Неточные совпадения
Я помню, что, когда уехали последние старшие
дети, отъезд этот произвел на меня гнетущее впечатление. Дом вдруг словно помертвел. Прежде хоть плач слышался, а иногда и детская возня; мелькали детские лица, происходили судбища, расправы — и вдруг все разом опустело, замолчало и, что еще хуже, наполнилось какими-то таинственными
шепотами. Даже для обеда не раздвигали стола, потому что собиралось всего пять человек: отец, мать, две тетки и я.
В одно из воскресений Федос исполнил свое обещание и забрался после обеда к нам,
детям. И отец и мать отдыхали в спальнях. Мы чуть слышно расхаживали по большой зале и говорили
шепотом, боясь разбудить гувернантку, которая сидела в углу в креслах и тоже дремала.
Неточные совпадения
— Послушайте, — повторил он расстановисто, почти
шепотом, — я не знаю, что такое барщина, что такое сельский труд, что значит бедный мужик, что богатый; не знаю, что значит четверть ржи или овса, что она стоит, в каком месяце и что сеют и жнут, как и когда продают; не знаю, богат ли я или беден, буду ли я через год сыт или буду нищий — я ничего не знаю! — заключил он с унынием, выпустив борты вицмундира и отступая от Ивана Матвеевича, — следовательно, говорите и советуйте мне, как
ребенку…
Она любила Марфеньку, так же как Наталью Ивановну, но любила обеих, как
детей иногда, пожалуй, как собеседниц. В тихую пору жизни она опять позовет Наталью Ивановну и будет передавать ей вседневные события по мелочам, в подробностях, — опять та будет
шепотом поддакивать ей, разбавлять ее одинокие ощущения.
С тех пор многие годы он ни разу о своем
ребенке не упомянул, да и Марфа Игнатьевна ни разу при нем про
ребенка своего не вспоминала, а когда с кем случалось говорить о своем «деточке», то говорила
шепотом, хотя бы тут и не было Григория Васильевича.
Удивленная мать с каким-то странным чувством слушала этот полусонный, жалобный
шепот…
Ребенок говорил о своих сонных грезах с такою уверенностью, как будто это что-то реальное. Тем не менее мать встала, наклонилась к мальчику, чтобы поцеловать его, и тихо вышла, решившись незаметно подойти к открытому окну со стороны сада.
Но когда я, в марте месяце, поднялся к нему наверх, чтобы посмотреть, как они там „заморозили“, по его словам,
ребенка, и нечаянно усмехнулся над трупом его младенца, потому что стал опять объяснять Сурикову, что он „сам виноват“, то у этого сморчка вдруг задрожали губы, и он, одною рукой схватив меня за плечо, другою показал мне дверь и тихо, то есть чуть не
шепотом, проговорил мне: „Ступайте-с!“ Я вышел, и мне это очень понравилось, понравилось тогда же, даже в ту самую минуту, как он меня выводил; но слова его долго производили на меня потом, при воспоминании, тяжелое впечатление какой-то странной, презрительной к нему жалости, которой бы я вовсе не хотел ощущать.