И точно, беда надвигалась. Несомненные признаки убедили Матренку, что вина ее всем известна. Товарки взглядывали исподлобья, когда она проходила; ключница Акулина сомнительно покачивала головой; барыня, завидевши ее, никогда не пропускала случая, чтобы не назвать ее «беглой солдаткой». Но никто еще прямо
ничего не говорил. Только барчук Степан Васильевич однажды остановил ее и с свойственным ему бессердечием крикнул...
Неточные совпадения
— Нет,
говорит,
ничего не сделал; только что взяла с собой поесть, то отнял. Да и солдат-то, слышь, здешний, из Великановской усадьбы Сережка-фалетур.
— Так-то, брат! —
говорит он ему, — прошлого года рожь хорошо родилась, а нынче рожь похуже, зато на овес урожай. Конечно, овес
не рожь, а все-таки лучше, что хоть что-нибудь есть, нежели
ничего. Так ли я
говорю?
— А вот Катькина изба, — отзывается Любочка, — я вчера ее из-за садовой решетки видела, с сенокоса идет: черная, худая. «Что, Катька, спрашиваю: сладко за мужиком жить?» — «
Ничего,
говорит, буду-таки за вашу маменьку Бога молить. По смерть ласки ее
не забуду!»
— Я по-дворянски
ничего не умею делать — сердце
не лежит! —
говорит он, — то ли дело к мужичку придешь…
Дедушка то крыжовничку фунтик купит, то селедку переславскую, а иногда только
поговорит и отпустит,
ничего не купивши.
— Умрем,
ничего с собою
не унесем, —
говорила она, — пока с нее довольно, а потом, если зять будет ласков, то и еще наградим.
Встречала она, конечно, на вечерах молодых людей, которые
говорили ей любезности, но все это было только мимоходом и
ничего «настоящего»
не обещало впереди; тогда как Стриженый был настоящий, заправский жених…
— Заползет в дом эта язва —
ничем ты ее
не вытравишь! —
говаривала про него матушка, бледнея при мысли, что язва эта, чего доброго, начнет точить жизнь ее любимицы.
Конечно, постоянно иметь перед глазами «олуха» было своего рода божеским наказанием; но так как все кругом так жили, все такими же олухами были окружены, то приходилось мириться с этим фактом. Все одно: хоть ты ему
говори, хоть нет, — ни слова, ни даже наказания,
ничто не подействует, и олух, сам того
не понимая, поставит-таки на своем. Хорошо, хоть вина
не пьет — и за то спасибо.
— Слушай-ка ты меня! — уговаривала ее Акулина. — Все равно тебе
не миновать замуж за него выходить, так вот что ты сделай: сходи ужо к нему, да и
поговори с ним ладком. Каковы у него старики, хорошо ли живут, простят ли тебя, нет ли в доме снох, зятевей. Да и к нему самому подластись. Он только ростом невелик, а мальчишечка —
ничего.
Болело ли сердце старика Сергеича о погибающем сыне — я сказать
не могу, но, во всяком случае, ему было небезызвестно, что с Сережкой творится что-то неладное. Может быть, он
говорил себе, что в «ихнем» звании всегда так бывает. Бросят человека еще несмысленочком в омут — он и крутится там. Иной случайно вынырнет, другой так же случайно погибнет —
ничего не поделаешь. Ежели идти к барыне, просить ее, она скажет: «Об чем ты просишь? сам посуди, что ж тут поделаешь?.. Пускай уж…»
«У себя, —
говорит, — я вам
ничего предоставить
не могу, а есть у меня родственник, который в Ницце ресторан содержит, так я с ним спишусь».
— Помнишь, Филанидушка, —
говорит он, — те две десятинки, которые весной, в прошлом году, вычистили да навозцу чуть-чуть на них побросали — еще ты
говорила, что
ничего из этой затеи
не выйдет… Такой ли на них нынче лен выскочил! Щетка щеткой!
— Рассуди, однако. Кабы
ничего не готовилось, разве позволило бы начальство вслух об таких вещах
говорить? Вспомни-ка. Ведь в прежнее время за такие речи ссылали туда, где Макар телят
не гонял, а нынче всякий пащенок рот разевает: волю нужно дать, волю! А начальство сидит да по головке гладит!
— Ну, прости! —
говорил он, становясь на колени перед «святыней», — я глупец,
ничего не понимающий в делах жизни! Постараюсь встряхнуться, вот увидишь!
— «
Ничего»! — разве можно так
говорить! Это чудно, дивно, божественно! Никогда Мочалов
не был так в ударе, как сегодня! Иногда он бывает неровен, но нынче… От первого до последнего слова все было в нем божественно! К сожалению, он, кажется, запивать начал.
—
Ничего не поделаешь. Я, впрочем,
не об себе, а об дочке хотела с тобой
поговорить.
Не нравится мне она.
Но та, сестры не замечая, // В постеле с книгою лежит, // За листом лист перебирая, // И
ничего не говорит. // Хоть не являла книга эта // Ни сладких вымыслов поэта, // Ни мудрых истин, ни картин, // Но ни Виргилий, ни Расин, // Ни Скотт, ни Байрон, ни Сенека, // Ни даже Дамских Мод Журнал // Так никого не занимал: // То был, друзья, Мартын Задека, // Глава халдейских мудрецов, // Гадатель, толкователь снов.
Неточные совпадения
Городничий. Да я так только заметил вам. Насчет же внутреннего распоряжения и того, что называет в письме Андрей Иванович грешками, я
ничего не могу сказать. Да и странно
говорить: нет человека, который бы за собою
не имел каких-нибудь грехов. Это уже так самим богом устроено, и волтерианцы напрасно против этого
говорят.
Городничий (делая Бобчинскому укорительный знак, Хлестакову).Это-с
ничего. Прошу покорнейше, пожалуйте! А слуге вашему я скажу, чтобы перенес чемодан. (Осипу.)Любезнейший, ты перенеси все ко мне, к городничему, — тебе всякий покажет. Прошу покорнейше! (Пропускает вперед Хлестакова и следует за ним, но, оборотившись,
говорит с укоризной Бобчинскому.)Уж и вы!
не нашли другого места упасть! И растянулся, как черт знает что такое. (Уходит; за ним Бобчинский.)
В желудке-то у меня… с утра я
ничего не ел, так желудочное трясение…» — да-с, в желудке-то у Петра Ивановича… «А в трактир, —
говорит, — привезли теперь свежей семги, так мы закусим».
Почтмейстер. Нет, о петербургском
ничего нет, а о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы
не читаете писем: есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течет,
говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?
Анна Андреевна. Ну да, Добчинский, теперь я вижу, — из чего же ты споришь? (Кричит в окно.)Скорей, скорей! вы тихо идете. Ну что, где они? А? Да
говорите же оттуда — все равно. Что? очень строгий? А? А муж, муж? (Немного отступя от окна, с досадою.)Такой глупый: до тех пор, пока
не войдет в комнату,
ничего не расскажет!