Неточные совпадения
В пограничных городах и крепостях не сидели, побед и одолений не одерживали, кресты
целовали по чистой совести, кому прикажут, беспрекословно.
Затем, приступая к пересказу моего прошлого, я считаю нелишним предупредить читателя, что
в настоящем труде он не найдет сплошного изложения всехсобытий моего жития, а только ряд эпизодов, имеющих между собою связь, но
в то же время представляющих и отдельное
целое.
Поэтому, ради удовлетворения
целям раздолья, неустанно выжимался последний мужицкий сок, и мужики, разумеется, не сидели сложа руки, а кишели, как муравьи,
в окрестных полях.
В шести-семи комнатах такого четырехугольника, с колеблющимися полами и нештукатуренными стенами, ютилась дворянская семья, иногда очень многочисленная, с
целым штатом дворовых людей, преимущественно девок, и с наезжавшими от времени до времени гостями.
В течение
целого дня они почти никогда не видались; отец сидел безвыходно
в своем кабинете и перечитывал старые газеты; мать
в своей спальне писала деловые письма, считала деньги, совещалась с должностными людьми и т. д.
Хотя время еще раннее, но
в рабочей комнате солнечные лучи уже начинают исподволь нагревать воздух. Впереди предвидится жаркий и душный день. Беседа идет о том, какое барыня сделает распоряжение. Хорошо, ежели пошлют
в лес за грибами или за ягодами, или нарядят
в сад ягоды обирать; но беда, ежели на
целый день за пяльцы да за коклюшки засадят — хоть умирай от жары и духоты.
— А правда ли, — повествует одна из собеседниц, —
в Москалеве одну бабу медведь
в берлогу увел да
целую зиму у себя там и держал?
У него есть библиотека,
в которой на первом плане красуется старый немецкий «Conversations-Lexicon», [Словарь разговорных слов (нем.).]
целая серия академических календарей, Брюсов календарь, «Часы благоговения» и, наконец, «Тайны природы» Эккартсгаузена.
Все-то живут
в спокое да
в холе, она одна
целый день как
в котле кипит.
— Ах, маменька, как вкусно! — восклицает он
в упоении,
целуя у маменьки ручку, — как эти персики называются?
— Хорошо тебе, старый хрен, говорить: у тебя одно дело, а я
целый день и туда и сюда! Нет, сил моих нет! Брошу все и уеду
в Хотьков, Богу молиться!
— Ишь печальник нашелся! — продолжает поучать Анна Павловна, — уж не на все ли четыре стороны тебя отпустить? Сделай милость, воруй, голубчик, поджигай, грабь! Вот ужо
в городе тебе покажут… Скажите на милость!
целое утро словно
в котле кипела, только что отдохнуть собралась — не тут-то было! солдата нелегкая принесла, с ним валандаться изволь! Прочь с моих глаз… поганец! Уведите его да накормите, а не то еще издохнет, чего доброго! А часам к девяти приготовить подводу — и с богом!
Она уходит
в спальню и садится к окну. Ей предстоит
целых полчаса праздных, но на этот раз ее выручает кот Васька. Он тихо-тихо подкрадывается по двору за какой-то добычей и затем
в один прыжок настигает ее.
В зубах у него замерла крохотная птица.
— Не божитесь. Сама из окна видела. Видела собственными глазами, как вы, идучи по мосту,
в хайло себе ягоды пихали! Вы думаете, что барыня далеко, ан она — вот она! Вот вам за это! вот вам! Завтра
целый день за пяльцами сидеть!
Рабочий день кончился. Дети
целуют у родителей ручки и проворно взбегают на мезонин
в детскую. Но
в девичьей еще слышно движение. Девушки, словно заколдованные, сидят
в темноте и не ложатся спать, покуда голос Анны Павловны не снимет с них чары.
Весь этот день я был радостен и горд. Не сидел, по обыкновению, притаившись
в углу, а бегал по комнатам и громко выкрикивал: «Мря, нря, цря, чря!» За обедом матушка давала мне лакомые куски, отец погладил по голове, а тетеньки-сестрицы, гостившие
в то время у нас, подарили
целую тарелку с яблоками, турецкими рожками и пряниками. Обыкновенно они делывали это только
в дни именин.
