Неточные совпадения
С тех пор мы совсем утеряли из вида семейство Молчалиных и, взамен того, с каждым днем
все больше и больше прилеплялись к сыщику, который льстил нам, уверяя, что в настоящее время, в видах политического равновесия, именно
только такие люди и требуются, которые умели бы глазами хлопать и губами жевать.
Всего замечательнее, что мы не
только не знали имени и фамилии его, но и никакой надобности не видели узнавать. Глумов совершенно случайно прозвал его Кшепшицюльским, и, к удивлению, он сразу начал откликаться на этот зов. Даже познакомились мы с ним как-то необычно. Шел я однажды по двору нашего дома и услышал, как он расспрашивает у дворника: «скоро ли в 4-м нумере (это — моя квартира) руволюция буде». Сейчас же взял его я за шиворот и привел к себе...
Я было приложил уж руку к сердцу, чтоб отвечать, что
всего довольно и ни в чем никакой надобности не ощущается: вот
только посквернословить разве… Но, к счастию, Иван Тимофеич сделал знак рукой, что моя речь впереди, а покамест он желает говорить один.
— Да-с, Захотел посмеяться и посмеялся. В три часа ночи меня для него разбудили; да часа с два после этого я во
все места отношения да рапорты писал. А после того,
только что было сон заводить начал, опять разбудили: в доме терпимости демонстрация случилась! А потом извозчик нос себе отморозил — оттирали, а потом, смотрю, пора и с рапортом! Так
вся ночка и прошла.
— Ну, хорошо, не будем. А
только я все-таки должен тебе сказать: призови на помощь
всю изворотливость своего ума, скажи, что у тебя тетка умерла, что дела требуют твоего присутствия в Проплеванной, но… отклони! Нехорошо быть сыщиком, друг мой! В крайнем случае мы ведь и в самом деле можем уехать в твою Проплеванную и там ожидать, покуда об нас забудут.
Только что мы там есть будем?
Я летел домой, не чувствуя ног под собою, и как
только вошел в квартиру, так сейчас же упал в объятия Глумова. Я рассказал ему
все: и в каком я был ужасном положении, и как на помощь мне вдруг явилось нечто неисповедимое…
Словом сказать, опасность заставила нас окончательно позабыть, что нам предстояло
только"годить", и по уши погрузила нас в самую гущу благонамеренной действительности. Мы вполне искренно принялись хлопотать, изворачиваться и вообще производить
все те акты, с которыми сопрягается безопасное плаванье по житейскому морю.
Черная бархатная жакетка ловко обрисовывала его формы и отлично оттеняла белизну белья; пробор на голове был сделан так тщательно, что можно было думать, что он причесывается у ваятеля; лицо, отдохнувшее за ночь от вчерашних повреждений, дышало приветливостью и готовностью удовлетворить клиента, что бы он ни попросил; штаны сидели почти идеально; но что
всего важнее: от каждой части его лица и даже тела разило духами, как будто он
только что выкупался в водах Екатерининского канала.
Он опять поник головой, но
все доселе высказанное им дышало такою правдою, что не
только нам, но даже Балалайкину не приходило на мысль торопить его или перебивать какими-либо напоминаниями о скорейшем приступе к делу.
— Не
только не обременительная, — поспешил я успокоит его, — но даже, если можно так выразиться, соблазнительно умеренная. Помилуйте! выполнение по
всей таксе стоит
всего сто тридцать семь рублей двадцать копеек, а мало ли на свете богатых людей, которым ничего не стоит бросить такие деньги, лишь бы доставить себе удовольствие!
Так ли я, братцы, говорю?"Дрогнули сердца новгородцев, однако поняли вольные вечевые люди, что Гадюк говорит правду, и в один голос воскликнули:"Так!"–"Так вот что я надумал: пошлемте-ка мы к варягам ходоков и велим сказать: господа варяги! чем набегом-то нас разорять, разоряйте вплотную: грабьте имущества, жгите города, насилуйте жен, но
только, чтоб делалось у нас
все это на предбудущее время… по закону!
Только спят они и видят во сне
все трое один и тот же ряд картин, прообразующих будущие судьбы их нового отечества.
Помилуй, братец, — говорит, — ведь во
всех учебниках будет записано: вот какие дела через Рюрика пошли! школяры во
всех учебных заведениях будут долбить: обещался-де Рюрик по закону грабить, а вон что вышло!"–"А наплевать! пускай их долбят! — настаивал благонамеренный человек Гадюк, — вы, ваше сиятельство,
только бразды покрепче держите, и будьте уверены; что через тысячу лет на этом самом месте…
— Помню!
все помню! И"шелом Рюрика", и"слезы, струившиеся по челу Гостомысла"… помню! помню! помню! — твердил Глумов в восхищении. —
Только, брат, вот что: не из Марфы ли это Посадницы было?
