Неточные совпадения
Конечно, свидетели и современники старых порядков могут,
до известной степени, и в одном упразднении форм усматривать существенный прогресс, но молодые поколения, видя, что исконные жизненные основы стоят по-прежнему незыблемо, нелегко примиряются с одним изменением форм и обнаруживают нетерпение, которое получает
тем более мучительный характер, что в него уже в значительной мере входит элемент сознательности…
Что касается
до усадьбы, в которой я родился и почти безвыездно прожил
до десятилетнего возраста (называлась она «Малиновец»),
то она, не отличаясь ни красотой, ни удобствами, уже представляла некоторые претензии на
то и другое.
Тем не менее, когда в ней больше уж не нуждались,
то и этот ничтожный расход не проходил ей даром. Так, по крайней мере, практиковалось в нашем доме. Обыкновенно ее называли «подлянкой и прорвой»,
до следующих родов, когда она вновь превращалась в «голубушку Ульяну Ивановну».
И добрая женщина не только не попомнила зла, но когда, по приезде в Москву, был призван ученый акушер и явился «с щипцами, ножами и долотами»,
то Ульяна Ивановна просто не допустила его
до роженицы и с помощью мыльца в девятый раз вызволила свою пациентку и поставила на ноги.
Нянек я помню очень смутно. Они менялись почти беспрерывно, потому что матушка была вообще гневлива и, сверх
того, держалась своеобразной системы, в силу которой крепостные, не изнывавшие с утра
до ночи на работе, считались дармоедами.
Прибавьте к этому прислугу, одетую в какую-то вонючую, заплатанную рвань, распространявшую запах, и вы получите
ту невзрачную обстановку, среди которой копошились с утра
до вечера дворянские дети.
Ни в характерах, ни в воспитании, ни в привычках супругов не было ничего общего, и так как матушка была из Москвы привезена в деревню, в совершенно чуждую ей семью,
то в первое время после женитьбы положение ее было
до крайности беспомощное и приниженное.
Прогневается на какого-нибудь «не так ступившего» верзилу, да и поставит его возле себя на колени, а не
то так прикажет
до конца обеда земные поклоны отбивать.
Что касается
до оценки действий родных и соседей,
то она почти исключительно исчерпывалась фразами...
Что касается
до нас,
то мы знакомились с природою случайно и урывками — только во время переездов на долгих в Москву или из одного имения в другое. Остальное время все кругом нас было темно и безмолвно. Ни о какой охоте никто и понятия не имел, даже ружья, кажется, в целом доме не было. Раза два-три в год матушка позволяла себе нечто вроде partie de plaisir [пикник (фр.).] и отправлялась всей семьей в лес по грибы или в соседнюю деревню, где был большой пруд, и происходила ловля карасей.
Что же касается
до меня лично,
то я, не будучи «постылым», не состоял и в числе любимчиков, а был, как говорится, ни в
тех, ни в сех.
Отец Василий был доволен своим приходом: он получал с него
до пятисот рублей в год и, кроме
того, обработывал свою часть церковной земли. На эти средства в
то время можно было прожить хорошо,
тем больше, что у него было всего двое детей-сыновей, из которых старший уже кончал курс в семинарии. Но были в уезде и лучшие приходы, и он не без зависти указывал мне на них.
Ни хрестоматии, ни даже басен Крылова не существовало, так что я, в буквальном смысле слова, почти
до самого поступления в казенное заведение не знал ни одного русского стиха, кроме
тех немногих обрывков, без начала и конца, которые были помещены в учебнике риторики, в качестве примеров фигур и тропов…
При помощи этих новых правил, сфера «воспитания» постепенно расширится, доведет
до надлежащей мягкости восковое детское сердце и в
то же время не дозволит червю сомнения заползти в тайники детской души.
И вот, чтобы получить Сережино содействие, с обеих сторон употребляется давление. Со стороны папаши оно заключается в
том, что он от времени
до времени награждает Сережу тычками и говорит...
Чаю в этот день
до обедни не пьют даже дети, и так как все приказания отданы еще накануне,
то делать решительно нечего.
