Неточные совпадения
Таким образом, к отцу мы, дети, были совершенно равнодушны, как и все вообще домочадцы, за исключением, быть может, старых слуг, помнивших еще холостые отцовские годы; матушку, напротив,
боялись как огня, потому что она являлась последнею карательною инстанцией и притом
не смягчала, а, наоборот, всегда усиливала меру наказания.
В село нас гулять в этот день
не пускают:
боятся, чтоб картины мужицкой гульбы
не повлияли вредно на детские сердца.
Вечером матушка сидит, запершись в своей комнате. С села доносится до нее густой гул, и она
боится выйти, зная, что
не в силах будет поручиться за себя. Отпущенные на праздник девушки постепенно возвращаются домой… веселые. Но их сейчас же убирают по чуланам и укладывают спать. Матушка чутьем угадывает эту процедуру, и ой-ой как колотится у нее в груди всевластное помещичье сердце!
Улита домовничала в Щучьей-Заводи и имела на барина огромное влияние. Носились слухи, что и стариковы деньги, в виде ломбардных билетов, на имя неизвестного, переходят к ней. Тем
не менее вольной он ей
не давал —
боялся, что она бросит его, — а выпустил на волю двоих ее сыновей-подростков и поместил их в ученье в Москву.
— Шалишь! знаю я вашу братью! Почувствуешь, что документ в руках — «покорно благодарю!»
не скажешь, стречка дашь! Нет уж, пускай так! береженого и Бог бережет. Чего
бояться! Чай,
не вдруг умру!
Можно было подумать, что она чего-то
боится, чувствует, что живет «на людях», и даже как бы сознает, что ей, еще так недавно небогатой дворянке,
не совсем по зубам такой большой и лакомый кус.
Старого бурмистра матушка очень любила: по мнению ее, это был единственный в Заболотье человек, на совесть которого можно было вполне положиться. Называла она его
не иначе как «Герасимушкой», никогда
не заставляла стоять перед собой и пила вместе с ним чай. Действительно, это был честный и бравый старик. В то время ему было уже за шестьдесят лет, и матушка
не шутя
боялась, что вот-вот он умрет.
Сначала матушка
боялась, чтобы нравственность в девичьей
не испортилась, но и тут все обстояло благополучно.
— Ничего, — утешал себя Степан, — так, легонько шлепка дала.
Не больно. Небось, при Настьке
боится… Только вот чуть носа мне
не расквасила, как дверь отворяла. Ну, да меня, брат, шлепками
не удивишь!
Матушка, однако ж, задумывается на минуту. Брань брата, действительно,
не очень ее трогает, но угроз его она
боится. Увы! несмотря на теперешнюю победу, ее ни на минуту
не покидает мысль, что, как бы она ни старалась и какое бы расположение ни выказывал ей отец, все усилия ее окажутся тщетными, все победы мнимыми, и стариково сокровище неминуемо перейдет к непочтительному, но дорогому сыну.
— И тут, как везде, дело мастера
боится.
Не смешаешь, будешь один цветок пить, голова ошалеет. А от черного, от одного, вкусу настоящего нет. Терпок, — язык, десны вяжет. Словно зверобой пьешь.
Разговор становится щекотливым; матушка
боится, как бы дядя
не обиделся и
не уехал. К счастью, в передней слышится движение, которое и полагает предел неприятной сцене.
— Признаться сказать, я дома уж два пуншика выпил. Да
боюсь, что горло на морозе, чего доброго, захватило. Извозчик попался: едет
не едет.
Сестрица умеет и в обморок падать, и истерику представлять. Матушка знает, что она
не взаправду падает, а только «умеет», и все-таки до страху
боится истерических упражнений. Поэтому рука ее застывает на воздухе.
Матушка бледнеет, но перемогает себя. Того гляди, гости нагрянут — и она
боится, что дочка назло ей уйдет в свою комнату. Хотя она и сама
не чужда «светских разговоров», но все-таки дочь и по-французски умеет, и манерцы у нее настоящие — хоть перед кем угодно
не ударит лицом в грязь.
—
Не иначе, как на чердак… А кому они мешали! Ах, да что про старое вспоминать! Нынче взойдешь в девичью-то — словно в гробу девки сидят.
Не токма что песню спеть, и слово молвить промежду себя
боятся. А при покойнице матушке…
—
Не смыслит еще он, стариков
боится. Ты бы опять… — начала было Акулина, но поняла, что ждать больше нечего, и прибавила: — Вот ведь какой узел вышел, и
не сообразишь, как его развязать!
На выкуп он, однако ж,
не шел:
боялся, что выкупную ссуду подстерегут. Долгов-то, пожалуй,
не покроют, а его последнего куска лишат, да еще несостоятельным объявят… Но и тут фортель нашелся. Ждали-ждали кредиторы, да и потребовали принудительного выкупа. Получивши это известие, он совсем растерялся. Бездна разоренья, темная и зияющая, разверзлась пред ним во всем ужасе нищеты. Он сидел, уставившись в даль неподвижными глазами, и шептал бессвязные слова.
Но для Филаниды Протасьевны пора отдыха еще
не наступила. Она больше, чем летом, захлопоталась, потому что теперь-то, пожалуй, настоящая «припасуха» и пошла в развал. Бегает она, как молоденькая, из дома в застольную, из застольной в погреб. Везде посмотрит, везде спросит;
боится, чтобы даже крошка малая зря
не пропала.
Одним словом, ничто
не могло его сломить. Даже Филанида Протасьевна, всегда безусловно верившая в правоту мужа, — и та поколебалась. Но разуверять его
не пробовала, потому что
боялась, что это только поведет к охлаждению дружеских отношений, исстари связывавших супругов.
—
Не об том я.
Не нравится мне, что она все одна да одна, живет с срамной матерью да хиреет. Посмотри, на что она похожа стала! Бледная, худая да хилая, все на грудь жалуется.
Боюсь я, что и у ней та же болезнь, что у покойного отца. У Бога милостей много. Мужа отнял, меня разума лишил — пожалуй, и дочку к себе возьмет. Живи, скажет, подлая, одна в кромешном аду!
Но Марья Маревна пуще всего
боялась, чтобы из сына
не выработался заурядный приживалец, а сверх того, у нее уж созрел насчет обоих детей особенный план, так что она ни на какие упрашивания
не сдавалась.
Вследствие этого из соседей
не только никто
не водил с ним знакомства, но даже говорить о нем избегали: как будто
боялись, что одно упоминовение его имени произведет смуту между домочадцами.
Наконец бьет час, подают обедать. Все едят наскоро, точно
боятся опоздать; только отец, словно нарочно, медлит. Всегда он так. Тут, того гляди, к третьему звону ко всенощной
не попадем, а он в каждый кусок вилкой тыкает, каждый глоток разговорцем пересыпает.
Нас, детей Затрапезных, сверстники недолюбливают. Быстрое обогащение матушки вызвало зависть в соседях. Старшие, конечно, остерегаются высказывать это чувство, но дети
не чинятся. Они пристают к нам с самыми ехидными вопросами, сюжетом для которых служит скопидомство матушки и та приниженная роль, которую играет в доме отец. В особенности неприятна в этом отношении Сашенька Пустотелова, шустрая девочка, которую все
боятся за ее злой язык.