В деревне подобные известия всегда производят переполох. Хорошо ли, худо ли живется при известной обстановке, но все-таки как-нибудь да живется. Это «как-нибудь» — великое дело. У меньшей братии оно
выражается словами: живы — и то слава Богу! у культурных людей — сладкой уверенностью, что чаша бедствий выпита уж до дна. И вдруг: нет! имеется наготове и еще целый ушат. Как тут быть: радоваться или опасаться?
Неточные совпадения
В виду этих сомнений я припоминал свое прошлое — и на всех его страницах явственно читал: куроцап! Здесь обращался к настоящему и пробовал читать, что теперь написано в моем сердце, но и здесь ничего, кроме того же самого
слова, не находил! Как будто все мое миросозерцание относительно этого предмета
выразилось в одном этом
слове, как будто ему суждено было не только заполнить прошлое, но и на мое настоящее и будущее наложить неистребимую печать!
Явился вопрос об этикете: кому сделать первый шаг к сближению? И у той и у другой стороны права были почти одинаковы. У меня было богатое дворянское прошлое, но зато настоящее было плохо и
выражалось единственно в готовности во всякое время следовать, куда глаза глядят. У «него», напротив, богатое настоящее (всемогущество, сердцеведение и пр.), но зато прошлое резюмировалось в одном
слове: куроцап! Надо было устроить дело так, чтобы ничьему самолюбию не было нанесено обиды.
— Нельзя, всем заниматься приходится, наша должность такая. Вот в «Ведомостях» справедливо пишут: вся наша интеллигенция — фальшь одна, а настоящий-то государственный смысл в Москве, в Охотном ряду обретается. Там, дескать, с основания России не чищено, так сколько одной благонадежности накопилось! Разумеется, не буквально так
выражаются, своими
словами я пересказываю.
До меня даже такие слухи доходят, будто бы Грацианов ночей из-за меня не спит. Говорят, будто он так
выражается: «Кабы у меня в стану все такие „граждане“ жили, как Колупаев да Разуваев, — я был бы поперек себя толще, а то вот принесла нелегкая эту „заразу“…» И при последних
словах будто бы заводит глаза в сторону Монрепо…
Братья Ляпины — старики, почти одногодки. Старший — Михаил Иллиодорович — толстый, обрюзгший, малоподвижный, с желтоватым лицом, на котором,
выражаясь словами Аркашки Счастливцева, вместо волос «какие-то перья растут».
Любовь их редко
выражается словами, и если выражается, то не только не самодовольно, красиво, но стыдливо, неловко, потому что они всегда боятся, что любят недостаточно.
Такое постоянное неестественное и странное состояние людей в государственной жизни
выражается словами обыкновенно так: «Как человек, я жалею его, но как сторож, судья, генерал, губернатор, царь, солдат я должен убить или истязать его», точно как будто может быть какое-нибудь данное или признанное людьми положение, которое могло бы упразднить обязанности, налагаемые на каждого из нас положением человека.
Спокойные рассказы «экономки» и злые жалобы девушек на студентов, чиновников, и вообще на «чистую публику», вызывали в товарищах моих не только отвращение и вражду, но почти радость, она
выражалась словами:
Неточные совпадения
Одним
словом, при этом случае, как и при других подобных, вполне
выразились: и обычная глуповская восторженность, и обычное глуповское легкомыслие.
Он не верил ни одному
слову Степана Аркадьича, на каждое
слово его имел тысячи опровержений, но он слушал его, чувствуя, что его
словами выражается та могущественная грубая сила, которая руководит его жизнью и которой он должен будет покориться.
Все сидели, как поповны в гостях (как
выражался старый князь), очевидно, в недоумении, зачем они сюда попали, выжимая
слова, чтобы не молчать.
— Совершенно справедливо изволите
выразиться, ваше превосходительство, преполезный человек, обладает даром
слова и владеет пером.
Почтмейстер вдался более в философию и читал весьма прилежно, даже по ночам, Юнговы «Ночи» и «Ключ к таинствам натуры» Эккартсгаузена, [Юнговы «Ночи» — поэма английского поэта Э. Юнга (1683–1765) «Жалобы, или Ночные думы о жизни, смерти и бессмертии» (1742–1745); «Ключ к таинствам натуры» (1804) — религиозно-мистическое сочинение немецкого писателя К. Эккартсгаузена (1752–1803).] из которых делал весьма длинные выписки, но какого рода они были, это никому не было известно; впрочем, он был остряк, цветист в
словах и любил, как сам
выражался, уснастить речь.