Неточные совпадения
Между прочим, и по моему поводу, на вопрос матушки, что у нее родится, сын или дочь, он запел петухом и сказал: «Петушок, петушок, востёр ноготок!» А когда его спросили, скоро ли совершатся роды, то он начал черпать ложечкой мед — дело
было за
чаем, который он
пил с медом, потому что сахар скоромный — и, остановившись на седьмой ложке, молвил: «Вот теперь в самый раз!» «Так по его и случилось: как раз на седьмой день маменька распросталась», — рассказывала мне впоследствии Ульяна Ивановна.
К
чаю полагался крохотный ломоть домашнего белого хлеба; затем завтрака не
было, так что с осьми часов до двух (время обеда) дети буквально оставались без пищи.
Бьет восемь, на дворе начинает чувствоваться зной. Дети собрались в столовой, разместились на определенных местах и
пьют чай. Перед каждым стоит чашка жидкого
чая, предварительно подслащенного и подбеленного снятым молоком, и тоненький ломоть белого хлеба. Разумеется, у любимчиков и
чай послаще, и молоко погуще. За столом председательствует гувернантка, Марья Андреевна, и уже спозаранку выискивает, кого бы ей наказать.
— Без
чаю да без
чаю! только вы и знаете! а я вот возьму да и
выпью!
— Не смеешь! Если б ты попросил прощения, я, может
быть, простила бы, а теперь… без
чаю!
Выпивши чай, дети скрываются в классную и садятся за ученье. Им и в летние жары не дается отдыха.
Она любит
пить чай одна, потому что кладет сахару вдоволь, и при этом ей подается горшочек с густыми топлеными сливками, на поверхности которых запеклась румяная пенка.
— Этакую ты, матушка, махину набрала! — говорит он, похлопывая себя по ляжкам, — ну, и урожай же нынче! Так и
быть, и я перед
чаем полакомлюсь, и мне уделите персичек… вон хоть этот!
— Ну,
пей чай! — обращается Анна Павловна к балбесу, —
пейте чай все… живо! Надо вас за прилежание побаловать; сходите с ними, голубушка Марья Андреевна, погуляйте по селу! Пускай деревенским воздухом подышат!
Василий Порфирыч сам заваривает
чай в особливом чайнике и начинает
пить, переговариваясь с Коняшкой, за отсутствием других собеседников.
Чаю в этот день до обедни не
пьют даже дети, и так как все приказания отданы еще накануне, то делать решительно нечего.
В девичьей стоит самовар, и девушек
поят чаем.
Потом
пьют чай сами господа (а в том числе и тетеньки, которым в другие дни посылают
чай «на верх»), и в это же время детей наделяют деньгами: матушка каждому дает по гривеннику, тетеньки — по светленькому пятачку.
Продам, — вот на
чай с сахаром и
будет…
Чай Николай Абрамыч
пил с ромом, по особой, как он выражался, савельцевской, системе. Сначала нальет три четверти стакана
чаю, а остальное дольет ромом; затем, отпивая глоток за глотком, он подливал такое же количество рому, так что под конец оказывался уже голый ямайский напиток. Напившись такого
чаю, Савельцев обыкновенно впадал в полное бешенство.
— Вот тебе на! Прошлое, что ли, вспомнил! Так я, мой друг, давно уж все забыла. Ведь ты мой муж;
чай, в церкви обвенчаны…
Был ты виноват передо мною, крепко виноват — это точно; но в последнее время, слава Богу, жили мы мирнехонько… Ни ты меня, ни я тебя… Не я ли тебе Овсецово заложить позволила… а? забыл? И вперед так
будет. Коли какая случится нужда — прикажу, и
будет исполнено. Ну-ка, ну-ка, думай скорее!
Школы в селе не
было, но большинство крестьян
было грамотное или, лучше сказать, полуграмотное, так как между крестьянами преобладал трактирный промысел. Умели написать на клочке загаженной бумаги: «силетка адна,
чаю порц: адна ище порц.: румка вотки две румки три румки вичина» и т. д. Далее этого местное просвещение не шло.
