Неточные совпадения
Но судачением соседей дело ограничивалось очень редко; в большинстве случаев оно перерождалось в взаимную семейную перестрелку. Начинали
с соседей, а потом постепенно переходили к
самим себе. Возникали бурные сцены, сыпались упреки, выступали на сцену откровения…
— Зачем другим сказывать! Я Антону строго-настрого наказывал, чтоб никому ни гугу. Да не угодно ли
самим Антона расспросить. Я на всякий случай его
с собой захватил…
Кормили тетенек более чем скупо. Утром посылали наверх по чашке холодного чаю без сахара,
с тоненьким ломтиком белого хлеба; за обедом им первым подавали кушанье, предоставляя правовыбирать
самые худые куски. Помню, как робко они входили в столовую за четверть часа до обеда, чтобы не заставить ждать
себя, и становились к окну. Когда появлялась матушка, они приближались к ней, но она почти всегда
с беспощадною жестокостью отвечала им, говоря...
Года четыре, до
самой смерти отца, водил Николай Абрамыч жену за полком; и как ни злонравна была
сама по
себе Анфиса Порфирьевна, но тут она впервые узнала, до чего может доходить настоящая человеческая свирепость. Муж ее оказался не истязателем, а палачом в полном смысле этого слова.
С утра пьяный и разъяренный, он способен был убить, засечь, зарыть ее живою в могилу.
— И на третий закон можно объясненьице написать или и так устроить, что прошенье
с третьим-то законом
с надписью возвратят. Был бы царь в голове, да перо, да чернила, а прочее
само собой придет. Главное дело, торопиться не надо, а вести дело потихоньку, чтобы только сроки не пропускать. Увидит противник, что дело тянется без конца, а со временем, пожалуй, и
самому дороже будет стоить — ну, и спутается. Тогда из него хоть веревки вей. Либо срок пропустит, либо на сделку пойдет.
— Ну, ежели верно, так, значит, ты
самый и есть. Однако ж этого мало; на свете белокурых да
с голубыми глазами хоть пруд пруди. Коли ты Поликсены Порфирьевны сынок, сказывай, какова она была из
себя?
С тех пор Федос поселился внизу вместе
с собакой Трезоркой, которую как-то необыкновенно быстро приучил к
себе. Горничные со смехом рассказывали, что он
с собакой из одной посудины и пьет и ест, что он ее в
самое рыло целует, поноску носить выучил и т. д.
— Ну, до свиданья, добрейшая Анна Павловна! А-ревуар. [До свидания (искаж. фр. au revoir).] Извините, ежели что-нибудь чересчур откровенно сказалось… И
сама знаю, что нехорошо, да что прикажете! никак
с собой совладать не могу! Впрочем, вы, как мать, конечно, поймете…
Отец задумывался. «Словно вихрем все унесло! — мелькало у него в голове. — Спят дорогие покойники на погосте под сению храма, ими воздвигнутого, даже памятников настоящих над могилами их не поставлено. Пройдет еще годков десять — и те крохотненькие пирамидки из кирпича, которые
с самого начала были наскоро сложены, разрушатся
сами собой. Только Спас Милостивый и будет охранять обнаженные могильные насыпи».
— Иконостас —
сам по
себе, а и она работать должна. На-тко! явилась господский хлеб есть, пальцем о палец ударить не хочет! Даром-то всякий умеет хлеб есть! И самовар
с собой привезли — чаи да сахары… дворяне нашлись! Вот я возьму да самовар-то отниму…
Аннушка опасалась, как бы она не извела мужа отравой или не «испортила» его; но Павел отрицал возможность подобной развязки и не принимал никаких мер к своему ограждению. Жизнь
с ненавидящей женщиной, которую он продолжал любить, до такой степени опостылела ему, что он и
сам страстно желал покончить
с собою.
Само собою разумеется, что Ивану в конце концов все-таки засыпали, но матушка тем не менее решила до времени
с Ванькой-Каином в разговоры не вступать, и как только полевые работы дадут сколько-нибудь досуга, так сейчас же отправить его в рекрутское присутствие.
В то время обряд отсылки строптивых рабов в рекрутское присутствие совершался
самым коварным образом. За намеченным субъектом потихоньку следили, чтоб он не бежал или не повредил
себе чего-нибудь, а затем в условленный момент внезапно со всех сторон окружали его, набивали на ноги колодки и сдавали
с рук на руки отдатчику.
И никогда не интересовался знать, что из его работы вышло и все ли у него исправно, как будто выполненная формальным образом лакейская задача
сама по
себе составляет нечто самостоятельное, не нуждающееся в проверке
с практическими результатами.
— Так вот что. Через три месяца мы в Москву на всю зиму поедем, я и тебя
с собой взять собралась. Если ты женишься, придется тебя здесь оставить, а
самой в Москве без тебя как без рук маяться. Посуди, по-божески ли так будет?
