Неточные совпадения
— Что же ты получше куска
не выбрал? вон сбоку,
смотри, жирный какой! — заговаривала матушка притворно ласковым голосом, обращаясь к несчастному постылому, у которого глаза были полны слез.
— Ну, войди. Войди,
посмотри, как мать-старуха хлопочет. Вон сколько денег Максимушка (бурмистр из ближней вотчины) матери привез. А мы их в ящик уложим, а потом вместе с другими в дело пустим. Посиди, дружок,
посмотри, поучись. Только сиди смирно,
не мешай.
—
Смотри,
не созорничал ли?
— И куда такая пропасть выходит говядины? Покупаешь-покупаешь, а как ни спросишь — все нет да нет… Делать нечего, курицу зарежь… Или лучше вот что: щец с солониной свари, а курица-то пускай походит… Да за говядиной в Мялово сегодня же пошлите, чтобы пуда два… Ты
смотри у меня, старый хрыч. Говядинка-то нынче кусается… четыре рублика (ассигнациями) за пуд… Поберегай,
не швыряй зря. Ну, горячее готово; на холодное что?
— Да ты
смотри, Тимошка, старую баранью ногу все-таки
не бросай. Еще найдутся обрезочки, на винегрет пригодятся. А хлебенного (пирожного) ничего от вчерашнего
не осталось?
Покуда в девичьей происходят эти сцены, Василий Порфирыч Затрапезный заперся в кабинете и возится с просвирами. Он совершает проскомидию, как настоящий иерей: шепчет положенные молитвы, воздевает руки, кладет земные поклоны. Но это
не мешает ему от времени до времени
посматривать в окна,
не прошел ли кто по двору и чего-нибудь
не пронес ли. В особенности зорко следит его глаз за воротами, которые ведут в плодовитый сад. Теперь время ягодное, как раз кто-нибудь проползет.
С минуту Анна Павловна стоит словно ошеломленная. Кирюшка, напротив,
не только
не изъявляет намерения попросить прощения, но продолжает
смотреть ей прямо в глаза.
— Матушка ты моя! заступница! —
не кричит, а как-то безобразно мычит он, рухнувшись на колени, — смилуйся ты над солдатом! Ведь я… ведь мне… ах, Господи! да что ж это будет! Матушка! да ты
посмотри! ты на спину-то мою
посмотри! вот они, скулы-то мои… Ах ты, Господи милосливый!
Несмотря, однако ж, на негодование, которое возбуждает в ней Васька своим поведением, она
не без интереса
смотрит на игру, которую кот заводит с изловленной птицей.
Посмотрите на Гришу или Маню — их личики еще
не обсохли от слез, как уже снова расцвели улыбкой.
Посмотрите, как дети беззаботно и весело резвятся, всецело погруженные в свои насущные радости и даже
не подозревая, что в окружающем их мире гнездится какое-то злое начало, которое подтачивает миллионы существований.
Резвиться, но
не шуметь, за обедом сидеть прямо и
не вмешиваться в разговоры старших;
смотреть весело вообще и в особенности при гостях и т. д.
Говорят:
посмотрите, как дети беспечно и весело резвятся, — и отсюда делают посылку к их счастию. Но ведь резвость, в сущности, только свидетельствует о потребности движения, свойственной молодому ненадломленному организму. Это явление чисто физического порядка, которое
не имеет ни малейшего влияния на будущие судьбы ребенка и которое, следовательно, можно совершенно свободно исключить из счета элементов, совокупность которых делает завидным детский удел.
— Тетенька Марья Порфирьевна капор сняла, чепчик надевает…
Смотрите!
смотрите! вынула румяны… румянится! Сколько они пряников, черносливу, изюму везут… страсть! А завтра дадут нам по пятачку на пряники… И вдруг расщедрятся, да по гривеннику… Они по гривеннику да мать по гривеннику… на торгу пряников, рожков накупим!
Смотрите! да, никак, старик Силантий на козлах… еще
не умер! Ишь ползут старушенции! Да стегни же ты, старый хрен, правую-то пристяжную! видишь, совсем
не везет!
— Ну, теперь пойдут сряду три дня дебоширствовать! того и гляди, деревню сожгут! И зачем только эти праздники сделаны! Ты
смотри у меня! чтоб во дворе было спокойно! по очереди «гулять» отпускай: сперва одну очередь, потом другую, а наконец и остальных. Будет с них и по одному дню… налопаются винища! Да девки чтоб отнюдь пьяные
не возвращались!