Работала она в спальне, которая
была устроена совершенно так же, как и в Малиновце. Около осьми часов утра в спальню подавался
чай, и матушка принимала вотчинных начальников: бурмистра и земского, человека грамотного, служившего в конторе писарем. Последнюю должность обыкновенно занимал один из причетников, нанимавшийся на общественный счет. Впрочем, и бурмистру жалованье уплачивалось от общества, так что на матушку никаких расходов по управлению не падало.
Старого бурмистра матушка очень любила: по мнению ее, это
был единственный в Заболотье человек, на совесть которого можно
было вполне положиться. Называла она его не иначе как «Герасимушкой», никогда не заставляла стоять перед собой и
пила вместе с ним
чай. Действительно, это
был честный и бравый старик. В то время ему
было уже за шестьдесят лет, и матушка не шутя боялась, что вот-вот он умрет.
Книг мы с собой не брали; в контору ходить я не решался; конюшни и каретный сарай запирались на замок, и кучер Алемпий, пользуясь полной свободой, либо благодушествовал в трактире, где его даром
поили чаем, либо присутствовал в конторе при судбищах.
Комната, в которой нас принимали,
была, конечно, самая просторная в доме; ее заранее мыли и чистили и перед образами затепляли лампады. Стол, накрытый пестрою ярославскою скатертью,
был уставлен тарелками с заедочками. Так назывались лавочные лакомства, о которых я говорил выше. Затем подавалось белое вино в рюмках, иногда даже водка, и
чай. Беспрестанно слышалось...
— Вот и прекрасно! И свободно тебе, и не простудишься после баньки! — воскликнула тетенька, увидев меня в новом костюме. — Кушай-ка
чай на здоровье, а потом клубнички со сливочками
поедим. Нет худа без добра: покуда ты мылся, а мы и ягодок успели набрать. Мало их еще, только что
поспевать начали, мы сами в первый раз
едим.
Чай кончился к осьми часам. Солнце
было уж на исходе. Мы хотели идти в сад, но тетенька отсоветовала: неравно роса
будет, после бани и простудиться не в редкость.
— Господа уж откушали
чай, в саду гуляют, — сказала она, — сейчас
будут кофе
пить, а вам самовар готов. И чайку и кофейку напьетесь.
Вечером, конечно, служили всенощную и наполнили дом запахом ладана. Тетенька
напоила чаем и накормила причт и нас, но сама не
пила, не
ела и сидела сосредоточенная, готовясь к наступающему празднику. Даже говорить избегала, а только изредка перекидывалась коротенькими фразами. Горничные тоже вели себя степенно, ступали тихо, говорили шепотом. Тотчас после ухода причта меня уложили спать, и дом раньше обыкновенного затих.
Однажды, — это
было в конце октября, глубокою осенью, — семья наша сидела за вечерним
чаем, как из девичьей опрометью прибежала девушка и доложила матушке...
Может
быть, благодаря этому инстинктивному отвращению отца, предположению о том, чтобы Федос от времени до времени приходил обедать наверх, не суждено
было осуществиться. Но к вечернему
чаю его изредка приглашали. Он приходил в том же виде, как и в первое свое появление в Малиновце, только рубашку надевал чистую. Обращался он исключительно к матушке.
Был девятый час, когда мы вышли из монастыря, и на улицах уже царствовали сумерки. По возвращении на постоялый двор матушка в ожидании
чая прилегла на лавку, где
были постланы подушки, снятые с сиденья коляски.
— А она-то, простофиля,
чай, думала:
буду на свой капитал жить да поживать, и вдруг, в одну секунду… То-то,
чай, обалдела!
—
Чай сбираются
пить… мать вареньем потчует! — едва доходил до нас через комнату его шепот.
Она уж поздоровалась с «кралей», расспросила ее, покойно ли спать
было, не кусали ли клопики, и, получив в ответ, что словно в рай попала, приказала подать ей
чаю, сама налила сливочек с румяными пенками и отправилась потчевать отца.
Дедушка на минуту умолкает, шумно дует в блюдечко и
пьет чай.