Сатир высказывал эти слова
с волнением, спеша, точно не доверял
самому себе. Очевидно, в этих словах заключалось своего рода миросозерцание, но настолько не установившееся, беспорядочное, что он и
сам не был в состоянии свести концы
с концами. Едва ли он мог бы даже сказать, что именно оно, а не другой, более простой мотив, вроде, например, укоренившейся в русской жизни страсти к скитальчеству, руководил его действиями.
Болело ли сердце старика Сергеича о погибающем сыне — я сказать не могу, но, во всяком случае, ему было небезызвестно, что
с Сережкой творится что-то неладное. Может быть, он говорил
себе, что в «ихнем» звании всегда так бывает. Бросят человека еще несмысленочком в омут — он и крутится там. Иной случайно вынырнет, другой так же случайно погибнет — ничего не поделаешь. Ежели идти к барыне, просить ее, она скажет: «Об чем ты просишь?
сам посуди, что ж тут поделаешь?.. Пускай уж…»
Корнеич уходит домой, обрадованный и ободренный. Грубо выпроводил его от
себя Струнников, но он не обижается: знает, что
сам виноват. Прежде он часто у патрона своего обедывал, но однажды случился
с ним грех: не удержался, в салфетку высморкался. Разумеется, патрон рассвирепел.
Покуда они разговаривали, между стариками завязался вопрос о приданом. Калерия Степановна находилась в большом затруднении. У Милочки даже белья сносного не было, да и подвенечное платье сшить было не на что. А платье нужно шелковое, дорогое —
самое простое приличие этого требует. Она не раз намекала Валентину Осиповичу, что бывают случаи, когда женихи и т. д., но жених никаких намеков решительно не понимал. Наконец старики Бурмакины взяли на
себя объясниться
с ним.
Он видел жену только до обеда, да и то урывками, потому что по комнатам беспрестанно мелькали сестрицы, неодетые, нечесаные, немытые, да и
сама Милочка редко вставала
с постели раньше полудня, вознаграждая
себя за вчерашнюю суматоху.
Оставалось умереть. Все
с часу на час ждали роковой минуты, только
сама больная продолжала мечтать. Поле, цветы, солнце… и много-много воздуха! Точно живительная влага из полной чаши, льется ей воздух в грудь, и она чувствует, как под его действием стихают боли, организм крепнет. Она делает над
собой усилие, встает
с своего одра, отворяет двери и бежит, бежит…
Приедет и ребятишек
с собой привезет;
сама около хозяйки дома пристроится, разговорами занимает, семейные жалобы выслушивает, домашние несогласия умиротворяет, по хозяйству полезные советы подает.
Наконец Марья Маревна сделала решительный шаг. Мальчикам приближалось уж одиннадцать лет, и все, что захолустье могло ей дать в смысле обучения, было уже исчерпано. Приходилось серьезно думать о продолжении воспитания, и, натурально, взоры ее прежде всего обратились к Москве. Неизвестно,
сама ли она догадалась или надоумил ее отец, только в одно прекрасное утро, одевши близнецов в новенькие курточки, она забрала их
с собой и ранним утром отправилась в Отраду.
Само собой разумеется, впрочем, она не забыла и о другом сыне; но оказалось, что у нее внезапно сложилась в уме комбинация,
с помощью которой можно было и Мисанку легко пристроить.
Неточные совпадения
О! я шутить не люблю. Я им всем задал острастку. Меня
сам государственный совет боится. Да что в
самом деле? Я такой! я не посмотрю ни на кого… я говорю всем: «Я
сам себя знаю,
сам». Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть не шлепается на пол, но
с почтением поддерживается чиновниками.)
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете писем: есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в
самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» —
с большим,
с большим чувством описал. Я нарочно оставил его у
себя. Хотите, прочту?
Осип, слуга, таков, как обыкновенно бывают слуги несколько пожилых лет. Говорит сурьёзно, смотрит несколько вниз, резонер и любит
себе самому читать нравоучения для своего барина. Голос его всегда почти ровен, в разговоре
с барином принимает суровое, отрывистое и несколько даже грубое выражение. Он умнее своего барина и потому скорее догадывается, но не любит много говорить и молча плут. Костюм его — серый или синий поношенный сюртук.
Питался больше рыбою; // Сидит на речке
с удочкой // Да
сам себя то по носу, // То по лбу — бац да бац!
— Не знаю я, Матренушка. // Покамест тягу страшную // Поднять-то поднял он, // Да в землю
сам ушел по грудь //
С натуги! По лицу его // Не слезы — кровь течет! // Не знаю, не придумаю, // Что будет? Богу ведомо! // А про
себя скажу: // Как выли вьюги зимние, // Как ныли кости старые, // Лежал я на печи; // Полеживал, подумывал: // Куда ты, сила, делася? // На что ты пригодилася? — // Под розгами, под палками // По мелочам ушла!