Неточные совпадения
Всякий сколько-нибудь предусмотрительный помещик-абориген захватил столько земли, что
не в состоянии был ее обработать всю, несмотря на крайнюю растяжимость крепостного труда.
Инициатива брани шла всегда от отца, который, как человек слабохарактерный,
не мог выдержать и первый, без
всякой наглядной причины, начинал семейную баталию.
Лишних слов
не допускается;
всякая мысль выражена в приказательной форме, кратко и определенно, так, чтобы все нужное уместилось на лицевой стороне четвертушки.
Как только персики начнут выходить в «косточку», так их тщательно пересчитывают, а затем уже
всякий плод, хотя бы и
не успевший дозреть, должен быть сохранен садовником и подан барыне для учета.
Нет ни одной избы, которая
не вызвала бы замечания, потому что за
всякой числится какая-нибудь история.
— Зачем другим сказывать! Я Антону строго-настрого наказывал, чтоб никому ни гугу. Да
не угодно ли самим Антона расспросить. Я на
всякий случай его с собой захватил…
Все это, конечно, усвоивалось мною беспорядочно, без
всякой системы, тем
не менее запас фактов накоплялся, и я
не раз удивлял родителей, рассказывая за обедом такие исторические эпизоды, о которых они и понятия
не имели.
Таким образом прошел целый год, в продолжение которого я всех поражал своими успехами. Но
не были ли эти успехи только кажущимися — это еще вопрос. Настоящего руководителя у меня
не было, системы в усвоении знаний — тоже. В этом последнем отношении, как я сейчас упомянул, вместо
всякой системы, у меня была программа для поступления в пансион. Матушка дала мне ее, сказав...
Самое Евангелие вовсе
не считалось краеугольным камнем, на котором создался храм, в котором крестились и клали земные поклоны, — а немногим, чем выше
всякой другой книги церковно-служебного круга.
Затем вглядитесь пристальнее в волнующуюся перед вами детскую среду, и вы без труда убедитесь, что
не вседети резвятся и что, во
всяком случае,
не все резвятся одинаково.
Никаким подобным преимуществом
не пользуются дети. Они чужды
всякого участия в личном жизнестроительстве; они слепо следуют указаниям случайной руки и
не знают, что эта рука сделает с ними. Поведет ли она их к торжеству или к гибели; укрепит ли их настолько, чтобы они могли выдержать напор неизбежных сомнений, или отдаст их в жертву последним? Даже приобретая знания, нередко ценою мучительных усилий, они
не отдают себе отчета в том, действительно ли это знания, а
не бесполезности…
Матушка волнуется, потому что в престольный праздник она чувствует себя бессильною. Сряду три дня идет по деревням гульба, в которой принимает деятельное участие сам староста Федот. Он
не является по вечерам за приказаниями, хотя матушка машинально
всякий день спрашивает, пришел ли Федотка-пьяница, и
всякий раз получает один и тот же ответ, что староста «
не годится». А между тем овсы еще наполовину
не сжатые в поле стоят, того гляди, сыпаться начнут, сенокос тоже
не весь убран…
Поэтому они ходят чинно, избегая
всякого шума, чтобы неосторожным движением
не навлечь на себя гнева пристально следящей за ними гувернантки и
не лишиться послеобеденного гулянья.
Во
всяком случае, мы
не понимаем, почему нас
не пускают в село.
Настоящая гульба, впрочем, идет
не на улице, а в избах, где
не сходит со столов
всякого рода угощение, подкрепляемое водкой и домашней брагой. В особенности чествуют старосту Федота, которого под руки, совсем пьяного, водят из дома в дом. Вообще все поголовно пьяны, даже пастух распустил сельское стадо, которое забрело на господский красный двор, и конюха то и дело убирают скотину на конный двор.
Очень возможно, что действительно воровства
не существовало, но
всякий брал без счета, сколько нужно или сколько хотел. Особенно одолевали дворовые, которые плодились как грибы и все, за исключением одиночек, состояли на месячине. К концу года оставалась в амбарах самая малость, которую почти задаром продавали местным прасолам, так что деньги считались в доме редкостью.
Они были
не только лишены
всякого хозяйственного смысла, но сверх того, были чудихи и отличались тою назойливостью, которая даже самых усердных слуг выводила из терпения. В особенности проказлива была Марья Порфирьевна, которой, собственно, и принадлежал «Уголок».
Ольга Порфирьевна уже скончалась, но ее еще
не успели снять с постели. Миниатюрная головка ее, сморщенная, с обострившимися чертами лица, с закрытыми глазами, беспомощно высовывалась из-под груды
всякого тряпья, наваленного ради тепла; у изголовья, на стуле, стоял непочатый стакан малинового настоя. В углу, у образов, священник, в ветхой рясе, служил панихиду.
Я
не помню, как прошел обед; помню только, что кушанья были сытные и изготовленные из свежей провизии. Так как Савельцевы жили всеми оброшенные и никогда
не ждали гостей, то у них
не хранилось на погребе парадных блюд, захватанных лакейскими пальцами, и обед
всякий день готовился незатейливый, но свежий.