Они уходят
до обеда в сад, но в праздничных костюмчиках им и порезвиться нельзя, потому что,
того гляди, упадешь и измараешь «хорошее» платье.
Что касается
до Марьи Порфирьевны,
то она была миловиднее сестры, и, кажется, молодость ее прошла не столь безмятежно, как сестрина.
Затем она обратила внимание на месячину. Сразу уничтожить ее она не решалась, так как обычай этот существовал повсеместно, но сделала в ней очень значительные сокращения. Самое главное сокращение заключалось в
том, что некоторые дворовые семьи держали на барском корму по две и по три коровы и по нескольку овец, и она сразу сократила число первых
до одной, а число последних
до пары, а лишних, без дальних разговоров, взяла на господский скотный двор.
С утра
до вечера они сидели одни в своем заключении. У Ольги Порфирьевны хоть занятие было. Она умела вышивать шелками и делала из разноцветной фольги нечто вроде окладов к образам. Но Марья Порфирьевна ничего не умела и занималась только
тем, что бегала взад и вперед по длинной комнате, производя искусственный ветер и намеренно мешая сестре работать.
Но по мере
того, как я приближался к службам,
до слуха моего доносились сдерживаемые стоны, которые сразу восстановили в моем воображении всю последовательность рассказов из тетенькиной крепостной практики.
Между
тем до Заболотья оставалось еще не меньше двенадцати верст.
Благодаря этой репутации она просидела в девках
до тридцати лет, несмотря на
то, что отец и мать, чтоб сбыть ее с рук, сулили за ней приданое, сравнительно более ценное, нежели за другими дочерьми.
Пользуясь бесконтрольностью помещичьей власти, чтоб «тигосить» крестьян, Абрам Семеныч в
то же время был
до омерзительности мелочен и блудлив.
С
тех пор в Щучьей-Заводи началась настоящая каторга. Все время дворовых, весь день, с утра
до ночи, безраздельно принадлежал барину. Даже в праздники старик находил занятия около усадьбы, но зато кормил и одевал их — как? это вопрос особый — и заставлял по воскресеньям ходить к обедне. На последнем он в особенности настаивал, желая себя выказать в глазах начальства христианином и благопопечительным помещиком.
К
тому же
до Савельцева дошло, что жена его еще в девушках имела любовную историю и даже будто бы родила сына.
Все тут, от председателя
до последнего писца, ели и пили, требуя, кто чего хотел, а после обеда написали протокол, в котором значилось, что раба божия Иулита умерла от апоплексии, хотя же и была перед
тем наказана на теле, но слегка, отечески.
Чувствуя себя связанным беспрерывным чиновничьим надзором, он лично вынужден был сдерживать себя, но ничего не имел против
того, когда жена, становясь на молитву, ставила рядом с собой горничную и за каждым словом щипала ее, или когда она приказывала щекотать провинившуюся «девку»
до пены у рта, или гонять на корде, как лошадь, подстегивая сзади арапником.
Словом сказать, круглый год в городе царствовала
та хлопотливая неурядица, около которой можно было греть руки, зная наперед, что тут черт ногу сломит, прежде чем
до чего-нибудь доищется.
Что же касается
до мужниной родни,
то ее хоть и много было, но покойный майор никогда не жил с нею в ладах и даже, умирая, предостерегал от нее жену.
Были ли в ее жизни горести, кроме
тех, которые временно причинила смерть ее мужа и дочери, — я не знаю. Во всяком случае, старость ее можно было уподобить тихому сиянию вечерней зари, когда солнце уже окончательно скрылось за пределы горизонта и на западе светится чуть-чуть видный отблеск его лучей, а вдали плавают облака, прообразующие соленья, варенья, моченья и всякие гарниры, — тоже игравшие в ее жизни немаловажную роль. Прозвище «сластены» осталось за ней
до конца.
Может быть, благодаря этому инстинктивному отвращению отца, предположению о
том, чтобы Федос от времени
до времени приходил обедать наверх, не суждено было осуществиться. Но к вечернему чаю его изредка приглашали. Он приходил в
том же виде, как и в первое свое появление в Малиновце, только рубашку надевал чистую. Обращался он исключительно к матушке.
