Неточные совпадения
Что касается до усадьбы, в которой я родился и почти безвыездно прожил до десятилетнего возраста (называлась она «Малиновец»), то она, не отличаясь
ни красотой,
ни удобствами, уже представляла некоторые претензии на то и другое.
Замечательно,
что между многочисленными няньками, которые пестовали мое детство, не было
ни одной сказочницы.
Ни единой струи свежего воздуха не доходило до нас, потому
что форточек в доме не водилось, и комнатная атмосфера освежалась только при помощи топки печей.
— Я и то спрашивал:
что, мол, кому и как? Смеется, каналья: «Все, говорит, вам, Степан Васильич!
Ни братцам,
ни сестрицам ничего — все вам!»
Были, впрочем, и либеральные помещики. Эти не выслеживали девичьих беременностей, но замуж выходить все-таки не позволяли, так
что, сколько бы
ни было у «девки» детей, ее продолжали считать «девкою» до смерти, а дети ее отдавались в дальние деревни, в детикрестьянам. И все это хитросплетение допускалось ради лишней тальки пряжи, ради лишнего вершка кружева.
Что касается до нас, то мы знакомились с природою случайно и урывками — только во время переездов на долгих в Москву или из одного имения в другое. Остальное время все кругом нас было темно и безмолвно.
Ни о какой охоте никто и понятия не имел, даже ружья, кажется, в целом доме не было. Раза два-три в год матушка позволяла себе нечто вроде partie de plaisir [пикник (фр.).] и отправлялась всей семьей в лес по грибы или в соседнюю деревню, где был большой пруд, и происходила ловля карасей.
Затем
ни зверей,
ни птиц в живом виде в нашем доме не водилось; вообще ничего сверхштатного,
что потребовало бы лишнего куска на прокорм.
Так
что ежели, например, староста докладывал,
что хорошо бы с понедельника рожь жать начать, да день-то тяжелый, то матушка ему неизменно отвечала: «Начинай-ко, начинай! там
что будет, а коли,
чего доброго, с понедельника рожь сыпаться начнет, так кто нам за убытки заплатит?» Только черта боялись; об нем говорили: «Кто его знает,
ни то он есть,
ни то его нет — а ну, как есть?!» Да о домовом достоверно знали,
что он живет на чердаке.
— И куда такая пропасть выходит говядины? Покупаешь-покупаешь, а как
ни спросишь — все нет да нет… Делать нечего, курицу зарежь… Или лучше вот
что: щец с солониной свари, а курица-то пускай походит… Да за говядиной в Мялово сегодня же пошлите, чтобы пуда два… Ты смотри у меня, старый хрыч. Говядинка-то нынче кусается… четыре рублика (ассигнациями) за пуд… Поберегай, не швыряй зря. Ну, горячее готово; на холодное
что?
Весь ход тяжебных дел, которых у нее достаточно, она помнит так твердо,
что даже поверенный ее сутяжных тайн, Петр Дормидонтыч Могильцев, приказный из местного уездного суда,
ни разу не решался продать ее противной стороне, зная,
что она чутьем угадает предательство.
Старик, очевидно, в духе и собирается покалякать о том, о сем, а больше
ни о
чем. Но Анну Павловну так и подмывает уйти. Она не любит празднословия мужа, да ей и некогда. Того гляди, староста придет, надо доклад принять, на завтра распоряжение сделать. Поэтому она сидит как на иголках и в ту минуту, как Василий Порфирыч произносит...
Нет
ни одной избы, которая не вызвала бы замечания, потому
что за всякой числится какая-нибудь история.
Что же касается до меня лично, то я, не будучи «постылым», не состоял и в числе любимчиков, а был, как говорится,
ни в тех,
ни в сех.
Ни хрестоматии,
ни даже басен Крылова не существовало, так
что я, в буквальном смысле слова, почти до самого поступления в казенное заведение не знал
ни одного русского стиха, кроме тех немногих обрывков, без начала и конца, которые были помещены в учебнике риторики, в качестве примеров фигур и тропов…
Само собой разумеется,
что такого рода работа, как бы она по наружности
ни казалась успешною, не представляла устойчивых элементов, из которых могла бы выработаться способность к логическому мышлению.
Я знаю,
что, в глазах многих, выводы, полученные мною из наблюдений над детьми, покажутся жестокими. На это я отвечаю,
что ищу не утешительных (во
что бы
ни стало) выводов, а правды. И, во имя этой правды, иду даже далее и утверждаю,
что из всех жребиев, выпавших на долю живых существ, нет жребия более злосчастного, нежели тот, который достался на долю детей.