—
Смотрите же,
не пачкайте платьицев! да к шести часам чтоб быть домой!
Не для того, разумеется, мы рвемся туда, чтобы участвовать в крестьянских увеселениях — упаси боже Затрапезных от такого общения! — а просто хоть
посмотреть.
Наконец часам к одиннадцати ночи гул смолкает, и матушка посылает на село
посмотреть, везде ли потушены огни. По получении известия, что все в порядке, что было столько-то драк, но никто
не изувечен, она, измученная, кидается в постель.
Да
не хочется ли тебе
посмотреть на чудушку-то моего?..
— А ты, сударыня, что по сторонам
смотришь… кушай! Заехала, так
не накормивши
не отпущу! Знаю я, как ты дома из третьёводнишних остатков соусы выкраиваешь… слышала! Я хоть и в углу сижу, а все знаю, что на свете делается! Вот я нагряну когда-нибудь к вам,
посмотрю, как вы там живете… богатеи! Что? испугалась!
—
Смотри, Фиска! Ты лиха, а твой Николушка еще того лише. Как бы он под пьяную руку тебя
не зарубил!
Тем
не менее тетенька
не забывала прежних обид и по-прежнему продолжала загадочно
посматривать на мужа, теперь уже положительно предчувствуя, что час ее наступит скоро.
— Вот где —
смотри! А ключ — вот он, в кошельке, особняком от других ключей! Когда буду умирать —
не плошай!
— Кажется! тебе все «кажется»! Нет чтобы
посмотреть! Поди в контору, спроси,
не видал ли кто?
— Случается, сударыня, такую бумажку напишешь, что и к делу она совсем
не подходит, —
смотришь, ан польза! — хвалился, с своей стороны, Могильцев. — Ведь противник-то как в лесу бродит. Читает и думает: «Это недаром! наверное, онкуда-нибудь далеко крючок закинул». И начнет паутину кругом себя путать. Путает-путает, да в собственной путанице и застрянет. А мы в это время и еще загадку ему загадаем.
— Впрочем, и теперь пожаловаться
не могу, — продолжала она, — кругом живет народ тихий, благонравный, на Бога
не ропщет,
смотрит весело, словно и огорчений на свете нет.
— Матушка прошлой весной померла, а отец еще до нее помер. Матушкину деревню за долги продали, а после отца только ружье осталось. Ни кола у меня, ни двора. Вот и надумал я: пойду к родным, да и на людей
посмотреть захотелось. И матушка, умирая, говорила: «Ступай, Федос, в Малиновец, к брату Василию Порфирьичу — он тебя
не оставит».
— Что встал? зайди! — пригласил он, —
посмотри, какого я коня тебе борзого вырезал! Хоть сто верст на нем скачи —
не упарится!
— Да так… и
не у чего, да и
не все же на одном месте сидеть; захотелось и на людей
посмотреть.
—
Посмотрю я на вас — настоящая у вас каторга! И первую неделю поста отдохнуть
не дадут.
— Ах, что-то будет! что-то будет? выдержишь ли ты? — обращалась матушка снова ко мне, —
смотри ты у меня,
не осрамись!
— Ничего
не нужно; на тебя
посмотреть захотелось.
За Григорием Павлычем следовали две сестры: матушка и тетенька Арина Павловна Федуляева, в то время уже вдова, обремененная большим семейством. Последняя ничем
не была замечательна, кроме того, что раболепнее других
смотрела в глаза отцу, как будто каждую минуту ждала, что вот-вот он отопрет денежный ящик и скажет: «Бери, сколько хочешь!»
Всякому хотелось узнать тайну; всякий подозревал друг друга, а главное, всякий желал овладеть кубышкой врасплох, в полную собственность, так чтоб другим ничего
не досталось. Это клало своеобразную печать на семейные отношения. Снаружи все
смотрело дружелюбно и даже слащаво; внутри кипела вражда. По-видимому, дядя Григорий Павлыч был счастливее сестер и даже знал более или менее точно цифру капитала, потому что Клюквин был ему приятель.
Ровно в девять часов в той же гостиной подают завтрак. Нынче завтрак обязателен и представляет подобие обеда, а во время оно завтракать давали почти исключительно при гостях, причем ограничивались тем, что ставили на стол поднос, уставленный закусками и эфемерной едой, вроде сочней, печенки и т. п. Матушка усердно потчует деда и ревниво
смотрит, чтоб дети
не помногу брали. В то время она накладывает на тарелку целую гору всякой всячины и исчезает с нею из комнаты.
