Неточные совпадения
— Некогда, мой друг, объяснять — в департамент спешу! Да и
не объяснишь ведь тому, кто понимать
не хочет. Мы — русские; мы эти вещи сразу должны понимать. Впрочем, я
свое дело сделал, предупредил, а последуете ли моему совету или
не последуете, это уж вы сами…
С этими словами Алексей Степаныч очень любезно сделал мне ручкой и исчез. Это быстрое появление и исчезновение очень больно укололи меня. Мне казалось, что в переводе на язык слов этот факт означает: я
не должен был сюда прийти, но… пришел. Во всяком случае, я хоть тем умалю значение
своего поступка, что пробуду в сем месте как можно менее времени.
Содержание этих сказок я излагать здесь
не буду (это завлекло бы меня, пожалуй, за пределы моих скромных намерений), но, признаюсь откровенно, все они имели в
своем основании слово «погодить».
Но, во всяком случае, он
не умеет сдержать
свою мысль и речь в известных границах, но непременно впадает в расплывчивость и прибегает к околичностям.
Ни один свидетель на вопрос: где вы в таком-то часу были? —
не ответит просто: был там-то, но непременно всю
свою душу при этом изольет.
Я соврал действительно; но так как срок, в течение которого мне предстояло «годить»,
не был определен, то надо же было как-нибудь время проводить! Поэтому я
не только
не сознался, но и продолжал стоять на
своем.
Я возобновил в
своей памяти проведенный день и нашел, что, по справедливости, ничего другого
не остается, как согласиться с Глумовым.
— Он… иногда… всегда… — вымолвил в
свое оправдание Глумов и чуть
не задохся от усилия.
Наконец настал вечер, и мы отправились. Я помню, на мне были белые перчатки, но почему-то мне показалось, что на рауте в квартале нельзя быть иначе, как в перчатках мытых и непременно с дырой: я так и сделал. С
своей стороны, Глумов хотя тоже решил быть во фраке, но
своего фрака
не надел, а поехал в частный ломбард и там, по знакомству, выпросил один из заложенных фраков, самый старенький.
Мы веселились,
не ограничиваясь одним
своим кварталом, но принимали участие в веселостях всех частей и кварталов.
Хотя же по временам нашему веселью и мешали пожары, но мало-помалу мы так освоились с этим явлением, что пожарные, бывало,
свое дело делают, а мы, как ни в чем
не бывало — танцуем!
Хочется сказать ему:
не суда боюсь, но взора твоего неласкового!
не молнии правосудия приводят меня в отчаяние, а то, что ты
не удостаиваешь меня
своею откровенностью!
Я понял, что истинная благонамеренность
не в том одном состоит, чтобы в уединении упитывать
свои телеса до желанного веса, но в том, чтобы подавать пример другим.
И вот стали мы разбирать
свое прошлое — и чуть
не захлебнулись от ужаса.
— И прекрасно делаете. Книги — что в них! Был бы человек здоров да жил бы в
свое удовольствие — чего лучше! Безграмотные-то и никогда книг
не читают, а разве
не живут?
—
Не скажу, чтобы особенно рад, но надо же и остепениться когда-нибудь. А ежели смотреть на брак с точки зрения самосохранения, то ведь, пожалуй, лучшей партии и желать
не надо. Подумай! ведь все родство тут же, в
своем квартале будет. Молодкин — кузен, Прудентов — дяденька, даже Дергунов, старший городовой, и тот внучатным братом доведется!
— Ну, хорошо,
не будем. А только я все-таки должен тебе сказать: призови на помощь всю изворотливость
своего ума, скажи, что у тебя тетка умерла, что дела требуют твоего присутствия в Проплеванной, но… отклони! Нехорошо быть сыщиком, друг мой! В крайнем случае мы ведь и в самом деле можем уехать в твою Проплеванную и там ожидать, покуда об нас забудут. Только что мы там есть будем?
Я с восхищением смотрел на него, хотя он значительно изменился, и притом
не в
свой авантаж [См. «Экскурсии в область умеренности и аккуратности».
— Ну, конечно,
не за
свой счет, а по препоручению!