— То-то вот и есть, что в то время умеючи радовались: порадуются благородным манером — и перестанут! А ведь мы как радуемся! и день и ночь! и день и ночь! и дома и в гостях, и в трактирах, и словесно и печатно!
только и слов: слава богу! дожили! Ну, и нагнали своими радостями страху на
весь квартал!
— То была цена, а теперь — другая. В то время охотников мало было, а теперь ими хоть пруд пруди. И
все охотники холостые, беспрепятственные.
Только нам непременно хочется, чтоб двоеженство было. На роман похожее.
— Подлог, однако ж, дело нелишнее: как-никак, а без фальшивых векселей нам на нашей новой стезе не обойтись! Но жид… Это такая мысль! такая мысль! И знаете ли что: мы выберем жида белого, крупного, жирного; такого жида, у которого вместо требухи —
все ассигнации!
только одни ассигнации!
Словом сказать, и на исторической почве Прудентов оказался неуязвимым. И что
всего досаднее: не
только Иван Тимофеич явно склонился на сторону дельца-письмоводителя, но и Молодкин самодовольно и глупо хихикал, радуясь нашему поражению.
— Правду, сударь, потому
все в мире волшебство от начальства происходит. А начальство, доложу вам, это такой предмет: сегодня он даст, а завтра опять обратно возьмет. Получать-то приятно, а отдавать-то уж и горьконько. Поэтому я так думаю: тот
только человек счастливым почесться может, который на пути своем совсем начальства избежать изловчится.
—
Вся наша жизнь есть наука, сударь, с тою лишь разницей, что обыкновенные, настоящие науки проникать учат, а жизнь, напротив того, устраняться от проникновения внушает. И
только тогда, когда человек вот эту, жизненную-то, науку себе усвоит,
только тогда он и может с некоторою уверенностью воскликнуть: да, быть может, и мне господь бог пошлет собственною смертью умереть!
— Очень даже легко-с. Стоит
только с поварами знакомство свесть — и мясо, и дичь,
все будет. Вообще, коли кто с умом живет, тот и в Петербурге может на свои средства обернуться.
— Помилуйте, даже очень близко. Вы
только спросите, кого я не знаю…
всех знаю! Мне каждый торговец, против обыкновенного покупателя, двадцать — тридцать процентов уступит — вот я вам как доложу! Пришел я сейчас в лавку, спросил фунт икры — мне фунт с четвертью отвешивают! спросил фунт миндалю — мне изюму четверку на придачу завертывают! В трактир пришел, спросил три рюмки водки — мне четвертую наливают. За три плачу, четвертая — в знак уважения!
— Зато он программу свою в совершенстве выполнил. А тузы, я вам доложу,
все одинаковы. По мне, хоть
все четыре разом наклей, да
только удовольствие мне предоставь!
— Итак, определение найдено. Теперь необходимо
только таким образом этот вход обставить, чтобы никто ничего ненатурального в нем не мог найти. И знаете ли, об чем я мечтаю? нельзя ли нам, друзья, так наше дело устроить, чтобы обывателю даже приятно было? Чтобы он, так сказать,
всем сердцем? чтобы для него это посещение…
— Да почесть что одним засвидетельствованием рук и пробавляемся. Прежде, бывало, выйдешь на улицу — куда ни обернешься, везде источники видишь, а нынче у нас в ведении
только сколка льду на улицах да бунты остались, прочее же
все по разным ведомствам разбрелось. А я, между прочим, твердо в своем сердце положил: какова пора ни мера, а во всяком случае десять тысяч накопить и на родину вернуться. Теперь судите сами: скоро ли по копейкам экую уйму денег сколотишь?
В ожидании Ивана Тимофеича мы уселись за чай и принялись благопотребно сквернословить. Что лучше: снисходительность ли, но без послабления, или же строгость, сопряженная с невзиранием? — вот вопрос, который в то время волновал
все умы и который, естественно, послужил темою и для нас. Прудентов был на стороне снисходительности и доказывал, что
только та внутренняя политика преуспевает, которая умеет привлекать к себе сердца.
Глумов уехал вместе с Молодкиным, а я, в виде аманата, остался у Фаинушки. Разговор не вязался, хотя Иван Тимофеич и старался оживить его, объявив, что"так нынче ягода дешева, так дешева — кому и вредно, и те едят! а вот грибов совсем не видать!". Но
только что было меняло начал в ответ:"грибки, да ежели в сметанке", как внутри у Перекусихина 2-го произошел такой переполох, что
всем показалось, что в соседней комнате заводят орган. А невеста до того перепугалась, что инстинктивно поднялась с места, сказав...
Но, сошедшись с ним ближе, она скоро убедилась, что из
всех прежних доблестей в нем осталась неприкосновенною
только страсть к закусыванию.
