Неточные совпадения
Я,
по крайней мере, не помню, чтоб он когда-нибудь в чем-нибудь проявил в
доме свою самостоятельность.
О парках и садах не было и в помине; впереди
дома раскидывался крохотный палисадник, обсаженный стрижеными акациями и наполненный,
по части цветов, барскою спесью, царскими кудрями и буро-желтыми бураками.
А именно: все время, покуда она жила в
доме (иногда месяца два-три), ее кормили и поили за барским столом; кровать ее ставили в той же комнате, где спала роженица, и, следовательно, ее кровью питали приписанных к этой комнате клопов; затем,
по благополучном разрешении, ей уплачивали деньгами десять рублей на ассигнации и посылали зимой в ее городской
дом воз или два разной провизии, разумеется, со всячинкой.
Тем не менее, когда в ней больше уж не нуждались, то и этот ничтожный расход не проходил ей даром. Так,
по крайней мере, практиковалось в нашем
доме. Обыкновенно ее называли «подлянкой и прорвой», до следующих родов, когда она вновь превращалась в «голубушку Ульяну Ивановну».
Вообще,
по мере того как семейство мое богатело, старые фавориты незаметно исчезали из нашего
дома.
Катанье в санях не было в обычае, и только
по воскресеньям нас вывозили в закрытом возке к обедне в церковь, отстоявшую от
дома саженях в пятидесяти, но и тут закутывали до того, что трудно было дышать.
Что касается до нас, то мы знакомились с природою случайно и урывками — только во время переездов на долгих в Москву или из одного имения в другое. Остальное время все кругом нас было темно и безмолвно. Ни о какой охоте никто и понятия не имел, даже ружья, кажется, в целом
доме не было. Раза два-три в год матушка позволяла себе нечто вроде partie de plaisir [пикник (фр.).] и отправлялась всей семьей в лес
по грибы или в соседнюю деревню, где был большой пруд, и происходила ловля карасей.
Аудиенция кончена. Деловой день в самом разгаре, весь
дом приходит в обычный порядок. Василий Порфирыч роздал детям
по микроскопическому кусочку просфоры, напился чаю и засел в кабинет. Дети зубрят уроки. Анна Павловна тоже удалилась в спальню, забыв, что голова у нее осталась нечесаною.
Раздается треск пощечин. Затем малина ссыпается в одно лукошко и сдается на погреб, а часть отделяется для детей, которые уже отучились и бегают
по длинной террасе, выстроенной вдоль всей лицевой стороны
дома.
Вследствие этого Павел был взят в
дом, где постоянно писал образа, а
по временам ему поручали писать и домашние портреты, которые он, впрочем, потрафлял очень неудачно.
Все в
доме усердно молились, но главное значение молитвы полагалось не в сердечном просветлении, а в тех вещественных результатах, которые она,
по общему корыстному убеждению, приносила за собой.
По обыкновению, речь Степана не отличается связностью, но он без умолку продолжает болтать все время, покуда карета ползет да ползет
по мостовнику. Наконец она у церкви поворачивает вправо и рысцой катится
по направлению к
дому. Дети крестятся и спешат на парадное крыльцо.
Ровно в шесть часов,
по знаку из
дома, ударяет наш жалкий колокол; у церковной ограды появляется толпа народа; раздается трезвон, и вслед за ним в дверях церкви показывается процессия с образами, предшествуемая священником в облачении.
Она стоит, в ожидании экипажа, в комнате, смежной с спальней, и смотрит в окно на раскинутые перед церковью белые шатры с разным крестьянским лакомством и на вереницу разряженных богомольцев, которая тянется мимо
дома по дороге в церковь.
Господский
дом оказывался слишком обширным и опустелым (почти все дети уж были размещены
по казенным заведениям в Москве), и отопление такой махины требовало слишком много дров.
Участь тетенек-сестриц была решена. Условлено было, что сейчас после Покрова, когда
по первым умолотам уже можно будет судить об общем урожае озимого и ярового, семья переедет в Заболотье. Часть дворовых переведут туда же, а часть разместится в Малиновце
по флигелям, и затем господский
дом заколотят.
Экипаж своротил с большой дороги и покатился мягким проселком
по направлению к небольшому господскому
дому, стоявшему в глубине двора, обнесенного тыном и обсаженного березками.