Я знаю,
что страдания и неудачи, описанные в сейчас приведенном примере, настолько малозначительны,
что не могут считаться особенно убедительными. Но ведь дело не в силе страданий, а в том,
что они падают на голову неожиданно,
что творцом их является слепой случай, не признающий никакой надобности вникать в природу воспитываемого и не встречающий со стороны последнего
ни малейшего противодействия.
— Пускай живут! Отведу им наверху боковушку — там и будут зиму зимовать, — ответила матушка. — Только чур,
ни в какие распоряжения не вмешиваться, а с мая месяца чтоб на все лето отправлялись в свой «Уголок». Не хочу я их видеть летом — мешают. Прыгают, егозят, в хозяйстве ничего не смыслят. А я хочу, чтоб у нас все в порядке было.
Что мы получали, покуда сестрицы твои хозяйничали? грош медный! А я хочу…
Присутствие матушки приводило их в оцепенение, и
что бы
ни говорилось за столом, какие бы
ни происходили бурные сцены, они
ни одним движением не выказывали,
что принимают в происходящем какое-нибудь участие. Молча садились они за обед, молча подходили после обеда к отцу и к матушке и отправлялись наверх, чтоб не сходить оттуда до завтрашнего обеда.
Действительно, нас ожидало нечто не совсем обыкновенное. Двор был пустынен; решетчатые ворота заперты; за тыном не слышалось
ни звука. Солнце палило так,
что даже собака, привязанная у амбара, не залаяла, услышав нас, а только лениво повернула морду в нашу сторону.
Года четыре, до самой смерти отца, водил Николай Абрамыч жену за полком; и как
ни злонравна была сама по себе Анфиса Порфирьевна, но тут она впервые узнала, до
чего может доходить настоящая человеческая свирепость. Муж ее оказался не истязателем, а палачом в полном смысле этого слова. С утра пьяный и разъяренный, он способен был убить, засечь, зарыть ее живою в могилу.
Улита стояла
ни жива
ни мертва. Она чуяла,
что ее ждет что-то зловещее. За две недели, прошедшие со времени смерти старого барина, она из дебелой и цветущей барской барыни превратилась в обрюзглую бабу. Лицо осунулось, щеки впали, глаза потухли, руки и ноги тряслись. По-видимому, она не поняла приказания насчет самовара и не двигалась…
Снова не нашли
ни поломов,
ни увечий, а из допросов убедились,
что покойница была перед смертью пьяна и умерла от апоплексии.
— Вот тебе на! Прошлое,
что ли, вспомнил! Так я, мой друг, давно уж все забыла. Ведь ты мой муж; чай, в церкви обвенчаны… Был ты виноват передо мною, крепко виноват — это точно; но в последнее время, слава Богу, жили мы мирнехонько…
Ни ты меня,
ни я тебя… Не я ли тебе Овсецово заложить позволила… а? забыл? И вперед так будет. Коли какая случится нужда — прикажу, и будет исполнено. Ну-ка, ну-ка, думай скорее!
Фомушка упал словно снег на голову. Это была вполне таинственная личность, об которой никто до тех пор не слыхал. Говорили шепотом,
что он тот самый сын, которого барыня прижила еще в девушках, но другие утверждали,
что это барынин любовник. Однако ж, судя по тому,
что она не выказывала
ни малейшей ревности ввиду его подвигов в девичьей, скорее можно было назвать справедливым первое предположение.
Роща была запущена; в ней не существовало
ни аллей,
ни дорожек, и соседство ее даже было неприятно, потому
что верхушки берез были усеяны вороньими и грачовыми гнездами, и эти птицы с утра до ночи поднимали такой неслыханный гвалт,
что совершенно заглушали человеческие голоса.
Вообще усадьба была заброшена, и все показывало,
что владельцы наезжали туда лишь на короткое время. Не было
ни прислуги,
ни дворовых людей,
ни птицы,
ни скота. С приездом матушки отворялось крыльцо, комнаты кой-как выметались; а как только она садилась в экипаж, в обратный путь, крыльцо опять на ее глазах запиралось на ключ. Случалось даже, в особенности зимой,
что матушка и совсем не заглядывала в дом, а останавливалась в конторе, так как вообще была неприхотлива.
Вообще это был необыкновенно деятельный и увертливый человек, проникший в самую глубь кляузы,
ни в
чем не сомневавшийся и никакого вопроса не оставлявший без немедленного ответа. Спросит, бывало, матушка...
Правда,
что она до сих пор не знала
ни малейшей хворости, но ведь Бог в смерти и животе волен.
Это была вторая обида. Позволить себя, взрослого юношу, мыть женщине… это уж
ни на
что не похоже!
А я
ни во
что не проник, живу словно в муромском лесу и чувствую, как постепенно, одно за другим, падают звенья, которые связывали меня с жизнью.
