Неточные совпадения
— Некогда, мой друг, объяснять —
в департамент спешу! Да и не объяснишь ведь тому, кто понимать не хочет. Мы — русские; мы эти вещи сразу должны понимать. Впрочем, я свое
дело сделал, предупредил, а последуете ли моему совету или не последуете, это уж вы
сами…
Поэтому
в деле оценки подобного имущества необходимо прибегнуть к несколько иному методу, более соответствующему характеру
самой движимости.
— Ah, mais entendons-nous! [Ах, но мы договоримся!] Я, действительно, сведеньице для него выведал, но он через это
самое сведеньице сраженье потерял — помните,
в том ущелий, как бишь его?.. Нет, господа! я ведь
в этих
делах осторожен! А он мне между прочим презент! Однако я его и тогда предупреждал. Ну, куда ты, говорю, лезешь, скажи на милость! ведь если ты проиграешь сражение — тебя турки судить будут, а если выиграешь — образованная Европа судить будет! Подавай-ка лучше
в отставку!
— Помилуй, душа моя! именно из"Рюрикова вещего сна"! Мне впоследствии
сам маститый историк всю эту проделку рассказывал… он по источникам ее проштудировал! Он, братец, даже с Оффенбахом списывался: нельзя ли, мол, на этот сюжет оперетку сочинить? И если бы смерть не пресекла
дней его
в самом разгаре подъятых трудов…
Но этим мои злоключения не ограничились. Вскоре после того на меня обратила внимание Матрена Ивановна. Я знал ее очень давно — она
в свое время была соперницей Дарьи Семеновны по педагогической части — знал за женщину почтенную, удалившуюся от
дел с хорошим капиталом и с твердым намерением открыть гласную кассу ссуд. И вдруг, эта
самая женщина начинает заговаривать… скажите, кто же своему благополучию не рад!
— Было раз — это точно. Спас я однажды барышню, из огня вытащил, только, должно быть, не остерегся при этом. Прихожу это на другой
день к ним
в дом, приказываю доложить, что, мол, тот
самый человек явился, — и что же-с! оне мне с лрислугой десять рублей выслали. Тем мой роман и кончился.
— А ежели он отказывается, так и пригрозить ему можно. Вообще, эта система
самая настоящая: сперва снизойти, а потом помаленьку меры принимать. Точно так же, доложу вам, и насчет издаваемых
в разное время правил и руководств. Всегда надо так
дело вести: чтобы спервоначалу к вольному обращению направлять, а потом постепенно от оного отступать………………….
впуталось
в их взаимные пререкания, поощряло, прижимало, соболезновало, предостерегало. А «партии», видя это косвенное признание их существования, ожесточались все больше и больше, и теперь
дело дошло до того, что угроза каторгой есть
самое обыкновенное мерило, с помощью которого одна «партия» оценивает мнения и действия другой.
Я никак не предполагал, чтоб дезертирство Глумова могло произвести такую пустоту
в моем жизненном обиходе. А между тем, случайно или неслучайно, с его изчезновением все мои новые друзья словно сгинули. Три
дня сряду я не слышал никаких слов, кроме краткого приглашения: кушать подано! Даже паспорта ни разу не спросили, что уже ясно свидетельствовало, что я нахожусь на
самом дне реки забвения.
Но, когда это было выполнено и между нами понемногу водворился мир, мы вдруг вспомнили, что без Балалайкина нам все-таки никак нельзя обойтись. Все мы уезжаем — кто же будет хлопотать об утверждении предприятия? Очевидно, что только один Балалайкин и может
в таком
деле получить успех. Но счастие и тут благоприятствовало нам, потому что
в ту
самую минуту, когда Глумов уже решался отправиться на розыски за Балалайкиным, последний обежал через двор и по черной лестнице опять очутился между нами.
Дальнейшая очередь была за мной. Но только что я приступил к чтению"Исторической догадки": Кто были родители камаринского мужика? — как послышался стук
в наружную дверь. Сначала стучали легко, потом сильнее и сильнее, так что я, переполошенный, отворил окно, чтоб узнать,
в чем
дело. Но
в ту
самую минуту, как я оперся на подоконник, кто-то снаружи вцепился
в мои руки и сжал их как
в клещах. И
в то же время, едва не сбив меня с ног,
в окно вскочил мужчина
в кепи и при шашке.
К тому же и хозяин постоялого двора предупредил нас, что
в это утро должно слушаться
в суде замечательное политическое
дело, развязки которого вся кашинская интеллигенция ожидала с нетерпением [
Само собою разумеется, что следующее за сим описание окружного суда не имеет ничего общего с реальным кашинским окружным судом, а заключает
в себе лишь типические черты, свойственные третьеразрядным судам, из которых некоторые уже благосклонно закрыты, а другие ожидают своей очереди.
Чтоб не устанавливать никаких отношений к крестьянам и не входить с ними ни
в какие соглашения, он выписал из Кашина двух стрикулистов и передал им
в руки уставное
дело, а
сам сейчас же нарушил барскую запашку, запродал три четверти живого инвентаря, заколотил большинство служб и распустил дворовых, кроме тех, которые не шли
сами, или тех, без которых на первых порах нельзя было обойтись.
Куда спешить? — мы и
сами, признаться, не отдавали себе отчета. Предприняв подвиг самосохранения и не имея при этом иного руководителя, кроме испуга, мы очень скоро очутились
в таком водовороте шкурных демонстраций, что и
сами перестали понимать, где мы находимся. Мы инстинктивно говорили себе только одно: спасаться надо! спешить! И без оглядки куда-то погружались и все никак не могли нащупать
дна… А между тем
дно было уже почти под ногами, сплошь вымощенное статьями уголовного кодекса…
И
в тот
самый день, когда был выдан из цензурного комитета билет на выпуск книги, умер.
И так как у Ивана Иваныча,
в минуту нашего посещения, собралась партия
в винт и между винтящими оказался и прокурор, то нас, не откладывая
дела в долгий ящик, отправили
в острог. Там мы нашли, кроме товарищей по путешествию, еще Ивана Тимофеича, который, как увидел нас, сейчас же воскликнул:"Они
самые и есть!"Очной свод был кончен.
Наконец наступил вожделенный
день:"Удобрение"попало
в изящные ручки графини Федоровой, рожденной княжны Григорьевой! Последовали настоятельнейшие предложения.
Сам граф Федоров приезжал к нам для переговоров. Но мы остались верными Кубышкину.
А он (т. е. Кубышкин) только пыхтел и радовался, глядя на нас. Передовых статей он лично не читал — скучно! — но приказывал докладывать, и на докладе всякий раз сбоку писал:"верно". Но статьи Очищенного он читал
сам от первой строки до последней, и когда был особенно доволен, то
в первый же воскресный
день, перед закуской, собственноручно подносил своему фавориту рюмку сладкой водки, говоря...
Дело совсем не
в поимке так называемых упразднителей общества, — гремели мы, которые как ни опасны, но представляют,
в сущности, лишь слепое орудие
в руках ловких людей, а
в том, чтобы
самую мысль, мысль, мысль человеческую окончательно упразднить.
Стыд начался с того, что на другой
день утром, читая"Удобрение", мы не поверили глазам своим. Мысль, что эту статью мы
сами выдумали и
сами изложили, была до такой степени далека от нас, что, прочитав ее, мы
в один голос воскликнули: однако! какие нынче статьи пишут! И почувствовали при этом такое колючее чувство, как будто нас кровно обидели.