Неточные совпадения
Осталась
дома третья группа или, собственно
говоря, двое одиночек: я да младший брат Николай, который был совсем еще мал и на которого матушка, с отъездом Гриши, перенесла всю свою нежность.
Комната, в которой нас принимали, была, конечно, самая просторная в
доме; ее заранее мыли и чистили и перед образами затепляли лампады. Стол, накрытый пестрою ярославскою скатертью, был уставлен тарелками с заедочками. Так назывались лавочные лакомства, о которых я
говорил выше. Затем подавалось белое вино в рюмках, иногда даже водка, и чай. Беспрестанно слышалось...
Вечером, конечно, служили всенощную и наполнили
дом запахом ладана. Тетенька напоила чаем и накормила причт и нас, но сама не пила, не ела и сидела сосредоточенная, готовясь к наступающему празднику. Даже
говорить избегала, а только изредка перекидывалась коротенькими фразами. Горничные тоже вели себя степенно, ступали тихо,
говорили шепотом. Тотчас после ухода причта меня уложили спать, и
дом раньше обыкновенного затих.
Матушка частенько подходила к дверям заповедных комнат, прислушивалась, но войти не осмеливалась. В
доме мгновенно все стихло, даже в отдаленных комнатах ходили на цыпочках и
говорили шепотом. Наконец часов около девяти вышла от дедушки Настасья и сообщила, что старик напился чаю и лег спать.
— Барыня ихняя, слышь, за столом разговаривала. Григорий-то Павлыч
дома не обедал, так она язык и распустила: «Верно,
говорит, знаю, что у старика миллион есть!»
— Ах, эта Балкина! пристает, приезжай к ней по середам. Помилуйте,
говорю, Марья Сергевна! мы и без того по середам в два
дома приглашены! — так нет же! пристала: приезжай да приезжай! Пренеотвязчивая.
— Но отчего же вы не обратились ко мне? я бы давно с величайшей готовностью… Помилуйте! я сам сколько раз слышал, как князь [Подразумевается князь Дмитрий Владимирович Голицын, тогдашний московский главнокомандующий.]
говорил: всякий дворянин может войти в мой
дом, как в свой собственный…
Приехало целых четыре штатских генерала, которых и усадили вместе за карты (
говорили, что они так вчетвером и ездили по
домам на балы); дядя пригласил целую кучу молодых людей; между танцующими мелькнули даже два гвардейца, о которых матушка так-таки и не допыталась узнать, кто они таковы.
Целый день ей приходилось проводить
дома в полном одиночестве, слоняясь без дела из угла в угол и утешая себя разве тем, что воскресенье, собственно
говоря, уже начало поста, так как в церквах в этот день кладут поклоны и читают «Господи, владыко живота».
В чистый понедельник великий пост сразу вступал в свои права. На всех перекрестках раздавался звон колоколов, которые как-то особенно уныло перекликались между собой; улицы к часу ночи почти мгновенно затихали, даже разносчики появлялись редко, да и то особенные, свойственные посту; в
домах слышался запах конопляного масла. Словом сказать, все как бы
говорило: нечего заживаться в Москве! все, что она могла дать, уже взято!
— Да,
дома. Надену халат и сижу. Трубку покурю, на гитаре поиграю. А скучно сделается, в трактир пойду. Встречу приятелей,
поговорим, закусим, машину послушаем… И не увидим, как вечер пройдет.
— Неизвестно-с. Покойница моя тоже спервоначалу
говорила: «Не пущу», а потом только и слов бывало: «Что все
дома торчишь! шел бы в трактир!»
— Заползет в
дом эта язва — ничем ты ее не вытравишь! —
говаривала про него матушка, бледнея при мысли, что язва эта, чего доброго, начнет точить жизнь ее любимицы.
