем директору. Грушина выждала ее на улице, завязала разговор и рассказала, что Людмила уже вконец развратила Сашу. Коковкина была поражена. Дома она осыпала Сашу упреками. Ей было тем более досадно, что все происходило почти на ее
глазах и Саша ходил к Рутиловым
с ее ведома. Саша притворился, что ничего не понимает, и спросил...