Двор был пустынен по-прежнему. Обнесенный кругом частоколом, он придавал усадьбе характер острога. С одного краю, в некотором отдалении от
дома, виднелись хозяйственные постройки: конюшни, скотный двор, людские и проч., но и там не слышно было никакого движения, потому что скот был в стаде, а дворовые на барщине. Только вдали, за службами, бежал
по направлению к полю во всю прыть мальчишка, которого, вероятно, послали на сенокос за прислугой.
Не дослушав дальнейших угроз, я опрометью побежал в
дом. Дорогой мне казалось, что передо мной встало привидение и преследовало меня
по пятам.
— А ты, сударыня, что
по сторонам смотришь… кушай! Заехала, так не накормивши не отпущу! Знаю я, как ты
дома из третьёводнишних остатков соусы выкраиваешь… слышала! Я хоть и в углу сижу, а все знаю, что на свете делается! Вот я нагряну когда-нибудь к вам, посмотрю, как вы там живете… богатеи! Что? испугалась!
Не меньшую гордость крестьян составляло и несколько каменных
домов, выделявшихся
по местам из ряда обыкновенных изб, большею частью ветхих и черных.
Единственный лакей, которого мы брали из Малиновца, был
по горло занят и беспрерывно шмыгал, с посудой, ножами и проч., из кухни в
дом и обратно.
— Все же надо себя к одному какому-нибудь месту определить. Положим, теперь ты у нас приютился, да ведь не станешь же ты здесь век вековать. Вот мы
по зимам в Москве собираемся жить.
Дом топить не будем, ставни заколотим — с кем ты тут останешься?
Наступила ростепель. Весна была ранняя, а Святая — поздняя, в половине апреля. Солнце грело по-весеннему; на дорогах появились лужи; вершины пригорков стали обнажаться; наконец прилетели скворцы и населили на конном дворе все скворешницы. И в
доме сделалось светлее и веселее, словно и в законопаченные кругом комнаты заглянула весна. Так бы, кажется, и улетел далеко-далеко на волю!
Но вот уж и совсем близко; бульвар
по сторонам дороги пресекся, вдали мелькнул шлагбаум, и перед глазами нашими развернулась громадная масса церквей и
домов…
Уезжая, в господском
доме приказывали заколотить оба крыльца, закрыть ставни, а остающуюся прислугу, с ключницей во главе, размещали как попало
по флигелям.
Когда все визиты были сделаны, несколько дней сидели
по утрам
дома и ждали отдачи. Случалось, что визитов не отдавали, и это служило темой для продолжительных и горьких комментариев. Но случалось и так, что кто-нибудь приезжал первый — тогда на всех лицах появлялось удовольствие.
— Ах, эта Балкина! пристает, приезжай к ней
по середам. Помилуйте, говорю, Марья Сергевна! мы и без того
по середам в два
дома приглашены! — так нет же! пристала: приезжай да приезжай! Пренеотвязчивая.
— А не пойдешь, так сиди в девках. Ты знаешь ли, старик-то что значит? Молодой-то пожил с тобой — и пропал
по гостям, да
по клубам, да
по цыганам. А старик
дома сидеть будет, не надышится на тебя! И наряды и уборы… всем на свете для молодой жены пожертвовать готов!
За Мутовкиной следует сваха с Плющихи; за нею — сваха из-под Новодевичьего. Действующие лица меняются, но процессия остается одинаковою и
по форме и
по содержанию и длится до тех пор, пока не подадут обед или матушка сама не уедет из
дома.
— Она у Фильда [Знаменитый в то время композитор-пианист, родом англичанин, поселившийся и состарившийся в Москве. Под конец жизни он давал уроки только у себя на
дому и одинаково к ученикам и ученицам выходил в халате.] уроки берет. Дорогонек этот Фильд,
по золотенькому за час платим, но за то… Да вы охотник до музыки?
—
По трактирам шляется, лошадей не держит, в первый раз в
дом приехал, а целый графин рому да пять рюмок водки вылакал! — перечисляет матушка.
Она меня с ума в эти три недели сведет! Будет кутить да мутить. Небось, и знакомых-то всех ему назвала, где и
по каким дням бываем, да и к нам в
дом, пожалуй, пригласила… Теперь куда мы, туда и он… какова потеха! Сраму-то, сраму одного
по Москве сколько! Иная добрая мать и принимать перестанет; скажет: у меня не въезжий
дом, чтобы любовные свидания назначать!