— Мала птичка, да ноготок востер. У меня до француза в Москве целая усадьба на Полянке была, и дом каменный, и сад, и заведения всякие, ягоды, фрукты, все свое. Только птичьего молока
не было. А воротился из Юрьева,
смотрю — одни закопченные стены стоят. Так, ни за нюх табаку спалили. Вот он, пакостник, что наделал!
— Там хуже. У военных, по крайности, спокойно. Приедет начальник,
посмотрит, возьмет, что следует, и
не слыхать о нем. А у гражданских, пришлют ревизора, так он взять возьмет, а потом все-таки наябедничает. Федот Гаврилыч, ты как насчет ревизоров полагаешь?
Беседа начинает затрогивать чувствительную струну матушки, и она заискивающими глазами
смотрит на жениха. Но в эту минуту, совсем
не ко времени, в гостиную появляется сестрица.
— Вперед
не загадываю-с. Но, вероятно, если женюсь и выйду в отставку… Лошадей, сударыня, недолго завести, а вот жену подыскать — это потруднее будет. Иная девица,
посмотреть на нее, и ловкая, а как поразберешь хорошенько, и тут и там — везде с изъянцем.
Матушка с тоской
смотрит на графинчик и говорит себе: «Целый стакан давеча влили, а он уж почти все слопал!» И, воспользовавшись минутой, когда Стриженый отвернул лицо в сторону, отодвигает графинчик подальше. Жених, впрочем, замечает этот маневр, но на этот раз, к удовольствию матушки,
не настаивает.
Преимущественно сватались вдовцы и старики. Для них устроивались «смотрины», подобные тем, образчик которых я представил в предыдущей главе; но после непродолжительных переговоров матушка убеждалась, что в сравнении с этими «вдовцами» даже вдовец Стриженый мог почесться верхом приличия, воздержания и светскости. Приезжал
смотреть на сестрицу и возвещенный Мутовкиною ростовский помещик, но тут случилось другого рода препятствие:
не жених
не понравился невесте, а невеста
не понравилась жениху.
Собственно говоря, Аннушка была
не наша, а принадлежала одной из тетенек-сестриц. Но так как последние большую часть года жили в Малиновце и она всегда их сопровождала, то в нашей семье все
смотрели на нее как на «свою».
Летами ее никто
не интересовался, так как она, по-видимому, уже смолоду
смотрела старухой; известно было, однако ж, что она была ровесницей тетеньке Марье Порфирьевне и вместе с нею росла в Малиновце.
А
посмотри на него, — всякая жилка у него говорит: «Что же, мол, ты
не бьешь — бей! зато в будущем веке отольются кошке мышкины слезки!» Ну, посмотришь-посмотришь, увидишь, что дело идет своим чередом, — поневоле и ocтережешься!
Едва ли они даже
не сходились во взглядах на условия, при которых возможно совместное существование господ и рабов (обе одинаково признавали слепое повиновение главным фактором этих условий), но первая была идеалистка и смягчала свои взгляды на рабство утешениями «от Писания», а вторая, как истая саддукеянка,
смотрела на рабство как на фаталистическое ярмо, которое при самом рождении придавило шею, да так и приросло к ней.
Убедившись из расспросов, что эта женщина расторопная, что она может понимать с первого слова, да и сама за словом в карман
не полезет, матушка без дальних рассуждений взяла ее в Малиновец, где и поставила
смотреть за женской прислугой и стеречь господское добро.
— Цыц, язва долгоязычная! — крикнула она. —
Смотрите, какая многострадальная выискалась. Да
не ты ли, подлая, завсегда проповедуешь: от господ, мол, всякую рану следует с благодарностью принять! — а тут, на-тко, обрадовалась! За что же ты венцы-то небесные будешь получать, ежели господин
не смеет, как ему надобно, тебя повернуть? задаром? Вот возьму выдам тебя замуж за Ваську-дурака, да и продам с акциона! получай венцы небесные!
Иногда матушка подсылала ключницу
посмотреть, что делают «дворяне». Акулина исполняла барское приказание, но
не засиживалась и через несколько минут уже являлась с докладом.
Неоднократно я пытался спуститься вниз, в Павлову комнату, чтоб
посмотреть на Маврушу, но едва подходил к двери, как меня брала оторопь, и я возвращался назад,
не выполнив своего намерения.
— Прочь… негодяй!
Смотрите, шута разыгрывать вздумал! Сказывай, почему ты оброка
не платишь?