Неточные совпадения
— Некогда, мой друг, объяснять — в департамент спешу! Да
и не объяснишь ведь
тому, кто понимать не хочет. Мы — русские; мы эти вещи сразу должны понимать. Впрочем, я свое
дело сделал, предупредил, а последуете ли моему совету или не последуете, это уж вы сами…
— Ну, да, я. Но как все это было юно! незрело! Какое мне
дело до
того, кто муку производит, как производит
и пр.! Я ем калачи —
и больше ничего! мне кажется, теперь — хоть озолоти меня, я в другой раз этакой глупости не скажу!
Я повторил эти замечательные слова, а Глумов вполне одобрил их. Затем мы бросили прощальный взгляд на здание сената, в котором некогда говорил правду Яков Долгорукий,
и так как программа гулянья на нынешний
день была уже исчерпана
и нас порядком-таки одолевала усталость,
то мы сели в вагон конно-железной дороги
и благополучно проследовали в нем до Литейной.
С
тех пор мы совсем утеряли из вида семейство Молчалиных
и, взамен
того, с каждым
днем все больше
и больше прилеплялись к сыщику, который льстил нам, уверяя, что в настоящее время, в видах политического равновесия, именно только такие люди
и требуются, которые умели бы глазами хлопать
и губами жевать.
Хвастался, что служит в квартале только временно, покуда в сенате решается процесс его по имению; что хотя его
и называют сыщиком, но, собственно говоря, должность его дипломатическая,
и потому следовало бы называть его «дипломатом такого-то квартала»; уверял, что в 1863 году бегал «до лясу», но что, впрочем, всегда был на стороне правого
дела,
и что даже предки его постоянно держали на сеймах руку России («як же иначе може
то быть!»).
И когда однажды наш друг-сыщик объявил, что не дальше как в
тот же
день утром некто Иван Тимофеич (очевидно, влиятельное в квартале лицо) выразился об нас: я каждый
день бога молю, чтоб
и все прочие обыватели у меня такие же благонамеренные были!
и что весьма легко может случиться, что мы будем приглашены в квартал на чашку чая, —
то мы целый
день выступали такою гордою поступью, как будто нам на смотру по целковому на водку дали.
— Хорошо. А начальство между
тем беспокоится. Туда-сюда — везде мерзость. Даже тайные советники —
и те нынче под сумнением состоят! Ни
днем, ни ночью минуты покоя нет никогда! Сравните теперича, как прежде квартальный жил
и как он нынче живет! Прежде только одна у нас
и была болячка — пожары! да
и те как-нибудь… А нынче!
И он так мило покачал головой, что нам самим сделалось весело, какие мы, в самом
деле, хитрые! В гости не ходим, к себе никого не принимаем, а между
тем… поди-ка, попробуй зазеваться с этакими головорезами.
— Да нет же, стой! А мы только что об тебе говорили,
то есть не говорили, а чувствовали: кого, бишь, это недостает? Ан ты… вот он он! Слушай же: ведь
и у меня до тебя
дело есть.
Верьте, что, несмотря на свой шик, он с каждой минутой все больше
и больше погружается в
тот омут, на
дне которого лежит Тарасовка.
— Понимаете ли вы теперь, какие у него
дела? — продолжал я, —
и как ему нужно, до зарезу нужно, чтоб на помощь ему явился какой-нибудь крупный гешефт, вроде, например,
того который представляет затея купца Парамонова?
Волей-неволей, но пришлось согласиться с Глумовым. Немедленно начертали мы план кампании
и на другой же
день приступили к его выполнению,
то есть отправились в Кузьмине. Однако ж
и тут полученные на первых порах сведения были такого рода, что никакого практического результата извлечь из них было невозможно. А именно, оказалось...
—
И то сказать, трудно в ихнем сословии без греха прожить! Цельный
день по кухням да по лавкам шляются,
то видят, другое видят — как тут себя уберечи!
Через несколько
дней, часу в двенадцатом утра, мы отправились в Фонарный переулок,
и так как дом Зондермана был нам знаком с юных лет,
то отыскать квартиру Балалайкина не составило никакого труда. Признаюсь, сердце мое сильно дрогнуло, когда мы подошли к двери, на которой была прибита дощечка с надписью: Balalaikine, avocat. Увы! в былое время тут жила Дарья Семеновна Кубарева (в просторечии Кубариха) с шестью молоденькими
и прехорошенькими воспитанницами, которые называли ее мамашей.
