Неточные совпадения
Я помню, однажды отец получил от предводителя письмо
с приглашением на выборы, и на конверте было написано: «его превосходительству» (отец в молодости служил в Петербурге и дослужился до коллежского советника, но многие из его бывших товарищей пошли далеко и занимали видные
места). Догадкам и удивлению конца не было. Отец
с неделю носил конверт в кармане и всем показывал.
То же самое происходило и
с лакомством. Зимой нам давали полакомиться очень редко, но летом ягод и фруктов было такое изобилие, что и детей ежедневно оделяли ими. Обыкновенно, для вида, всех вообще оделяли поровну, но любимчикам клали особо в потаенное
место двойную порцию фруктов и ягод, и, конечно, посвежее, чем постылым. Происходило шушуканье между матушкой и любимчиками, и постылые легко догадывались, что их настигла обида…
Бывают счастливые дети, которые
с пеленок ощущают на себе прикосновение тех бесконечно разнообразных сокровищ, которые мать-природа на всяком
месте расточает перед каждым, имеющим очи, чтоб видеть, и уши, чтобы слышать.
Анна Павловна и Василий Порфирыч остаются
с глазу на глаз. Он медленно проглатывает малинку за малинкой и приговаривает: «Новая новинка — в первый раз в нынешнем году! раненько поспела!» Потом так же медленно берется за персик, вырезывает загнивший бок и, разрезав остальное на четыре части, не торопясь, кушает их одну за другой, приговаривая: «Вот хоть и подгнил маленько, а сколько еще хорошего
места осталось!»
Главные лакомства: мятый, мокрый чернослив, белый изюм, тоже мятый и влажный, пряники медовые, изображающие лошадей, коров и петухов,
с налепленным по
местам сусальным золотом, цареградские рожки, орехи, изобилующие свищами, мелкий крыжовник, который щелкает на зубах и т. д.
И вот однажды — это было летом — матушка собралась в Заболотье и меня взяла
с собой. Это был наш первый (впрочем, и последний) визит к Савельцевым. Я помню, любопытство так сильно волновало меня, что мне буквально не сиделось на
месте. Воображение работало, рисуя заранее уже созданный образ фурии, грозно выступающей нам навстречу. Матушка тоже беспрестанно колебалась и переговаривалась
с горничной Агашей.
— Разумеется. Ты у тетеньки в гостях и, стало быть, должен вести себя прилично. Не след тебе по конюшням бегать. Сидел бы
с нами или в саду бы погулял — ничего бы и не было. И вперед этого никогда не делай. Тетенька слишком добра, а я на ее
месте поставила бы тебя на коленки, и дело
с концом. И я бы не заступилась, а сказала бы: за дело!
Быть может, когда-нибудь в нем были устроены клумбы
с цветами, о чем свидетельствовали земляные горбы, рассеянные по
местам, но на моей памяти в нем росла только трава, и матушка не считала нужным восстановлять прежние затеи.
Доход
с огородов, как в других
местах доход
с полосы, засеянной льном, предоставляли крестьянским девушкам, которые
с помощью этих денег справляли свои наряды.
— Что ж так-то сидеть! Я всю дорогу шел, работал. День или два идешь, а потом остановишься, спросишь, нет ли работы где. Где попашешь, где покосишь, пожнешь.
С недельку на одном
месте поработаешь, меня в это время кормят и на дорогу хлебца дадут, а иной раз и гривенничек. И опять в два-три дня я свободно верст пятьдесят уйду. Да я, тетенька, и другую работу делать могу: и лапоть сплету, и игрушку для детей из дерева вырежу, и на охоту схожу, дичинки добуду.
— Все же надо себя к одному какому-нибудь
месту определить. Положим, теперь ты у нас приютился, да ведь не станешь же ты здесь век вековать. Вот мы по зимам в Москве собираемся жить. Дом топить не будем, ставни заколотим —
с кем ты тут останешься?
Обыкновенно сговаривалось три-четыре воспитанника из москвичей; все вместе брали
места в одном и том же дилижансе и всегда приказывали остановиться, не доезжая Всесвятского, на горе,
с которой открывался вид на Москву.
По обеим сторонам расстилалось топкое, кочковатое болото, по которому изредка рассеяны были кривые и низкорослые деревца; по
местам болото превращалось в ржавые бочаги, покрытые крупной осокой, белыми водяными лилиями и еще каким-то растением
с белыми головками, пушистыми, как хлопчатая бумага.
— Вот и это. Полтораста тысяч — шутка ли эко
место денег отдать! Положим, однако, что
с деньгами оборот еще можно сделать, а главное, не к рукам мне. Нужно сначала около себя округлить; я в Заболотье-то еще словно на тычке живу. Куда ни выйдешь, все на чужую землю ступишь.
