Неточные совпадения
По обыкновению, я сейчас же полетел к Глумову. Я горел нетерпением сообщить об
этом странном коллоквиуме, дабы общими силами сотворить по
этому случаю совет, а затем, буде надобно, то и план действий начертать. Но Глумов уже как бы предвосхитил мысль Алексея Степаныча. Тщательно очистив письменный стол от бумаг и книг, в обыкновенное время загромождавших его, он сидел
перед порожним пространством… и набивал папироски.
Давно, очень давно дедушка Крылов написал басню „Сочинитель и разбойник“, в которой доказал, что разбойнику следует отдать предпочтение
перед сочинителем, и
эта истина так пришлась нам ко двору, что с давних времен никто и не сомневается в ее непререкаемости.
И вот, в ту самую минуту, когда Глумов договаривал
эти безнадежные слова, в передней как-то особенно звукнул звонок. Объятые сладким предчувствием, мы бросились к двери… О, радость! Иван Тимофеич сам своей персоной стоял
перед нами!
Мы перешли в кабинет Балалайкина, и хотя он умолял нас прежде всего просмотреть приобретенную им в Париже коллекцию фотографических картинок, но мы переломили себя и отложили
это благонамеренное занятие до более благоприятного времени. Усевшись кругом стола, покуривая удивительнейшие"non plus ultra"[Высшего качества.] и имея
перед собой рюмки с душистым ликером des iles [С островов.], мы были совершенно готовы к восприятию исповеди вольнонаемного редактора газеты «Краса Демидрона».
Я не буду говорить о том, которое из
этих двух сказаний более лестно для моего самолюбия: и то и другое не помешали мне сделаться вольнонаемным редактором"Красы Демидрона". Да и не затем я повел речь о предках, чтобы хвастаться
перед вами, — у каждого из вас самих, наверное, сзади, по крайней мере, по Редеде сидит, а только затем, чтобы наглядно показать, к каким полезным и в то же время неожиданным результатам могут приводить достоверные исследования о родопроисхождении Гадюков.
— Позвольте, господа! уж если подлог необходим, то, мне кажется, самое лучшее —
это пустить тысяч на тридцать векселей от имени Матрены Ивановны в пользу нашего общего друга, Ивана Иваныча? Ведь
это наш долг, господа! наша нравственная, так сказать, обязанность
перед добрым товарищем и союзником… Согласны?
— То, да не то. В сущности-то оно, конечно, так, да как ты прямо-то
это выскажешь? Нельзя, мой друг, прямо сказать —
перед иностранцами нехорошо будет — обстановочку надо придумать. Кругленько
эту мысль выразить. Чтобы и ослушник знал, что его по голове не погладят, да и принуждения чтобы заметно не было. Чтобы, значит, без приказов, а так, будто всякий сам от себя благопристойность соблюдает.
— И что
это у тебя за гнусная привычка, Балалайкин, всякий раз в Екатерининском канале купаться,
перед тем как в гости идти!
Это было высказано с такою неподдельной покорностью
перед совершившимся фактом, что когда Глумов высказал догадку, что, кажется, древние печенеги обитали на низовьях Днепра и Дона, то Редедя только рукой махнул, как бы говоря: обитали!! мало ли кто обитал! Сегодня ты обитаешь, а завтра — где ты, человек!
Слово за слово, и житье-бытье зулусов открылось
перед нами как на ладони. И финансы, и полиция, и юстиция, и пути сообщения, и народное просвещение — все у них есть в изобилии, но только все не настоящее, а лучше, чем настоящее. Оставалось, стало быть, разрешить вопрос: каким же образом страна, столь благоустроенная и цветущая, и притом имея такого полководца, как Редедя, так легко поддалась горсти англичан? Но и на
этот вопрос Редедя ответил вполне удовлетворительно.
Прежде всего мы обратились к Очищенному.
