Неточные совпадения
— Чудак ты! Сказано: погоди, ну,
и годи, значит. Вот я себе сам, собственным движением,
сказал: Глумов! нужно, брат, погодить! Купил табаку, гильзы —
и шабаш.
И не объясняюсь. Ибо понимаю, что всякое поползновение к объяснению есть противоположное
тому, что на русском языке известно под словом «годить».
Прежде всего мы решили, что я с вечера же переберусь к Глумову, что мы вместе ляжем спать
и вместе же завтра проснемся, чтобы начать «годить».
И не расстанемся до
тех пор, покуда вакант сам собой, так
сказать, измором не изноет.
Но теперь мы с
тем именно
и собрались, чтобы начать годить, не рассуждая, не вдаваясь в исследования, почему
и как, а просто-напросто плыть по течению до
тех пор, пока Алексей Степаныч не снимет с нас клятвы
и не
скажет: теперь — валяй по всем по трем!
Мы повернули назад, прихватили Песков,
и когда поравнялись с одним одноэтажным деревянным домиком,
то я
сказал...
— Ну, да, я. Но как все это было юно! незрело! Какое мне дело до
того, кто муку производит, как производит
и пр.! Я ем калачи —
и больше ничего! мне кажется, теперь — хоть озолоти меня, я в другой раз этакой глупости не
скажу!
Я об
том хочу
сказать, что с каждым годом этот сквер все больше
и больше разрастается.
Словом
сказать, разочарование следовало за разочарованием, но, вместе с
тем, являлась
и надежда на исправление, а это-то, собственно,
и было дорого.
Действительно, все мысли
и чувства во мне до
того угомонились, так
сказать, дисциплинировались, что в эту ночь я даже не ворочался на постели. Как лег, так сейчас же почувствовал, что голова моя налилась свинцом
и помертвела. Какая разница с
тем, что происходило в эти же самые часы вчера!
Когда же, по ходу переговоров, действительно, оказалось, что у сыщика на руках десять без козырей,
то Алексей Степаныч окончательно возмутился
и потребовал пересдачи, на что сыщик, впрочем, очень любезно согласился,
сказав...
— Вудка буде непременно, —
сказал он нам, — може
и не така гарна, как в тым месте, где моя родина есть, но все же буде. Петь вас, може,
и не заставят, но мысли, наверное, испытывать будут
и для
того философический разговор заведут. А после, може,
и танцевать прикажут, бо у Ивана Тимофеича дочка есть… от-то слична девица!
— По этикету-то ихнему следовало бы в ворованном фраке ехать, —
сказал он мне, — но так как мы с тобой до воровства еще не дошли (это предполагалось впоследствии, как окончательный шаг для увенчания здания),
то на первый раз не взыщут, что
и в ломбардной одеже пришли!
— Для
того, чтобы решить этот вопрос совершенно правильно, —
сказал он, — необходимо прежде всего обратиться к источникам. А именно: ежели имеется в виду статья закона или хотя начальственное предписание, коими разрешается считать душу бессмертною,
то, всеконечно, сообразно с сим надлежит
и поступать; но ежели ни в законах, ни в предписаниях прямых в этом смысле указаний не имеется,
то, по моему мнению, необходимо ожидать дальнейших по сему предмету распоряжений.
Как бы
то ни было, но находчивость Глумова всех привела в восхищение. Сами поимщики добродушно ей аплодировали, а Иван Тимофеич был до
того доволен, что благосклонно потрепал Глумова по плечу
и сказал...
Наконец составились
и танцы. Один из червонных валетов сел за фортепьяно
и прелюдировал кадриль. Но в
ту самую минуту, как я становился в пару с хозяйскою дочерью, на пожарном дворе забили тревогу,
и гостеприимный хозяин
сказал...
— Теперь — о прошлом
и речи нет! все забыто! Пардон — общий (говоря это, Иван Тимофеич даже руки простер наподобие
того как делывал когда-то в «Ernani» Грациани, произнося знаменитое «perdono tutti!» [прощаю всех!])! Теперь вы все равно что вновь родились — вот какой на вас теперь взгляд! А впрочем, заболтался я с вами, друзья! Прощайте,
и будьте без сумненья! Коли я
сказал: пардон! значит, можете смело надеяться!
— Не
скажу, чтобы особенно рад, но надо же
и остепениться когда-нибудь. А ежели смотреть на брак с точки зрения самосохранения,
то ведь, пожалуй, лучшей партии
и желать не надо. Подумай! ведь все родство тут же, в своем квартале будет. Молодкин — кузен, Прудентов — дяденька, даже Дергунов, старший городовой,
и тот внучатным братом доведется!
К сожалению, я не могу
сказать, что не понял его вопроса. Нет, я не только понял, но даже в висках у меня застучало. Но в
то же время я ощущал, что на мне лежит какой-то гнет, который сковывает мои чувства, мешает им перейти в негодование
и даже самым обидным образом подчиняет их инстинктам самосохранения.