Мы выехали из Малиновца около часа пополудни.
До Москвы считалось сто тридцать пять верст (зимний путь сокращался верст на пятнадцать), и так как путешествие, по обыкновению, совершалось «на своих»,
то предстояло провести в дороге не меньше двух дней с половиной.
До первой станции (Гришково), тридцать верст, надо было доехать засветло.
На этом разговор кончился. Матушка легла спать в горнице, а меня услала в коляску, где я крепко проспал
до утра, несмотря на острый запах конского помета и на
то, что в самую полночь, гремя бубенцами, во двор с грохотом въехал целый извозчичий обоз.
Чем больше мы подвигались,
тем становилось светлее от множества зажженных лампад и свеч; наконец, когда дошли
до раки преподобного, нас охватило целое море света.
Матушка хотела сейчас же закладывать лошадей и ехать дальше, с
тем чтобы путь
до Москвы сделать не в две, а в три станции, но было уже так темно, что Алемпий воспротивился.
— Раньше трех часов утра и думать выезжать нельзя, — сказал он, — и лошади порядком не отдохнули, да и по дороге пошаливают. Под Троицей,
того гляди, чемоданы отрежут, а под Рахмановым и вовсе, пожалуй, ограбят. Там, сказывают, под мостом целая шайка поджидает проезжих. Долго ли
до греха!
Тем не менее купеческая складка и купеческие привычки остались за ним
до смерти.
К счастью, он вовремя остановился, ликвидировал дела и зажил
тою старозаветною, глухою жизнью, которая
до конца осталась его уделом.
Тем не менее дядя
до известной степени дорожил ею, потому что она говорила по-французски и могла не осрамить его в обществе.
Между
тем дедушка, наскоро поевши, уже посматривает на ломберный стол. Игра возобновляется и
тем же порядком длится
до самого обеда, который подают, сообразуясь с привычками старика, ровно в двенадцать часов.
— Да, солнцем его прожаривает. Я в двенадцатом году, во Владимирской губернии, в Юрьевском уезде, жил, так там и в
ту пору лесов мало было. Такая жарынь все лето стояла, что только
тем и спасались, что на погребицах с утра
до вечера сидели.
— Не говорите! И
то хотела
до завтра отложить… не могу! Так я вас полюбила, Анна Павловна, так полюбила! Давно ли, кажется, мы знакомы, а так к вам и тянет!
Что касается
до церкви Успенья-на-Могильцах,
то она славилась своими певчими.
Но дорога
до Троицы ужасна, особливо если Масленица поздняя. Она представляет собой целое море ухабов, которые в оттепель
до половины наполняются водой. Приходится ехать шагом, а так как путешествие совершается на своих лошадях, которых жалеют,
то первую остановку делают в Больших Мытищах, отъехавши едва пятнадцать верст от Москвы. Такого же размера станции делаются и на следующий день, так что к Троице поспевают только в пятницу около полудня, избитые, замученные.
— Она у Фильда [Знаменитый в
то время композитор-пианист, родом англичанин, поселившийся и состарившийся в Москве. Под конец жизни он давал уроки только у себя на дому и одинаково к ученикам и ученицам выходил в халате.] уроки берет. Дорогонек этот Фильд, по золотенькому за час платим, но за
то… Да вы охотник
до музыки?
— То-то в шифоньерке. Целы ли? долго ли
до греха! Приезжаешь ты по ночам, бросаешь зря… Отдала бы, за добра ума, их мне на сохранение, а я тебе, когда понадобится, выдавать буду.
Даже барщинские крестьяне — и
те не
до конца претерпевали, потому что имели свое хозяйство, в котором самостоятельно распоряжались, и свои избы, в которых хоть на время могли укрыться от взора помещика и уберечься от случайностей.
Что касается
до нашей семьи,
то у отца, кроме рассеянных в дальних губерниях мелких клочков, душ по двадцати, считалось в Малиновце триста душ крестьян, которые и отбывали господскую барщину.
Как бы
то ни было, но фактов, которые доказывали бы, что малиновецких крестьян притесняют работой,
до меня не доходило, и я с удовольствием свидетельствую здесь об этом.