— Это за две-то тысячи верст пришел киселя есть… прошу покорно! племянничек сыскался!
Ни в жизнь не поверю. И именье, вишь, промотал… А коли ты промотал, так я-то
чем причина? Он промотал, а я изволь с ним валандаться! Отошлю я тебя в земский суд — там разберут, племянник ты или солдат беглый.
— Вот и это. Полтораста тысяч — шутка ли эко место денег отдать! Положим, однако,
что с деньгами оборот еще можно сделать, а главное, не к рукам мне. Нужно сначала около себя округлить; я в Заболотье-то еще словно на тычке живу. Куда
ни выйдешь, все на чужую землю ступишь.
Матушка при этом предсказании бледнела. Она и сама только наружно тешила себя надеждой, а внутренне была убеждена,
что останется
ни при
чем и все дедушкино имение перейдет брату Григорью, так как его руку держит и Настька-краля, и Клюквин, и даже генерал Любягин. Да и сам Гришка постоянно живет в Москве, готовый, как ястреб, во всякое время налететь на стариково сокровище.
Одним словом, Аннушка, сколько
ни хлопотала, осталась
ни при
чем. Справедливость требует, однако ж, сказать,
что Григорий Павлыч дал ей на бедность сто рублей, а сына определил в ученье к сапожному мастеру.
И действительно, не раз случалось,
что любезный сынок, воспользовавшись случайно оброненным словом, втягивал отца в разные предприятия, в качестве дольщика, и потом, получив более или менее крупную сумму, не упоминал
ни о деньгах,
ни о «доле».
Словом сказать, малиновецкий дом оживился. Сенные девушки — и те ходили с веселыми лицами, в надежде,
что при старом барине их не будут томить работой. Одно горе: дедушка любил полакомиться, а к приезду его еще не будет
ни ягод,
ни фруктов спелых.
— Лёгко ли дело! А коли десятками покупать — и все три рубля отдашь. Сказывают, в Петербурге лимоны дешевы. У нас икра дешева, а в Петербурге — апельсины, лимоны. А в теплых землях, ну, и совсем они
ни по
чём.
— Жалко вот,
что к приезду вашему
ни фрукты,
ни ягоды не поспели. Полакомиться вам, папенька, нечем.
Дедушка молча встает с кресла и направляется в комнаты. Он страстно любит карты и готов с утра до вечера играть «
ни по
чем». Матушка, впрочем, этому очень рада, потому
что иначе было бы очень трудно занять старика.
— Мала птичка, да ноготок востер. У меня до француза в Москве целая усадьба на Полянке была, и дом каменный, и сад, и заведения всякие, ягоды, фрукты, все свое. Только птичьего молока не было. А воротился из Юрьева, смотрю — одни закопченные стены стоят. Так,
ни за нюх табаку спалили. Вот он, пакостник,
что наделал!
— У нас, на селе, одна женщина есть, тоже все на тоску жалуется. А в церкви, как только «иже херувимы» или причастный стих запоют, сейчас выкликать начнет.
Что с ней
ни делали: и попа отчитывать призывали, и староста сколько раз стегал — она все свое. И представьте, как начнет выкликать, живот у нее вот как раздует. Гора горой.
Матушка, однако ж, задумывается на минуту. Брань брата, действительно, не очень ее трогает, но угроз его она боится. Увы! несмотря на теперешнюю победу, ее
ни на минуту не покидает мысль,
что, как бы она
ни старалась и какое бы расположение
ни выказывал ей отец, все усилия ее окажутся тщетными, все победы мнимыми, и стариково сокровище неминуемо перейдет к непочтительному, но дорогому сыну.
Может быть, дедушку подкупает еще и то,
что Любягин не имеет
ни малейших поползновений на его сокровище.
Но жизнь его была, как говорится, чисто сибирная, потому
что матушка не давала ему
ни отдыху,
ни сроку.
— Увольте, ради Христа! — отрекается молодой человек, —
что называется,
ни кожи…
Отец вздыхает. Одиночество, как
ни привыкай к нему, все-таки не весело. Всегда он один, а если не один, то скучает установившимся домашним обиходом. Он стар и болен, а все другие здоровы… как-то глупо здоровы. Бегают, суетятся, болтают, сами не знают, зачем и о
чем. А теперь вот притихли все, и если бы не Степан — никого, пожалуй, и не докликался бы. Умри — и не догадаются.
Она будет одета просто, как будто никто
ни о
чем ее не предупредил, и она всегда дома так ходит.
Но все сходились в одном:
что он игрок и мот, а этих качеств матушка
ни под каким видом в сестрицыном женихе не допускала.
Как бы то
ни было, щегольство и щедрость настолько подкупали в его пользу,
что злые языки поневоле умолкали.