А именно: в смысле экспертизы, самым лучшим судьей является сам господин Парамонов, который тратит на ремонт означенной выше движимости сорок тысяч рублей
и тем самым, так
сказать, определяет годовой доход с нее…
— Я уже опоздал на целую минуту, —
сказал он, смотря на часы, — затем, прощайте!
И буде условия мои будут признаны необременительными,
то прошу иметь в виду!
Словом
сказать, опасность заставила нас окончательно позабыть, что нам предстояло только"годить",
и по уши погрузила нас в самую гущу благонамеренной действительности. Мы вполне искренно принялись хлопотать, изворачиваться
и вообще производить все
те акты, с которыми сопрягается безопасное плаванье по житейскому морю.
Я машинально протянул руку
и подавил пуговку электрического звонка. Раздался какой-то унылый, дребезжащий звон, совсем не
тот веселый, победный, светлый, который раздавался здесь когда-то. Один из лжесвидетелей, о которых упоминалось в справке, добытой из 2-й Адмиралтейской части, отпер нам дверь
и сказал, что нам придется подождать, потому что господин Балалайкин занят в эту минуту с клиентами.
—
И бывали такие особы! —
сказал он с гордостью,
и вслед за
тем с горечью присовокупил: — Бывали-с… в
то время, когда наш рубль еще пользовался доверием на заграничных рынках!
— Ah, mais entendons-nous! [Ах, но мы договоримся!] Я, действительно, сведеньице для него выведал, но он через это самое сведеньице сраженье потерял — помните, в
том ущелий, как бишь его?.. Нет, господа! я ведь в этих делах осторожен! А он мне между прочим презент! Однако я его
и тогда предупреждал. Ну, куда ты, говорю, лезешь,
скажи на милость! ведь если ты проиграешь сражение — тебя турки судить будут, а если выиграешь — образованная Европа судить будет! Подавай-ка лучше в отставку!
— Гм… да? А
скажите, пожалуйста, слыхивал я, что на приисках рабочие это самое золото очень искусно скрывают. Возьмет будто бы иной золотничок или два песочку
и так спрячет, что никакими
то есть средствами… Правда ли это?
"С незапамятных времен, —
сказал он, — варяги учат нас уму-разуму: жгут города
и села, грабят имущества, мужей убивают, жен насилуют, но
и за всем
тем ни ума, ни разума у нас нет.
Правду, мол, вы, господин, говорите!
и то у нас нехорошо,
и другое неладно… словом
сказать, скверно! да с начальством-то состязаться нам не приходится!
Но этим мои злоключения не ограничились. Вскоре после
того на меня обратила внимание Матрена Ивановна. Я знал ее очень давно — она в свое время была соперницей Дарьи Семеновны по педагогической части — знал за женщину почтенную, удалившуюся от дел с хорошим капиталом
и с твердым намерением открыть гласную кассу ссуд.
И вдруг, эта самая женщина начинает заговаривать…
скажите, кто же своему благополучию не рад!
— Балалайкин! —
сказал я, — ничего не видя, вы уже заговариваете о суде! Извините меня, но это чисто адвокатская манера. Во-первых, дело может обойтись
и без суда, а во-вторых, если б даже
и возникло впоследствии какое-нибудь недоразумение,
то можно собственно на этот случай выговорить… ну, например, пятьсот рублей.
— Позвольте, господа! уж если подлог необходим,
то, мне кажется, самое лучшее — это пустить тысяч на тридцать векселей от имени Матрены Ивановны в пользу нашего общего друга, Ивана Иваныча? Ведь это наш долг, господа! наша нравственная, так
сказать, обязанность перед добрым товарищем
и союзником… Согласны?
—
То, да не
то. В сущности-то оно, конечно, так, да как ты прямо-то это выскажешь? Нельзя, мой друг, прямо
сказать — перед иностранцами нехорошо будет — обстановочку надо придумать. Кругленько эту мысль выразить. Чтобы
и ослушник знал, что его по голове не погладят, да
и принуждения чтобы заметно не было. Чтобы, значит, без приказов, а так, будто всякий сам от себя благопристойность соблюдает.
Напротив
того, теперь, благодаря нашему просвещенному содействию,
тот же охочий человек совершит
то же самое, но при этом
скажет: по слухам, в этой квартире скрывается злая
и порочная воля — извольте представить ключи!
К. стыду отечества совершить очень легко, —
сказал он к славе же совершить, напротив
того, столь затруднительно, что многие даже из сил выбиваются,
и все-таки успеха не достигают. Когда я в Проломновской губернии жил,
то был там один начальствующий — так он всегда все к стыду совершал. Даже посторонние дивились; спросят, бывало: зачем это вы, вашество, все к стыду да к стыду? А он: не могу, говорит: рад бы радостью к славе что-нибудь совершить, а выходит к стыду!
—
И когда, при отпевании, отец протопоп
сказал:"Вот человек, который всю жизнь свою, всеусердно тщась нечто к славе любезнейшего отечества совершить, ничего, кроме действий, клонящихся к несомненному оного стыду, не совершил",
то весь народ, все, кто тут были, все так
и залились слезами!