Это был своего рода Одиссей, которого жизнь представляла такое разнообразное сцепление реального с фантастическим, что можно было целый месяц прожить в захолустье, слушая его рассказы, и не переслушать всего. Почтенный старичок охотно согласился на нашу просьбу и действительно рассказал сказку столь несомненно фантастического характера, что я решался
передать ее здесь дословно, ничего не прибавляя и не убавляя. Вот она.
С свойственною
этому возрасту жестокостью они скакали и кувыркались
перед нами, безразлично называя нас то сицилистами, то изменниками, а меня лично — подменным барином.
Фаинушка жалась и, кажется, понимала, что офицер затеял
эту историю единственно с целью блеснуть
перед нею;"корреспондент"обдумывал фельетон под названием"Интеллигентные дикари", в которых ставил обществу"Самолет"вопрос: отвечает ли оно за спокойствие и безопасность едущих на его пароходах пассажиров?
Ночью Глумову было сонное видение: стоит будто бы
перед ним Стыд. К счастию, в самый момент его появления Глумов перевернулся на другой бок, так что не успел даже рассмотреть, каков он из себя. Помнит только, что приходил Стыд, — и больше ничего. Сообщив мне об
этом утром, он задумался.
Листья еще крепко держатся на ветках деревьев и только чуть-чуть начинают буреть; георгины, штокрозы, резеда, душистый горошек — все
это слегка побледнело под влиянием утренников, но еще в полном цвету; и везде жужжат мириады пчел, которые, как чиновники
перед реформой, спешат добрать последние взятки.
Я надеюсь, что читатель отнесется ко мне снисходительно. Но ежели бы он напомнил мне об ответственности писателя
перед читающею публикой, то я отвечу ему, что ответственность
эта взаимная. По крайней мере, я совершенно искренно убежден, что в большем или меньшем понижении литературного уровня читатель играет очень существенную роль.
— Нельзя. По крайней мере, я не уйду, да и тебя не пущу. Помилуй, ведь
это все равно, что десять лет школьные тетрадки зубрить, да вдруг
перед самым выпускным экзаменом бежать! Нельзя
это. Я хочу по всем предметам пять с крестом получить: и двоеженство устрою, и подлог совершу, и жида окрещу. И тогда уверенными стопами пойду в квартал и скажу: господа будочники! Надеюсь, что теперь даже прозорливейший из вас никаких политических неблагонадежностей за мной не увидит!
Неточные совпадения
Г-жа Простакова. Без наук люди живут и жили. Покойник батюшка воеводою был пятнадцать лет, а с тем и скончаться изволил, что не умел грамоте, а умел достаточек нажить и сохранить. Челобитчиков принимал всегда, бывало, сидя на железном сундуке. После всякого сундук отворит и что-нибудь положит. То-то эконом был! Жизни не жалел, чтоб из сундука ничего не вынуть.
Перед другим не похвалюсь, от вас не потаю: покойник-свет, лежа на сундуке с деньгами, умер, так сказать, с голоду. А! каково
это?
"Было чего испугаться глуповцам, — говорит по
этому случаю летописец, — стоит
перед ними человек роста невеликого, из себя не дородный, слов не говорит, а только криком кричит".
Наконец он не выдержал. В одну темную ночь, когда не только будочники, но и собаки спали, он вышел, крадучись, на улицу и во множестве разбросал листочки, на которых был написан первый, сочиненный им для Глупова, закон. И хотя он понимал, что
этот путь распубликования законов весьма предосудителен, но долго сдерживаемая страсть к законодательству так громко вопияла об удовлетворении, что
перед голосом ее умолкли даже доводы благоразумия.
И, сказав
это, вывел Домашку к толпе. Увидели глуповцы разбитную стрельчиху и животами охнули. Стояла она
перед ними, та же немытая, нечесаная, как прежде была; стояла, и хмельная улыбка бродила по лицу ее. И стала им
эта Домашка так люба, так люба, что и сказать невозможно.
Этого мало: в первый же праздничный день он собрал генеральную сходку глуповцев и
перед нею формальным образом подтвердил свои взгляды на администрацию.