1) Что Балалайкина жена по уши влюблена в
своего мужа и ни о каких предложениях (Глумов двадцать пять рублей давал) относительно устройства приличной"обстановки"в видах расторжения брака — слышать
не хочет.
2) Что Балалайкин сохраняет
свой брак в большой тайне. Никто в семье
не знает, что он адвокат, получающий значительный доход от поздравительных стихов, сочиняемых клубным швейцарам. И жена, и старая бабушка убеждены, что он служит в артели посыльных.
Глумов тоже, по-видимому,
не ожидал подобной обстановки, но он
не был подавлен ею, подобно мне, а скорее как бы
не верил
своим глазам. Чмокал губами, тянул носом воздух и вообще подыскивался. И наконец отыскал.
Я
не успел еще дочитать объявления до конца, как Глумов уже тискал благородного отца в
своих объятиях.
Итак, загадка разъяснилась: перед нами стоял бывший Кубарихин тапер, свидетель игр нашей молодости! Мы долго
не могли прийти в себя от восхищения и в радостном умилении поочередно мяли его в
своих объятиях. Да и он пришел в неописанное волнение, когда мы неопровержимыми фактами доказали, что никакое alibi [Неприкосновенность к делу.] в настоящем случае немыслимо.
— А помнишь ли, как я однажды поднес тебе рюмку водки, настоянную на воспламеняющих веществах, и как ты потом чуть с ума
не сошел! — припомнил и я с
своей стороны.
— Такова воля провидения, которое невидимо утучняет меня, дабы хотя отчасти вознаградить за претерпеваемые страдания. Ибо, спрашиваю я вас по совести, какое может быть страдание горше этого: жить в постоянном соприкосновении с гласною кассою ссуд и в то же время получать
не более двадцати пяти рублей в месяц, уплачивая из них же около двадцати на
свое иждивение?
— Да, господа, много-таки я в
своей жизни перипетий испытал! — начал он вновь. — В Березов сослан был, пробовал картошку там акклиматизировать —
не выросла! Но зато много и радостей изведал! Например, восход солнца на берегах Ледовитого океана — это что же такое! Представьте себе, в одно и то же время и восходит, и заходит — где это увидите? Оттого там никто и
не спит. Зимой спят, а летом тюленей ловят!
— А ведь мы сели совсем
не с тем, чтобы пронское вранье слушать, — сказал он. — Иван Иваныч! ты, кажется, нам историю
своих превращений обещал?
Тем
не менее я должен сознаться, что в 1830 году мой отец скончался, получив удар подсвечником в висок и прожив предварительно все
свое состояние, за исключением тридцати душ, на долю которых и выпала обязанность лелеять мою молодость.
Но тридцать душ, даже и в то время, представляли собой только обеспеченный хлеб и квас, а я был настолько избалован классическим воспитанием, что уж
не мог управлять
своими страстями.
Правда, у меня еще оставалось утешение: квартал, по-прежнему,
не переставал удостоивать меня
своим доверием; но пять лет тому назад и внутренняя политика отошла от меня.
Но этим мои злоключения
не ограничились. Вскоре после того на меня обратила внимание Матрена Ивановна. Я знал ее очень давно — она в
свое время была соперницей Дарьи Семеновны по педагогической части — знал за женщину почтенную, удалившуюся от дел с хорошим капиталом и с твердым намерением открыть гласную кассу ссуд. И вдруг, эта самая женщина начинает заговаривать… скажите, кто же
своему благополучию
не рад!
Глумов, который всегда действовал порывами,
не воздержался и тут.
Не успел Очищенный кончить повесть
своей жизни, как он уже восклицал...
— Тысяча… тысяча! — а моральное беспокойство! а трата времени! а репутация человека, который за тысячу рублей… Тысяча, смешно, право! ведь мне
свои собратья проходу за эту тысячу
не дадут!
Дежурный подчасок сказал нам, что Иван Тимофеич занят в"комиссии", которая в эту минуту заседала у него в кабинете. Но так как мы были люди
свои, то
не только были немедленно приняты, но даже получили приглашение участвовать в трудах.
Комиссия состояла из трех членов: Ивана Тимофеича (он же презус), письмоводителя Прудентова и брантмейстера Молодкина. Предмет ее занятий заключался в разработке нового устава"о благопристойном обывателей в
своей жизни поведении", так как прежние по сему предмету"временные правила"оказывались преисполненными всякого рода неясностями и каламбурами, вследствие чего неблагопристойность возрастала
не по дням, а по часам.