Целый час я проработал таким образом, стараясь утвердить пальцы и вывести хоть что-нибудь похожее на палку, изображенную
в лежавшей передо мною прописи; но пальцы от чрезмерных усилий все меньше и меньше овладевали пером. Наконец матушка вышла из своего убежища, взглянула на мою работу и, сверх ожидания, не рассердилась, а только сказала...
— Что помещики! помещики-помещики, а какой
в них прок? Твоя маменька и богатая, а много ли она на попа расщедрится. За всенощную двугривенный, а не то и весь пятиалтынный. А поп между тем отягощается, часа полтора на ногах стоит. Придет усталый с работы, —
целый день либо пахал, либо косил, а тут опять полтора часа стой да пой! Нет, я от своих помещиков подальше. Первое дело, прибыток от них пустой, а во-вторых, он же тебя жеребцом или шалыганом обозвать норовит.
Таким образом прошел
целый год,
в продолжение которого я всех поражал своими успехами. Но не были ли эти успехи только кажущимися — это еще вопрос. Настоящего руководителя у меня не было, системы
в усвоении знаний — тоже.
В этом последнем отношении, как я сейчас упомянул, вместо всякой системы, у меня была программа для поступления
в пансион. Матушка дала мне ее, сказав...
Только внезапное появление сильного и горячего луча может при подобных условиях разбудить человеческую совесть и разорвать цепи той вековечной неволи,
в которой обязательно вращалась
целая масса людей, начиная с всевластных господ и кончая каким-нибудь постылым Кирюшкой, которого не нынче завтра ожидала «красная шапка».
Цель их пребывания на балконе двоякая. Во-первых, их распустили сегодня раньше обыкновенного, потому что завтра, 6 августа, главный престольный праздник
в нашей церкви и накануне будут служить
в доме особенно торжественную всенощную.
В шесть часов из церкви, при колокольном звоне, понесут
в дом местные образа, и хотя до этой минуты еще далеко, но детские сердца нетерпеливы, и детям уже кажется, что около церкви происходит какое-то приготовительное движение.
Наконец карета у крыльца. Тетеньки вылезают из нее и кланяются отцу, касаясь рукой до земли, а отец
в это время крестит их; потом они ловят его руку, а он ловит их руки, так что никакого целования из этого взаимного ловления не выходит, а происходит клеванье носами, которое кажется нам, детям, очень смешным. Потом тетеньки
целуют всех нас и торопливо суют нам
в руки по прянику.
Она самолично простаивала
целые дни при молотьбе и веянии и заставляла при себе мерять вывеянное зерно и при себе же мерою ссыпать
в амбары. Кроме того, завела книгу,
в которую записывала приход и расход, и раза два
в год проверяла наличность. Она уже не говорила, что у нее сусеки наполнены верхом, а прямо заявляла, что умолот дал столько-то четвертей, из которых, по ее соображениям, столько-то должно поступить
в продажу.
Матушка чуть-чуть сконфузилась, но не отняла руки и даже
поцеловала Фомушку
в лоб, как этого требовал тогдашний этикет.
Лошади, преследуемые
целой тучей оводов, шли шагом, таща коляску
в упор, так что на переезд этих шести верст потребовалось больше часа.
В довершение Савельцев был сластолюбив и содержал у себя
целый гарем, во главе которого стояла дебелая, кровь с молоком, лет под тридцать, экономка Улита, мужняя жена, которую старик оттягал у собственного мужика.
В то время дела такого рода считались между приказною челядью лакомым кусом.
В Щучью-Заводь приехало
целое временное отделение земского суда, под председательством самого исправника. Началось следствие. Улиту вырыли из могилы, осмотрели рубцы на теле и нашли, что наказание не выходило из ряду обыкновенных и что поломов костей и увечий не оказалось.
В разных перипетиях прошло
целых четыре года. Дело переходило из инстанции
в инстанцию и служило яблоком раздора между судебной и административной властями.
Целые дни бродил он с клюкой по двору,
в неизменном синем затрапезе, которому, казалось, износу не было.
С первым ударом большого колокола
в селе начиналось движение и по площади проходили
целые вереницы разряженных прихожан по направлению к церкви.
Я бродил без
цели и под конец начинал чувствовать голод, потому что и здесь, как
в Малиновце, до обеда есть не давали.