Тем не менее этот рояль так обрадовал меня, что я подбежал к нему,
и если б не удержал меня Глумов,
то, наверное, сыграл бы первую фигуру кадрили на мотив"чижик! чижик! где ты был?", которая в
дни моей молодости так часто оглашала эти стены.
— Жалованья я получаю двадцать пять рублей в месяц, — продолжал он после краткого отдыха. — Не спорю: жалованье хорошее! но ежели принять во внимание: 1) что, по воспитанию моему, я получил потребности обширные; 2) что съестные припасы с каждым
днем делаются дороже
и дороже, так что рюмка очищенной стоит ныне десять копеек, вместо прежних пяти, —
то и выходит, что о бифштексах да об котлетках мне
и в помышлении держать невозможно!
— К
тому же, я сластолюбив, — продолжал он. — Я люблю мармелад, чернослив, изюм,
и хотя входил в переговоры с купцом Елисеевым, дабы разрешено было мне бесплатно входить в его магазины
и пробовать, но получил решительный отказ; купец же Смуров, вследствие подобных же переговоров, разрешил выдавать мне в
день по одному поврежденному яблоку. Стало быть,
и этого, по-вашему, милостивый государь, разумению, для меня достаточно? — вдруг обратился он ко мне.
— В том-то
и дело, что нет, милостивый государь! Увы! готовность получать оскорбления с каждым
днем все больше
и больше увеличивается, а предложение оскорблений, напротив
того, в такой же пропорции уменьшается!
— Это тяжелая
и скорбная история, которую я, впрочем, охотно рассказываю всякому, кто предлагает мне серьезное угощение.
И если вы желаете назначить мне
день и час в"Старом Пекине"или в гостинице"Москва",
то я — готов!
— Ah, mais entendons-nous! [Ах, но мы договоримся!] Я, действительно, сведеньице для него выведал, но он через это самое сведеньице сраженье потерял — помните, в
том ущелий, как бишь его?.. Нет, господа! я ведь в этих
делах осторожен! А он мне между прочим презент! Однако я его
и тогда предупреждал. Ну, куда ты, говорю, лезешь, скажи на милость! ведь если ты проиграешь сражение — тебя турки судить будут, а если выиграешь — образованная Европа судить будет! Подавай-ка лучше в отставку!
То было время всеобщей экзальтации,
и начальство квартала было сильно озабочено потрясением основ, происшедшим по случаю февральской революции. Но где же было удобнее наблюдать за настроением умов, как не в танцклассах?
И кто же мог быть в этом
деле более компетентным судьей, как не тапер?
Но этим мои злоключения не ограничились. Вскоре после
того на меня обратила внимание Матрена Ивановна. Я знал ее очень давно — она в свое время была соперницей Дарьи Семеновны по педагогической части — знал за женщину почтенную, удалившуюся от
дел с хорошим капиталом
и с твердым намерением открыть гласную кассу ссуд.
И вдруг, эта самая женщина начинает заговаривать… скажите, кто же своему благополучию не рад!
С
тех пор"молодой человек"неотлучно
разделяет наше супружеское счастие. Он проводит время в праздности
и обнаруживает склонность к галантерейным вещам. Покуда он сидит дома, Матрена Ивановна обходится со мной хорошо
и снисходит к закладчикам. Но по временам он пропадает недели на две
и на три
и непременно уносит при этом енотовую шубу. Тогда Матрена Ивановна выгоняет меня на розыски
и не впускает в квартиру до
тех пор, пока"молодого человека"не приведут из участка… конечно, без шубы.
— А ежели, по обстоятельствам ваших
дел, потребуются для вас лжесвидетели,
то вы во всякое время найдете их здесь…
и безвозмездно! — с своей стороны свеликодушничал Балалайкин.
— То-то вот
и есть, что в
то время умеючи радовались: порадуются благородным манером —
и перестанут! А ведь мы как радуемся!
и день и ночь!
и день и ночь!
и дома
и в гостях,
и в трактирах,
и словесно
и печатно! только
и слов: слава богу! дожили! Ну,
и нагнали своими радостями страху на весь квартал!