Как на грех, в это утро у нас в
доме ожидают визитов. Не то чтобы это был назначенный приемный день, а так уже завелось, что
по пятницам приезжают знакомые, за которыми числится «должок»
по визитам.
Более с отцом не считают нужным объясняться. Впрочем, он, по-видимому, только для проформы спросил, а в сущности, его лишь в слабой степени интересует происходящее. Он раз навсегда сказал себе, что в
доме царствует невежество и что этого порядка вещей никакие силы небесные изменить не могут, и потому заботится лишь о том, чтоб домашняя сутолока как можно менее затрогивала его лично.
Сряду три дня матушка ездит с сестрицей
по вечерам, и всякий раз «он» тут как тут. Самоуверенный, наглый. Бурные сцены сделались как бы обязательными и разыгрываются, начинаясь в возке и кончаясь
дома. Но ни угрозы, ни убеждения — ничто не действует на «взбеленившуюся Надёху». Она точно с цепи сорвалась.
По всему
дому раздавался оттуда крик и гам, и неслись звуки, свидетельствовавшие о расходившейся барской руке.
Она была новоторжская мещанка и добровольно закрепостилась. Живописец Павел (мой первый учитель грамоте), скитаясь
по оброку, между прочим, работал в Торжке, где и заприметил Маврушку. Они полюбили друг друга, и матушка, почти никогда не допускавшая браков между дворовыми, на этот раз охотно дала разрешение, потому что Павел приводил в
дом лишнюю рабу.
Сентябрь уже подходил к половине; главная масса полевых работ отошла; девушки
по вечерам собирались в девичьей и сумерничали; вообще весь
дом исподволь переходил на зимнее положение.
По воскресеньям он аккуратно ходил к обедне. С первым ударом благовеста выйдет из
дома и взбирается в одиночку
по пригорку, но идет не
по дороге, а сбоку
по траве, чтобы не запылить сапог. Придет в церковь, станет сначала перед царскими дверьми, поклонится на все четыре стороны и затем приютится на левом клиросе. Там положит руку на перила, чтобы все видели рукав его сюртука, и в этом положении неподвижно стоит до конца службы.
Матренка уже не делала дальнейших попыток к сближению с женихом. Она воротилась в
дом, когда уже засветили огонь, и молча вместе с другими села за пряжу.
По лицу ее товарки сразу увидали, что она «прощенья» не принесла.
По осьмому году Сережку взяли в господский
дом и определили в мальчики
по буфетной части.
Перед глазами господское дело, а в мыслях: «Что-то, мол,
дома у меня делается?» А вот взять да и раскатать этот «
дом»
по бревнышку — и думай тогда об нем!
Помещик имел полную возможность из окон
дома наблюдать за процессом ее и радоваться или печалиться, смотря
по тому, что ожидало впереди, урожай или бескормица.
Сальные свечи (тоже покупной товар) берегли как зеницу ока, и когда в
доме не было гостей, то
по зимам долго сумерничали и рано ложились спать.
Мужики жили исправно и через меру барщиной не отягощались; дворовые смотрели весело, несмотря на то, что в
доме царствовала вечная сутолока
по случаю беспрерывно сменявших друг друга гостей.
Дома он почти не живет; с утра бродит
по соседям; в одном месте пообедает, в другом поужинает, а к ночи, ежели ноги таскают, возвращается домой.
Соседи езжали к Струнниковым часто и охотно, особенно
по зимам, так как усадьба их, можно сказать, представляла собой въезжий
дом, в котором всякий ел, пил и жил сколько угодно.
Благо еще, что ко взысканию не подают, а только документы из года в год переписывают. Но что, ежели вдруг взбеленятся да потребуют: плати! А
по нынешним временам только этого и жди. Никто и не вспомнит, что ежели он и занимал деньги, так за это двери его
дома были для званого и незваного настежь открыты. И сам он жил, и другим давал жить… Все позабудется; и пиры, и банкеты, и оркестр, и певчие; одно не позабудется — жестокое слово: «Плати!»
По бокам господского
дома — множество хозяйственных построек,
по большей части исправных, свидетельствующих, что помещик живет запасливый.