Она решается не видеть и удаляется в гостиную. Из залы доносятся звуки кадрили на мотив «Шли наши ребята»; около матушки сменяются дамы одна за другой и поздравляют ее с успехами дочери. Попадаются и совсем незнакомые, которые тоже
говорят о сестрице. Чтоб не слышать пересудов и не сделать какой-нибудь истории, матушка вынуждена беспрерывно переходить с места на место. Хозяйка
дома даже сочла нужным извиниться перед нею.
— У меня полон
дом дармоедок, —
говаривала матушка, — а что в них проку, только хлеб едят!
Кажется, и
дом был просторный, и места для всех вдоволь, но так в этом
доме все жестоко сложилось, что на каждом шагу
говорило о какой-то преднамеренной системе изнурения.
— Слушай-ка ты меня! — уговаривала ее Акулина. — Все равно тебе не миновать замуж за него выходить, так вот что ты сделай: сходи ужо к нему, да и
поговори с ним ладком. Каковы у него старики, хорошо ли живут, простят ли тебя, нет ли в
доме снох, зятевей. Да и к нему самому подластись. Он только ростом невелик, а мальчишечка — ничего.
— Бабочка молодая, —
говорили кругом, — а муж какой-то шалый да ротозей. Смотрит по верхам, а что под носом делается, не видит. Чем бы первое время после свадьбы посидеть
дома да в кругу близких повеселить молодую жену, а он в Москву ее повез, со студентами стал сводить. Городят студенты промеж себя чепуху, а она сидит, глазами хлопает. Домой воротился, и
дома опять чепуху понес. «Святая» да «чистая» — только и слов, а ей на эти слова плюнуть да растереть. Ну, натурально, молодка взбеленилась.
— Клавдюшка! подлячка у тебя мать?
говори! подлячка? — раздавался во всех углах
дома ее резкий крик.
Новый год весь уезд встречал у предводителя Струнникова, который давал по этому случаю бал. Вереница экипажей съезжалась 31-го декабря со всех сторон в Словущенское, причем помещики покрупнее останавливались в предводительском
доме, а бедные — на селе у мелкопоместных знакомых. Впрочем, о предводительском бале я уже
говорил в своем месте и более распространяться об этом предмете не считаю нужным.
— Да перестань, пьяный ты человек! Верите ли, князь, теперь он вздумал адвокатством заниматься, по судебным искам ходить; в красноречие пустился и всё высоким слогом с детьми
дома говорит. Пред мировыми судьями пять дней тому назад говорил. И кого же взялся защищать: не старуху, которая его умоляла, просила, и которую подлец ростовщик ограбил, пятьсот рублей у ней, всё ее достояние, себе присвоил, а этого же самого ростовщика, Зайдлера какого-то, жида, за то, что пятьдесят рублей обещал ему дать…
Неточные совпадения
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к тебе в
дом целый полк на постой. А если что, велит запереть двери. «Я тебя, —
говорит, — не буду, —
говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это,
говорит, запрещено законом, а вот ты у меня, любезный, поешь селедки!»
— Филат Иринархович, —
говорил, — больше на бумаге сулил, что обыватели при нем якобы благополучно в
домах своих почивать будут, а я на практике это самое предоставлю… да-с!
Слобода смолкла, но никто не выходил."Чаяли стрельцы, —
говорит летописец, — что новое сие изобретение (то есть усмирение посредством ломки
домов), подобно всем прочим, одно мечтание представляет, но недолго пришлось им в сей сладкой надежде себя утешать".
— Конституция, доложу я вам, почтеннейшая моя Марфа Терентьевна, —
говорил он купчихе Распоповой, — вовсе не такое уж пугало, как люди несмысленные о сем полагают. Смысл каждой конституции таков: всякий в
дому своем благополучно да почивает! Что же тут, спрашиваю я вас, сударыня моя, страшного или презорного? [Презорный — презирающий правила или законы.]
— Нет, сердце
говорит, но вы подумайте: вы, мужчины, имеете виды на девушку, вы ездите в
дом, вы сближаетесь, высматриваете, выжидаете, найдете ли вы то, что вы любите, и потом, когда вы убеждены, что любите, вы делаете предложение…