В таком положении стояло дело, когда наступил конец скитаниям за полком. Разлад между отцом и сыном становился все глубже и глубже. Старик и прежде мало давал сыну денег, а под конец и вовсе прекратил
всякую денежную помощь, ссылаясь на недостатки. Сыну, собственно говоря,
не было особенной нужды в этой помощи, потому что ротное хозяйство
не только с избытком обеспечивало его существование, но и давало возможность делать сбережения. Но он был жаден и негодовал на отца.
Во
всяком случае, как только осмотрелась матушка в Заболотье, так тотчас же начала дело о размежевании, которое и вел однажды уже упомянутый Петр Дормидонтыч Могильцев. Но увы! — скажу здесь в скобках — ни она, ни наследники ее
не увидели окончания этого дела, и только крестьянская реформа положила конец земельной сумятице, соединив крестьян в одну волость с общим управлением и дав им возможность устроиться между собою по собственному разумению.
В околотке существовало семь таких торговых пунктов, по числу дней в неделе, и торговцы ежедневно переезжали из одного в другое. Торговали преимущественно холстами и кожами, но в лавках можно было найти
всякий крестьянский товар. В особенности же бойко шел трактирный торг, так что, например, в Заболотье существовало
не меньше десяти трактиров.
Делили сначала богатые дворы, потом средние и, наконец, бедные, распространяя этот порядок
не только на село, но и на деревни, так что во
всякой деревне у каждого попа были свои прихожане.
Всякий уголок в саду был мне знаком, что-нибудь напоминал;
не только
всякого дворового я знал в лицо, но и
всякого мужика.
Всем было там хорошо;
всякая комната имела свой аппетитный характер и внушала аппетитные мысли, так что
не только домашние с утра до вечера кушали, лакомились и добрели, но и
всякий пришлый человек чувствовал себя расположенным хоть чего-нибудь да отведать.
Гнездо окончательно устроилось, сад разросся и был преисполнен
всякою сластью, коровы давали молока
не в пример прочим, даже четыре овцы, которых бабушка завела в угоду внучке, ягнились два раза в год и приносили
не по одному, а по два ягненка зараз.
Я
не стану описывать остальное время, проведенное у тетеньки, но помню, что мне ужасно
не хотелось ехать. Наутро после Петрова дня меня собрали, снабдили
всякого рода съестным и гостинцами, благословили и отправили.
Были ли в ее жизни горести, кроме тех, которые временно причинила смерть ее мужа и дочери, — я
не знаю. Во
всяком случае, старость ее можно было уподобить тихому сиянию вечерней зари, когда солнце уже окончательно скрылось за пределы горизонта и на западе светится чуть-чуть видный отблеск его лучей, а вдали плавают облака, прообразующие соленья, варенья, моченья и
всякие гарниры, — тоже игравшие в ее жизни немаловажную роль. Прозвище «сластены» осталось за ней до конца.
Надо сказать, что она, тотчас после приезда Федоса, написала к белебеевскому предводителю дворянства письмо, в котором спрашивала, действительно ли им был выдан вид Федосу Половникову; но прошло уже более полутора месяцев, а ответа получено
не было. Молчание это служило источником великих тревог, которые при
всяком случае возобновлялись.
— Отчего
не к рукам! От Малиновца и пятидесяти верст
не будет. А имение-то какое! Триста душ, земли довольно, лесу одного больше пятисот десятин; опять река, пойма, мельница водяная… Дом господский,
всякое заведение, сады, ранжереи…
Но если редки проезжие, то в переулок довольно часто заглядывают разносчики с лотками и разной посудиной на головах. Дедушка знает, когда какой из них приходит, и
всякому или махнет рукой («
не надо!»), или приотворит окно и кликнет. Например...
При личных свиданиях происходили целования; за глаза, во
всякую свободную минуту,
не уставая, сплетничали и обносили друг друга.
Всякому хотелось узнать тайну;
всякий подозревал друг друга, а главное,
всякий желал овладеть кубышкой врасплох, в полную собственность, так чтоб другим ничего
не досталось. Это клало своеобразную печать на семейные отношения. Снаружи все смотрело дружелюбно и даже слащаво; внутри кипела вражда. По-видимому, дядя Григорий Павлыч был счастливее сестер и даже знал более или менее точно цифру капитала, потому что Клюквин был ему приятель.
Ровно в девять часов в той же гостиной подают завтрак. Нынче завтрак обязателен и представляет подобие обеда, а во время оно завтракать давали почти исключительно при гостях, причем ограничивались тем, что ставили на стол поднос, уставленный закусками и эфемерной едой, вроде сочней, печенки и т. п. Матушка усердно потчует деда и ревниво смотрит, чтоб дети
не помногу брали. В то время она накладывает на тарелку целую гору
всякой всячины и исчезает с нею из комнаты.
— Мала птичка, да ноготок востер. У меня до француза в Москве целая усадьба на Полянке была, и дом каменный, и сад, и заведения
всякие, ягоды, фрукты, все свое. Только птичьего молока
не было. А воротился из Юрьева, смотрю — одни закопченные стены стоят. Так, ни за нюх табаку спалили. Вот он, пакостник, что наделал!