В начале шестого подают
чай, и ежели время вёдреное, то дедушка
пьет его на балконе. Гостиная выходит на запад, и старик любит понежиться на солнышке. Но в сад он, сколько мне помнится, ни разу не сходил и даже в экипаже не прогуливался. Вообще сидел сиднем, как и в Москве.
Время между
чаем и ужином самое томительное. Матушка целый день провела на ногах и, видимо, устала. Поэтому, чтоб занять старика, она устраивает нечто вроде домашнего концерта. Марья Андреевна садится за старое фортепьяно и разыгрывает варьяции Черни. Гришу заставляют
петь: «Я пойду-пойду косить…» Дедушка слушает благосклонно и выражает удовольствие.
Наконец вожделенный час ужина настает. В залу является и отец, но он не ужинает вместе с другими, а
пьет чай. Ужин представляет собою повторение обеда, начиная супом и кончая пирожным. Кушанье подается разогретое, подправленное; только дедушке к сторонке откладывается свежий кусок. Разговор ведется вяло: всем скучно, все устали, всем надоело. Даже мы, дети, чувствуем, что масса дневных пустяков начинает давить нас.
Обыкновенно дня за два Настасья объезжала родных и объявляла, что папенька Павел Борисыч тогда-то просит
чаю откушать. Разумеется, об отказе не могло
быть и речи. На зов являлись не только главы семей, но и подростки, и в назначенный день, около шести часов, у подъезда дома дедушки уже стояла порядочная вереница экипажей.
Когда все пристроились по местам, разносят
чай, и начинается собеседование. Первою темою служит погода; все жалуются на холода. Январь в половине, а как стала 1-го ноября зима, так ни одной оттепели не
было, и стужа день ото дня все больше и больше свирепеет.
— Не знаю, Ипат в Охотном ряду покупает. Ничего
чай, можно
пить.
— Им, признаться, и делать другого нечего.
Пьют да
пьют чай с утра до вечера.
—
Есть и копорский, только он не настоящий. Настоящий
чай в Китае растет. Страна такая
есть за Сибирью.
Наконец вдруг, словно по манию волшебства, все утихло. Уехали. Девушки в последний раз стрелой пробежали из лакейской по коридору и словно в воду канули. Отец выходит в зал и одиноко
пьет чай.
Возвратясь домой, некоторое время прикидываются умиротворенными, но за
чаем, который по праздникам
пьют после обедни, опять начинают судачить. Отец, как ни придавлен домашней дисциплиной, но и тот наконец не выдерживает.
Наконец сестрица сдается; решают устроить смотрины, то
есть условиться через Стрелкова с женихом насчет дня и пригласить его вечером запросто на чашку
чая.
Матушка морщится; не нравятся ей признания жениха. В халате ходит, на гитаре играет, по трактирам шляется… И так-таки прямо все и выкладывает, как будто иначе и
быть не должно. К счастью, входит с подносом Конон и начинает разносить
чай. При этом ложки и вообще все чайное серебро (сливочник, сахарница и проч.) подаются украшенные вензелем сестрицы: это, дескать, приданое! Ах, жалко, что самовар серебряный не догадались подать — это бы еще больше в нос бросилось!
— Вы с чем чай-то
пьете? с лимончиком? со сливочками?
— Иконостас — сам по себе, а и она работать должна. На-тко! явилась господский хлеб
есть, пальцем о палец ударить не хочет! Даром-то всякий умеет хлеб
есть! И самовар с собой привезли —
чаи да сахары… дворяне нашлись! Вот я возьму да самовар-то отниму…
Драма кончилась. В виде эпилога я могу, впрочем, прибавить, что за утренним
чаем на мой вопрос: когда
будут хоронить Маврушу? — матушка отвечала...
Прихожу на другой день, а у нее уж и самовар на столе кипит. «Чайку не угодно ли?» Сели,
пьем чай, разговариваем.
Но машину не привозили, а доморощенный олух мозолил да мозолил глаза властной барыни. И каждый день прикоплял новые слои сала на буфетном столе, каждый день плевал в толченый кирпич, служивший для чищения ножей, и дышал в чашки, из которых «господа»
пили чай…
— Не мы,
чай, продались. Наши-то и родители и дедушки, все спокон веку рабами
были.