И что
всего удивительнее — передавая мне о своем решении, он не
только не смутился, но даже смотрел на меня с большим достоинством, нежели обыкновенно.
Я не стану описывать дальнейшие перипетии торжества; скажу
только, что
все произошло в порядке, и балик в кухмистерской Завитаева прошел так весело, что танцы кончились
только к утру.
А Фаинушка не
только не сердилась, но весело и добродушно хохотала, видя, что
все ее усилия сорвать его с места остаются напрасными.
А я должен
весь процесс мучительного оподления проделать с начала и по порядку; я должен на всякий свой шаг представить доказательство и оправдательный документ, и
все это для того, чтобы получить в результате даже не усыновление, а
только снисходительно брошенное разрешение: живи!
Все равно как бумажки на полу: одна бумажка — просто
только бумажка, а много бумажек — сор.
Помнится, Очищенный как-то обмолвился, сказав, что мы
всю жизнь между трагедий ходим и
только потому не замечаем этого, что трагедии наши чересчур уж коротенькие и внезапные.
И
все это
только для того, чтоб в квартале об вас сказали:"Какой же это опасный человек! это самый обыкновенный шалопай!"Ну, сообразно ли это с чем-нибудь?
— И я говорю, что глупо, да ведь разве я это от себя выдумал? Мне наплевать —
только и
всего. Ну, да довольно об этом. Так вы об украшении шкуры не думаете? Бескорыстие, значит, в предмете имеете? Прекрасно. И бескорыстие — полезная штука. Потому что из-под бескорыстия-то, смотрите, какие иногда перспективы выскакивают!.. Так по рукам, что ли?
Говорил, что никакого особливого оказательства с моей стороны не потребуется, что
все ограничивается одними научными наблюдениями по части основ и краеугольных камней, и
только изредка проверкою паспортов… ха-ха!
Он волновался и беспокоился, хотя не мог сказать, об чем. По-видимому, что-то было для него ясно,
только он не понимал, что именно. Оттого он и повторял так настойчиво: нельзя-с! Еще родители его это слово повторяли, и так как для них, действительно, было
все ясно, то он думал, что и ему, если он будет одно и то же слово долбить, когда-нибудь будет ясно. Но когда он увидел, что я он ничего не понимает, и я ничего не понимаю, то решился, как говорится,"положить мне в рот".
Но, когда это было выполнено и между нами понемногу водворился мир, мы вдруг вспомнили, что без Балалайкина нам все-таки никак нельзя обойтись.
Все мы уезжаем — кто же будет хлопотать об утверждении предприятия? Очевидно, что
только один Балалайкин и может в таком деле получить успех. Но счастие и тут благоприятствовало нам, потому что в ту самую минуту, когда Глумов уже решался отправиться на розыски за Балалайкиным, последний обежал через двор и по черной лестнице опять очутился между нами.
Ежели объявить: путешествуем,
только и
всего — пожалуй, и еще несообразнее покажется. Спросят: для чего путешествуем? и так как мы никакого другого ответа дать не можем, кроме: путешествуем! — то и опять спросят: для чего путешествуем? И будут спрашивать дотоле, покуда мы сами не отдадим себя в руки правосудия.
— Да так… Вздошников, —
только и
всего.
И тем не менее купец Вздошников не
только Корчеву, но и
весь Корчевской уезд у себя в плену держит.
— Место наше бедное, — сказал отец дьякон, — ежели
все захотят кормиться,
только друг у дружки без пользы куски отымать будут. Сыты не сделаются, а по-пустому рассорят. А ежели одному около
всех кормиться — это можно!
— Как не помнить… пожар был!
все в ту пору погорели… А после, через десять лет,
только что обстроились, опять пожар!
Только тогда
все опомнились.
Нет, он
только будет выкрикивать бессмысленное слово и под его защитою станет сваливать в одну кучу
все разнообразие аспирации человеческой мысли.
Видеть шалопайство вторгающимся во
все жизненные отношения, нюхающим, чем; пахнет в человеческой душе, читающим по складам в человеческом сердце, и чувствовать, что наболевшее слово негодования не
только не жжет ничьих сердец, а, напротив, бессильно замирает на языке, — разве может существовать более тяжелое, более удручающее зрелище?
Допустим, что
все это
только чудится и что на самом деле ничто необыкновенное не угрожает, но ведь и миражи могут измучить, ежели вплотную налягут.
Сейчас побежал в присутственное место. Стал посредине комнаты и хочет вред сделать.
Только хотеть-то хочет, а какой именно вред и как к нему приступить — не понимает. Таращит глазами, губами шевелит — больше ничего. Однако так он одним своим нерассудительным видом
всех испугал, что разом
все разбежались. Тогда он ударил кулаком по столу, расколол его и убежал.