— Нельзя-с; как бы потом
не вышло чего: за справку-то ведь мы же отвечаем. Да и вообще скажу: вряд ли иностранная благопристойность для нас обязательным примером служить может. Россия, по обширности
своей, и сама другим урок преподать может. И преподает-с.
— Иностранец — он наглый! — развивал
свою мысль Прудентов, — он забрался к себе в квартиру и думает, что в неприступную крепость засел. А почему, позвольте спросить? — а потому, сударь, что начальство у них против нашего много к службе равнодушнее: само ни во что
не входит и им повадку дает!
— Нам нужно, чтоб он, яко обыватель, во всякое время всю
свою обстановку предоставил, а он вместо того:"
Не может это быть!"
— Да, уж поправь! сделай милость, поправь! — присовокупил
свою просьбу и Иван Тимофеич, — я ведь и сам… Вижу, что
не тово… например:"равным образом, и о монетной единице"… а почему"равным образом", и точно ли"равным образом" — сказать
не могу!
— У меня
своя часть — пожары-с! А благопристойности этой… признаюсь, я даже совсем
не понимаю!
— И когда, при отпевании, отец протопоп сказал:"Вот человек, который всю жизнь
свою, всеусердно тщась нечто к славе любезнейшего отечества совершить, ничего, кроме действий, клонящихся к несомненному оного стыду,
не совершил", то весь народ, все, кто тут были, все так и залились слезами!
Все дела департаментские на цифры переложил, на всякий предмет
свою особую форму ведомства преподал и строго-престрого следил, чтобы ни в одной, значит, графе ни одного пустого места
не оставалось.
—
Не желай, — сказал он, — во-первых, только тот человек истинно счастлив, который умеет довольствоваться скромною участью, предоставленною ему провидением, а во-вторых, нелегко, мой друг, из золотарей вышедши, на высотах балансировать! Хорошо, как у тебя настолько характера есть, чтоб
не возгордиться и
не превознестись, но горе, ежели ты хотя на минуту позабудешь о
своем недавнем золотарстве! Волшебство, которое тебя вознесло, — оно же и низвергнет тебя! Иван Иваныч, правду я говорю?
— Ну, какую ты, например, трагедию из этого статского советника выжмешь? — пояснил он
свою мысль, — любовь его — однообразная, почти беспричинная, следовательно, никаких данных ни для драматической экспозиции, ни для дальнейшей разработки
не представляет; прекращается она — тоже как-то чересчур уж просто и нелепо: толкачом! Ведь из этого матерьяла, хоть тресни, больше одного акта
не выкроишь!
— То-то, что по нашему месту
не мыслить надобно, а почаще вспоминать, что выше лба уши
не растут! — возразил Очищенный, — тогда и жизнь
своим чередом пойдет, и даже сами
не заметите, как время постепенно пролетит!
— Нет,
не одобряю, потому что такого закона нет. А на тот предмет, чтобы без ущерба для ближнего экономию всякий в
своей жизни наблюдал, — такой закон есть. А затем я вам и еще доложу: даже иностранное вино, ежели оно ворованное, очень недорого купить можно.
— Именно, сударь, так! — подтвердил и Очищенный, — меня, когда я под следствием по делу об убийстве Зона прикосновенным был,
не раз этак буживали. Встанешь, бывало, сейчас это водки, закуски на стол поставишь, покажешь
свою совесть — и опять заснул! Однажды даже меня в острог после этого повели — я и там крепко-прекрепко заснул!
Я был в то время малолетним, но уже и тогда положил в сердце
своем нигде
не служить, кроме как по полиции.
— А я-с — во время пожара на дворе в корзинке найден был. И так как пожар произошел 2-го мая, в день Афанасия Великого, то покойный частный пристав, Семен Иваныч, и назвал меня, в честь святого — Афанасием, а в
свою честь — Семенычем. Обо мне даже дело в консистории было: следует ли, значит, меня крестить? однако решили:
не следует. Так что я доподлинно и
не знаю, крещеный ли я.