— Не желай, —
сказал он, — во-первых, только
тот человек истинно счастлив, который умеет довольствоваться скромною участью, предоставленною ему провидением, а во-вторых, нелегко, мой друг, из золотарей вышедши, на высотах балансировать! Хорошо, как у тебя настолько характера есть, чтоб не возгордиться
и не превознестись, но горе, ежели ты хотя на минуту позабудешь о своем недавнем золотарстве! Волшебство, которое тебя вознесло, — оно же
и низвергнет тебя! Иван Иваныч, правду я говорю?
Прибыл в департамент новый генерал
и как был насчет статского советника предупрежден,
то призвал его пред лицо свое
и сказал: предместник мой дал тебе раны, аз же дам ти скорпионы.
— Это так точно, — согласился с Глумовым
и Очищенный, — хотя у нас трагедий
и довольно бывает, но так как они, по большей части, скоропостижный характер имеют, оттого
и на акты делить их затруднительно. А притом позвольте еще доложить: как мы, можно
сказать, с малолетства промежду скоропостижных трагедиев ходим,
то со временем так привыкаем к ним, что хоть
и видим трагедию, а в мыслях думаем, что это просто"такая жизнь".
—
И вообще
скажу: чем более мы стараемся проникать,
тем больше получаем щелчков.
— В молодости я тоже был охотник поиграть, —
сказал он, — да однажды мне в Лебедяни ребро за игру переломили, так я с
тех пор
и дал обещание не прикасаться к этим проклятым картам.
И что такое со мною в
ту пору они сделали — так это даже рассказать словами нельзя! В больнице два месяца при смерти вылежал!
—
И отмычек — именно так! прекрасно! даже в университете с кафедры лучше не
сказать. Одно бы я прибавил:"Сии последние (
то есть отмычки) затем преимущественно потребны, дабы злую
и порочную волю в последних ее убежищах без труда обретать". Позволите?
Глумов уехал вместе с Молодкиным, а я, в виде аманата, остался у Фаинушки. Разговор не вязался, хотя Иван Тимофеич
и старался оживить его, объявив, что"так нынче ягода дешева, так дешева — кому
и вредно,
и те едят! а вот грибов совсем не видать!". Но только что было меняло начал в ответ:"грибки, да ежели в сметанке", как внутри у Перекусихина 2-го произошел такой переполох, что всем показалось, что в соседней комнате заводят орган. А невеста до
того перепугалась, что инстинктивно поднялась с места,
сказав...
— Как вам
сказать… Намеднись, как ездил к зулусам, одних прогонов на сто тысяч верст, взад
и вперед, получил. На осьмнадцать лошадей по три копейки на каждую — сочтите, сколько денег-то будет? На станциях между
тем ямщики
и прогонов не хотят получать, а только"ура"кричат… А потом еще суточные по положению, да подъемные, да к родственникам по дороге заехать…
Так что когда я, удивленный
и встревоженный этою внезапностью, потребовал у Глумова объяснения,
то она не дала ему слова
сказать, а молча подала мне с конфетки билетик, на котором я прочитал...
Коли хотите, в этом немало виновато
и само начальство. Оно слишком серьезно отнеслось к этим пререканиям
и, по-видимому, даже поверило, что на свете существует партия благонамеренных, отличная от партии ненеблагонамеренных.
И, вместо
того, чтобы
сказать и той и другой...
Я сидел, углубившись в чтение календаря, как вдруг передо мной, словно из-под земли, вырос неизвестный мужчина (надо
сказать, что с
тех пор, как произошло мое вступление на путь благонамеренности, я держу двери своей квартиры открытыми, чтоб"гость"прямо мог войти в мой кабинет
и убедиться в моей невинности).
И все это только для
того, чтоб в квартале об вас
сказали:"Какой же это опасный человек! это самый обыкновенный шалопай!"Ну, сообразно ли это с чем-нибудь?
Он волновался
и беспокоился, хотя не мог
сказать, об чем. По-видимому, что-то было для него ясно, только он не понимал, что именно. Оттого он
и повторял так настойчиво: нельзя-с! Еще родители его это слово повторяли,
и так как для них, действительно, было все ясно,
то он думал, что
и ему, если он будет одно
и то же слово долбить, когда-нибудь будет ясно. Но когда он увидел, что я он ничего не понимает,
и я ничего не понимаю,
то решился, как говорится,"положить мне в рот".
— Уж коли на
то пошло, —
сказал он, — так
и я свой секрет открою. Выдумал я штуку одну. Не
то чтобы особливую, но пользительную. Как вы думаете, господа, ежели теперича по всей России обязательное страхование жизни ввести — выйдет из этого польза или нет?
— А для нас
тем и лучше-с, —
сказал он просто.
— То-то, —
сказал он почти начальственно, — ноне с этим строго. Коли кто куда приехал, должен дело за собой объявить. А коли кто зря ездит — руки к лопаткам
и в холодную!
У старичка есть дочь, большуха, которая тоже неподвижно полулежит на лавке, под образами,
и тоже не может
сказать, когда она родилась, а помнит только, что в
тот год, когда была"некрутчина".