— Но отчего же вы
не обратились ко мне? я бы давно с величайшей готовностью… Помилуйте! я сам сколько раз слышал, как князь [Подразумевается князь Дмитрий Владимирович Голицын, тогдашний московский главнокомандующий.] говорил:
всякий дворянин может войти в мой дом, как в свой собственный…
Вспоминается ему, как он покойно и тихо жил с сестрицами, как никто тогда
не шумел,
не гамел, и
всякий делал свое дело
не торопясь. А главное, воля его была для всех законом, и притом приятным законом. И нужно же было… Отец пользуется отсутствием матушки, чтоб высказаться.
Повторяю: подобные сцены возобновляются изо дня в день. В этой заглохшей среде, где и смолоду люди
не особенно ясно сознают, что нравственно и что безнравственно, в зрелых летах совсем утрачивается
всякая чуткость на этот счет. «Житейское дело» — вот ответ, которым определяются и оправдываются все действия, все речи, все помышления. Язык во рту свой,
не купленный, а мозги настолько прокоптились, что сделались уже неспособными для восприятия иных впечатлений, кроме неопрятных…
Да и матушка
не надеялась, что он сумеет занять гостя, и потому пригласила дядю, который в качестве ростовщика со
всяким народом водился и на все руки был мастер.
Сряду три дня матушка ездит с сестрицей по вечерам, и
всякий раз «он» тут как тут. Самоуверенный, наглый. Бурные сцены сделались как бы обязательными и разыгрываются, начинаясь в возке и кончаясь дома. Но ни угрозы, ни убеждения — ничто
не действует на «взбеленившуюся Надёху». Она точно с цепи сорвалась.
Не могу с точностью определить, сколько зим сряду семейство наше ездило в Москву, но, во
всяком случае, поездки эти, в матримониальном смысле,
не принесли пользы. Женихи, с которыми я сейчас познакомил читателя, были единственными, заслуживавшими название серьезных; хотя же, кроме них, являлись и другие претенденты на руку сестрицы, но они принадлежали к той мелкотравчатой жениховской массе, на которую ни одна добрая мать для своей дочери
не рассчитывает.
Во
всяком случае, она настояла на одном: ни для кого
не допускала отступлений от заведенных порядков и только старалась избегать личных сношений с грубиянами.
А посмотри на него, —
всякая жилка у него говорит: «Что же, мол, ты
не бьешь — бей! зато в будущем веке отольются кошке мышкины слезки!» Ну, посмотришь-посмотришь, увидишь, что дело идет своим чередом, — поневоле и ocтережешься!
Во
всяком случае, в боковушке все жили в полном согласии. Госпожи «за любовь» приказывали, Аннушка — «за любовь» повиновалась. И если по временам барышни называли свою рабу строптивою, то это относилось
не столько к внутренней сущности речей и поступков последней, сколько к их своеобразной форме.
Но возвращаюсь к миросозерцанию Аннушки. Я
не назову ее сознательной пропагандисткой, но поучать она любила. Во время
всякой еды в девичьей немолчно гудел ее голос, как будто она вознаграждала себя за то мертвое молчание, на которое была осуждена в боковушке. У матушки всегда раскипалось сердце, когда до слуха ее долетало это гудение, так что, даже
не различая явственно Аннушкиных речей, она уж угадывала их смысл.
— Цыц, язва долгоязычная! — крикнула она. — Смотрите, какая многострадальная выискалась. Да
не ты ли, подлая, завсегда проповедуешь: от господ, мол,
всякую рану следует с благодарностью принять! — а тут, на-тко, обрадовалась! За что же ты венцы-то небесные будешь получать, ежели господин
не смеет, как ему надобно, тебя повернуть? задаром? Вот возьму выдам тебя замуж за Ваську-дурака, да и продам с акциона! получай венцы небесные!
— Иконостас — сам по себе, а и она работать должна. На-тко! явилась господский хлеб есть, пальцем о палец ударить
не хочет! Даром-то
всякий умеет хлеб есть! И самовар с собой привезли — чаи да сахары… дворяне нашлись! Вот я возьму да самовар-то отниму…
Натурально, эти разговоры и сцены в высшей степени удручали Павла. Хотя до сих пор он
не мог пожаловаться, что господа его притесняют, но опасение, что его тихое житие может быть во
всякую минуту нарушено, было невыносимо. Он упал духом и притих больше прежнего.
Была ли вполне откровенна Мавруша с мужем — неизвестно, но, во
всяком случае, Павел подозревал, что в уме ее зреет какое-то решение, которое ни для нее, ни для него
не предвещает ничего доброго; естественно, что по этому поводу между ними возникали даже ссоры.
С этих пор она затосковала. К прежней сокрушавшей ее боли прибавилась еще новая, которую нанес уже Павел, так легко решившийся исполнить господское приказание. По мнению ее, он обязан был
всякую муку принять, но ни в каком случае
не прикасаться лозой к ее телу.