— В низших
местах берут заседатели, исправники, судьи — этим взятки не крупные дают. В средних
местах берут председатели палат, губернаторы — к ним уж
с малостью не подходи. А в верхних
местах берут сенаторы — тем целый куш подавай. Не нами это началось, не нами и кончится. И которые люди полагают, что взятки когда-нибудь прекратятся, те полагают это от легкомыслия.
В Москве у матушки был свой крепостной фактотум, крестьянин Силантий Стрелков, который заведовал всеми ее делами: наблюдал за крестьянами и дворовыми, ходившими по оброку, взыскивал
с них дани, ходил по присутственным
местам за справками, вносил деньги в опекунский совет, покупал для деревни провизию и проч.
От Троицы дорога идет ровнее, а
с последней станции даже очень порядочная. Снег уж настолько осел, что
местами можно по насту проехать. Лошадей перепрягают «гусем», и они бегут веселее, словно понимают, что надолго избавились от московской суеты и многочасных дежурств у подъездов по ночам. Переезжая кратчайшим путем через озеро, путники замечают, что оно уж начинает синеть.
Ремесло цирульника считалось самым пустым из всех, которым помещичье досужество обучало дворовых для домашнего обихода. Цирульники, ходившие по оброку, очень редко оказывались исправными плательщиками. Это были люди,
с юных лет испорченные легким трудом и балагурством
с посетителями цирулен; поэтому большинство их почти постоянно слонялось по Москве без
мест.
— Ни за что в свете я за тебя, за гаденка, не пойду! — кричала она, подступая к жениху
с кулаками, — так и в церкви попу объявлю: не согласна! А ежели силком выдадут, так я — и до
места доехать не успеем — тебя изведу!
Реже кричали: «Это все ты! все ты!» Реже напоминали, что ему давно очистить
место пора, что
с его стороны бессовестно праздно проводить время, бременить землю, тогда как все кругом работает, в котле кипит.
Дома он почти не живет;
с утра бродит по соседям; в одном
месте пообедает, в другом поужинает, а к ночи, ежели ноги таскают, возвращается домой.
Приехали на
места мировые посредники, дети отцов своих, и привезли
с собой старые пререкания, на новый лад выстроенные.
Жар помаленьку спадает; косцы в виду барского посула удваивают усилия, а около шести часов и бабы начинают сгребать сено в копнушки. Еще немного, и весь луг усеется
с одной стороны валами,
с другой небольшими копнами. Пустотелов уселся на старом
месте и на этот раз позволяет себе настоящим образом вздремнуть; но около семи часов его будит голос...
По уходе крестьян образцовый хозяин
с четверть часа ходит по лугу и удостоверяется, все ли исправно. Встречаются по
местам небольшие махры, но вообще луг скошен отлично. Наконец он, вяло опираясь на палку, направляется домой, проходя мимо деревни. Но она уж опустела; крестьяне отужинали и исчезли на свой сенокос.
В то время старики Пустотеловы жили одни. Дочерей всех до одной повыдали замуж, а сыновья
с отличием вышли из корпуса, потом кончили курс в академии генерального штаба и уж занимали хорошие штабные
места.
Дома ей решительно не у чего было хозяйствовать, а
с смертью мужа и жить на одном
месте, пожалуй, не представлялось надобности.
Неточные совпадения
Городничий. Вам тоже посоветовал бы, Аммос Федорович, обратить внимание на присутственные
места. У вас там в передней, куда обыкновенно являются просители, сторожа завели домашних гусей
с маленькими гусенками, которые так и шныряют под ногами. Оно, конечно, домашним хозяйством заводиться всякому похвально, и почему ж сторожу и не завесть его? только, знаете, в таком
месте неприлично… Я и прежде хотел вам это заметить, но все как-то позабывал.
Городничий (делая Бобчинскому укорительный знак, Хлестакову).Это-с ничего. Прошу покорнейше, пожалуйте! А слуге вашему я скажу, чтобы перенес чемодан. (Осипу.)Любезнейший, ты перенеси все ко мне, к городничему, — тебе всякий покажет. Прошу покорнейше! (Пропускает вперед Хлестакова и следует за ним, но, оборотившись, говорит
с укоризной Бобчинскому.)Уж и вы! не нашли другого
места упасть! И растянулся, как черт знает что такое. (Уходит; за ним Бобчинский.)
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете писем: есть прекрасные
места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» —
с большим,
с большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?
Покуда Тимофеевна //
С хозяйством управлялася, // Крестьяне
место знатное // Избрали за избой: // Тут рига, конопляники, // Два стога здоровенные, // Богатый огород. // И дуб тут рос — дубов краса. // Под ним присели странники: // «Эй, скатерть самобраная, // Попотчуй мужиков».
Я хотел бы, например, чтоб при воспитании сына знатного господина наставник его всякий день разогнул ему Историю и указал ему в ней два
места: в одном, как великие люди способствовали благу своего отечества; в другом, как вельможа недостойный, употребивший во зло свою доверенность и силу,
с высоты пышной своей знатности низвергся в бездну презрения и поношения.