— Балалайкин! — сказал я, — ничего не видя, вы уже заговариваете о суде! Извините меня, но это чисто адвокатская манера. Во-первых,
дело может обойтись
и без суда, а во-вторых, если б даже
и возникло впоследствии какое-нибудь недоразумение,
то можно собственно на этот случай выговорить… ну, например, пятьсот рублей.
Что же касается до поговорок,
то иногда они
и совсем в нашем
деле не пригодны.
Состоял я в
то время под следствием, по
делу о злоупотреблении помещичьей власти,
и приехал в губернию хлопотать.
"Вот, говорит, велят на провидение надеяться, а где оно?"Увидели тогда, что дело-то выходит серьезное,
и без потери времени прислали в
тот департамент третьего начальника.
— Это так точно, — согласился с Глумовым
и Очищенный, — хотя у нас трагедий
и довольно бывает, но так как они, по большей части, скоропостижный характер имеют, оттого
и на акты
делить их затруднительно. А притом позвольте еще доложить: как мы, можно сказать, с малолетства промежду скоропостижных трагедиев ходим,
то со временем так привыкаем к ним, что хоть
и видим трагедию, а в мыслях думаем, что это просто"такая жизнь".
— А я-с — во время пожара на дворе в корзинке найден был.
И так как пожар произошел 2-го мая, в
день Афанасия Великого,
то покойный частный пристав, Семен Иваныч,
и назвал меня, в честь святого — Афанасием, а в свою честь — Семенычем. Обо мне даже
дело в консистории было: следует ли, значит, меня крестить? однако решили: не следует. Так что я доподлинно
и не знаю, крещеный ли я.
— Было раз — это точно. Спас я однажды барышню, из огня вытащил, только, должно быть, не остерегся при этом. Прихожу это на другой
день к ним в дом, приказываю доложить, что, мол,
тот самый человек явился, —
и что же-с! оне мне с лрислугой десять рублей выслали.
Тем мой роман
и кончился.
— Ах, голуби, голуби! — вздохнул он, — все-то вы отягощаетесь! все-то придумываете, как бы для нас лучше, да как бы удобнее… Легко ли
дело из пушек палить, а вы
и того нестрашитесь, лишь бы польза была!
— Чеканить не чеканят, а так делают. Ест, например, Сетивайо крокодила, маленькую косточку выплюнет — рубль серебра! побольше косточку — пять, десять рублей, а ежели кость этак вершков в десять выдастся — прямо сто рублей. А министры
тем временем таким же порядком разменную монету делают. Иной раз как присядут, так в один
день миллиончик
и подарят.
впуталось в их взаимные пререкания, поощряло, прижимало, соболезновало, предостерегало. А «партии», видя это косвенное признание их существования, ожесточались все больше
и больше,
и теперь
дело дошло до
того, что угроза каторгой есть самое обыкновенное мерило, с помощью которого одна «партия» оценивает мнения
и действия другой.
—
И прежде,
и после,
и теперь… не в
том дело! Я
и про себя не знаю, точно ли я благонамеренный или только так… А вы вот что: не хотите ли"к нам"поступить?
Понятно, как я обрадовался, когда на другой
день утром пришел ко мне Глумов. Он был весел
и весь сиял, хотя лицо его несколько побледнело
и нос обострился. Очевидно, он прибежал с намерением рассказать мне эпопею своей любви, но я на первых же словах прервал его. Не нынче завтра Выжлятников мог дать мне второе предостережение, а старик
и девушка, наверное, уже сию минуту поджидают меня. Что же касается до племянника,
то он, конечно, уж доставил куда следует статистический материал. Как теперь быть?
Но, когда это было выполнено
и между нами понемногу водворился мир, мы вдруг вспомнили, что без Балалайкина нам все-таки никак нельзя обойтись. Все мы уезжаем — кто же будет хлопотать об утверждении предприятия? Очевидно, что только один Балалайкин
и может в таком
деле получить успех. Но счастие
и тут благоприятствовало нам, потому что в
ту самую минуту, когда Глумов уже решался отправиться на розыски за Балалайкиным, последний обежал через двор
и по черной лестнице опять очутился между нами.
— Я вам это
дело так обделаю, — говорил он, совершенно забыв о случившемся, — я такую одну штуку знаю, что просто ни один, ну, самый"что называется",
и тот не решится… а я решусь!
