Неточные совпадения
Дети шумно отодвигают табуретки и наперерыв
друг перед
другом спешат подойти к маменькиной ручке.
Сомнения! — разве совместима речь о сомнениях с мыслью о вечно ликующих
детях? Сомнения — ведь это отрава человеческого существования. Благодаря им человек впервые получает понятие о несправедливостях и тяготах жизни; с их вторжением он начинает сравнивать, анализировать не только свои собственные действия, но и поступки
других. И горе, глубокое, неизбывное горе западает в его душу; за горем следует ропот, а отсюда только один шаг до озлобления…
В согласность ее требованиям, они ломают природу
ребенка, погружают его душу в мрак, и ежели не всегда с полною откровенностью ратуют в пользу полного водворения невежества, то потому только, что у них есть подходящее средство обойти эту слишком крайнюю меру общественного спасения и заменить ее
другою, не столь резко возмущающею человеческую совесть, но столь же действительною.
Потом пьют чай сами господа (а в том числе и тетеньки, которым в
другие дни посылают чай «на верх»), и в это же время
детей наделяют деньгами: матушка каждому дает по гривеннику, тетеньки — по светленькому пятачку.
Матушка уже начинала мечтать. В ее молодой голове толпились хозяйственные планы, которые должны были установить экономическое положение Малиновца на прочном основании. К тому же у нее в это время уже было двое
детей, и надо было подумать об них. Разумеется, в основе ее планов лежала та же рутина, как и в прочих соседних хозяйствах, но ничего
другого и перенять было неоткуда. Она желала добиться хоть одного: чтобы в хозяйстве существовал вес, счет и мера.
— Что ж так-то сидеть! Я всю дорогу шел, работал. День или два идешь, а потом остановишься, спросишь, нет ли работы где. Где попашешь, где покосишь, пожнешь. С недельку на одном месте поработаешь, меня в это время кормят и на дорогу хлебца дадут, а иной раз и гривенничек. И опять в два-три дня я свободно верст пятьдесят уйду. Да я, тетенька, и
другую работу делать могу: и лапоть сплету, и игрушку для
детей из дерева вырежу, и на охоту схожу, дичинки добуду.
Наконец вожделенный час ужина настает. В залу является и отец, но он не ужинает вместе с
другими, а пьет чай. Ужин представляет собою повторение обеда, начиная супом и кончая пирожным. Кушанье подается разогретое, подправленное; только дедушке к сторонке откладывается свежий кусок. Разговор ведется вяло: всем скучно, все устали, всем надоело. Даже мы,
дети, чувствуем, что масса дневных пустяков начинает давить нас.
Сестрица послушалась и была за это вполне вознаграждена. Муж ее одной рукой загребал столько, сколько
другому и двумя не загрести, и вдобавок никогда не скрывал от жены, сколько у него за день собралось денег. Напротив того, придет и покажет: «Вот, душенька, мне сегодня Бог послал!» А она за это рожала ему
детей и была первой дамой в городе.
Но что всего важнее, при таких ничтожных средствах, этот помещик дал
детям воспитание не хуже
других (в доме его всегда была гувернантка) и впоследствии пристроил их всех очень недурно.
Не будучи в состоянии угомонить этот тайный голос, она бесцельно бродила по опустелым комнатам, вглядывалась в церковь, под сенью которой раскинулось сельское кладбище, и припоминала. Старик муж в могиле,
дети разбрелись во все стороны, старые слуги вымерли, к новым она примениться не может… не пора ли и ей очистить место для
других?
Разве уже самые мелкотравчатые не успевали сводить концы с концами и искали подспорья в том, что перекочевывали с
детьми от одних соседей к
другим, играя незавидную роль буфонов и приживальцев.
Дом был обширный, но построенный на старинный лад и обезображенный множеством пристроек, которые совсем были не нужны, потому что владелец жил в нем сам-друг с женой и
детей не имел.
Усадьбу ее, даже по наружному виду, нельзя было назвать господской; это была просторная изба, разделенная на две половины, из которых в одной, «черной», помещалась стряпущая и дворовые, а в
другой, «чистой», состоявшей из двух комнат, жила она с
детьми.
Жили они роскошно,
детей не имели, принимали в именин московских
друзей, но с соседями по захолустью не знались.
Результат этих проказ сказался, прежде всего, в бесконечной ненависти, которую
дети питали к отцу, а по смерти его, опутанные устроенною им кутерьмою, перенесли
друг на
друга. Оба назывались Захарами Захарычами; оба одновременно вышли в отставку в одном и том же поручичьем чине и носили один и тот же мундир; оба не могли определить границ своих владений, и перед обоими, в виде неразрешимой и соблазнительной загадки, стоял вопрос о двадцать третьем дворе.
Иногда Клим испытывал желание возразить девочке, поспорить с нею, но не решался на это, боясь, что Лида рассердится. Находя ее самой интересной из всех знакомых девочек, он гордился тем, что Лидия относится к нему лучше, чем
другие дети. И когда Лида вдруг капризно изменяла ему, приглашая в тарантас Любовь Сомову, Клим чувствовал себя обиженным, покинутым и ревновал до злых слез.
Неточные совпадения
В одной прислуга, музыка, // В
другой — кормилка дюжая // С
ребенком, няня старая // И приживалка тихая, // А в третьей — господа:
Г-жа Простакова (Тришке). А ты, скот, подойди поближе. Не говорила ль я тебе, воровская харя, чтоб ты кафтан пустил шире.
Дитя, первое, растет;
другое,
дитя и без узкого кафтана деликатного сложения. Скажи, болван, чем ты оправдаешься?
Стародум.
Детям? Оставлять богатство
детям? В голове нет. Умны будут — без него обойдутся; а глупому сыну не в помощь богатство. Видал я молодцов в золотых кафтанах, да с свинцовой головою. Нет, мой
друг! Наличные деньги — не наличные достоинства. Золотой болван — все болван.
Он рассортировывал жителей по росту и телосложению; он разводил мужей с законными женами и соединял с чужими; он раскассировывал
детей по семьям, соображаясь с положением каждого семейства; он назначал взводных, ротных и
других командиров, избирал шпионов и т. д.
Кухарки людской не было; из девяти коров оказались, по словам скотницы, одни тельные,
другие первым теленком, третьи стары, четвертые тугосиси; ни масла, ни молока даже
детям не доставало.