Однако ж
дело кое-как устроилось. Поймали разом двух куриц, выпросили у протопопа кастрюлю
и, вместо плиты, под навесом на кирпичиках сварили суп. Мало
того: хозяин добыл где-то связку окаменелых баранок
и крохотный засушенный лимон к чаю. Мы опасались, что вся Корчева сойдется смотреть, как имущие классы суп из курицы едят,
и, чего доброго, произойдет еще революция; однако бог миловал. Поевши, все ободрились
и почувствовали прилив любознательности.
— В прошлом годе Вздошников купец объявил: коли кто сицилиста ему предоставит — двадцать пять рублей
тому человеку награды! Ну,
и наловили. В
ту пору у нас всякий друг дружку ловил. Только он что же, мерзавец, изделал! Видит, что
дело к расплате, — сейчас
и на попятный: это, говорит, сицилисты ненастоящие! Так никто
и не попользовался; только народу, человек, никак, с тридцать, попортили.
— То-то, — сказал он почти начальственно, — ноне с этим строго. Коли кто куда приехал, должен
дело за собой объявить. А коли кто зря ездит — руки к лопаткам
и в холодную!
В самом
деле, всем показалось удивительным, с какой стати Балалайкин с вопросом о заравшанском университете обратился в интендантское управление? Даже в корчевское полицейское управление —
и то, казалось, было бы целесообразнее. Полицейское управление представило бы куда следует, оттуда бы тоже написали куда следует, а в дороге оно бы
и разрешилось. Но такой комбинации, в которую бы, с пользой для просвещения, могло войти интендантское управление, даже придумать никто не мог.
Каторга,
то есть общежитие, в котором обыватели не в свое
дело не суются, пороху не выдумывают, передовых статей не пишут, а живут
и степенно блаженствуют.
Сначала обеспокоилась
тем: каким образом могло случиться, что ретивый начальник так долго не знал, что в главном городе новое начальство новые порядки завело? — на что Глумов резонно ответил: оттого
и случилось, что
дело происходило в некотором царстве, в некотором государстве, а где именно — угадай!
— Ну вот. Я знаю, что ты малый понятливый. Так вот ты следующий свой фельетон
и начни так:"в прошлый, мол, раз я познакомил вас с"негодяем", а теперь, мол, позвольте познакомить вас с
тою средой, в которой он, как рыба в воде, плавает".
И чеши! чеши! Заснули, мол? очумели от страха? Да по головам-то тук-тук! А
то что в самом
деле! Ее, эту мякоть, честью просят: проснись! — а она только сопит в ответ!
Дальнейшая очередь была за мной. Но только что я приступил к чтению"Исторической догадки": Кто были родители камаринского мужика? — как послышался стук в наружную дверь. Сначала стучали легко, потом сильнее
и сильнее, так что я, переполошенный, отворил окно, чтоб узнать, в чем
дело. Но в
ту самую минуту, как я оперся на подоконник, кто-то снаружи вцепился в мои руки
и сжал их как в клещах.
И в
то же время, едва не сбив меня с ног, в окно вскочил мужчина в кепи
и при шашке.
Так как пароход должен был прийти только на следующий
день,
то мы
и решились посвятить предстоящий вечер выполнению
той части нашей программы, в которой говорится о составлении подложных векселей. Очищенный без труда написал задним числом на свое имя десять векселей, каждый в двадцать пять тысяч рублей, от имени временной с. — петербургской 2-й гильдии купчихи из дворяин Матрены Ивановны Очищенной. Один из этих векселей почтенный старичок тут же пожертвовал на заравшанский университет.
В Корчеве нам сказали, что в Кашине мы найдем именно такого жида, какого нам нужно. Сверх
того, хотелось взглянуть
и на
те виноградники, которые дают материал для выделки знаменитых кашинских вин. А так как, судя по полученной от Балалайкина телеграмме,
дело о заравшанском университете, очевидно, позамялось,
и, следовательно, в Самарканд спешить было незачем,
то мы
и направили свой путь к Кашину.
Подсел
и начал:"ах, тетенька! сто лет, сто зим! как деточки? что дяденька? неужто до сих пор грешите… ах, тетенька!"В сущности, эта кличка до такой степени метко воспроизводила Парамонова в перл создания, что мне показалось даже странным, как это я давно не угадал, что Парамонов — тетенька; но офицер все
дело испортил
тем, что, заметив успех своей клички, начал чересчур уж назойливо щеголять ею.