Много было
в Р. значительных капиталистов, достаточное количество раскольников, а главное, вместе с судами приходила
целая громада рабочего люда с паспортами и без паспортов.
Ехал я на своих,
целых два дня с половиной, один, без прислуги, только
в сопровождении кучера Алемпия.
Останавливались через каждые тридцать верст
в деревенских избах, потому что с проселка на столбовой тракт выезжали только верст за сорок от Р. Наконец за два дня до семейного праздника достигли мы
цели путешествия.
Мы простились по-старинному. Тетенька сперва подавала ручку для
поцелуя, потом
целовала в губы и наконец опять подавала ручку.
В заключение крестила и отпускала.
Целый день прошел
в удовольствиях. Сперва чай пили, потом кофе, потом завтракали, обедали, после обеда десерт подавали, потом простоквашу с молодою сметаной, потом опять пили чай, наконец ужинали.
В особенности мне понравилась за обедом «няня», которую я два раза накладывал на тарелку. И у нас,
в Малиновце, по временам готовили это кушанье, но оно было куда не так вкусно. Ели исправно, губы у всех были масленые, даже глаза искрились. А тетушка между тем все понуждала и понуждала...
С тех пор Федос поселился внизу вместе с собакой Трезоркой, которую как-то необыкновенно быстро приучил к себе. Горничные со смехом рассказывали, что он с собакой из одной посудины и пьет и ест, что он ее
в самое рыло
целует, поноску носить выучил и т. д.
Трезорка кинулся со всех ног, но, достигнув
цели, не взял корки
в зубы, а остановился как вкопанный и поднял ногу.
На этом разговор кончился. Матушка легла спать
в горнице, а меня услала
в коляску, где я крепко проспал до утра, несмотря на острый запах конского помета и на то, что
в самую полночь, гремя бубенцами, во двор с грохотом въехал
целый извозчичий обоз.
До слуха моего долетали слова Евангелия: «Иго бо мое благо, и бремя мое легко есть…» Обыкновенно молебен служили для десяти — двенадцати богомольцев разом, и последние,
целуя крест, клали гробовому иеромонаху
в руку, сколько кто мог.
По зимам семейство наше начало ездить
в Москву за год до моего поступления
в заведение. Вышла из института старшая сестра, Надежда, и надо было приискивать ей жениха. Странные приемы, которые употреблялись с этой
целью, наше житье
в Москве и тамошние родные (со стороны матушки) — все это составит содержание последующих глав.
Сзади ехали две девушки
в кибитке на
целой груде клади, так что бедные пассажирки, при малейшем ухабе, стукались головами о беседку кибитки.
Я помню, что когда умерла старая дедушкина «краля», то
в нашем доме произошла
целая революция.
— Во время француза, — продолжает он, возвращаясь к лимонам (как и все незанятые люди, он любит кругом да около ходить), — как из Москвы бегали, я во Владимирской губернии у одного помещика
в усадьбе флигелек снял, так он
в ранжерее свои лимоны выводил. На
целый год хватало.
Ровно
в девять часов
в той же гостиной подают завтрак. Нынче завтрак обязателен и представляет подобие обеда, а во время оно завтракать давали почти исключительно при гостях, причем ограничивались тем, что ставили на стол поднос, уставленный закусками и эфемерной едой, вроде сочней, печенки и т. п. Матушка усердно потчует деда и ревниво смотрит, чтоб дети не помногу брали.
В то время она накладывает на тарелку
целую гору всякой всячины и исчезает с нею из комнаты.
— Мала птичка, да ноготок востер. У меня до француза
в Москве
целая усадьба на Полянке была, и дом каменный, и сад, и заведения всякие, ягоды, фрукты, все свое. Только птичьего молока не было. А воротился из Юрьева, смотрю — одни закопченные стены стоят. Так, ни за нюх табаку спалили. Вот он, пакостник, что наделал!
— А Спассков
целых три, — прибавляет дедушка, — на экзамене, поди, спросят, так надо знать. А ну-тко, Григорий, прочти: «И
в Духа Святаго..»
Приносят десерт. Ежели лето
в разгаре, то ставят
целые груды ягод, фруктов, сахарного гороха, бобов и т. д. Матушка выбирает что получше и потчует дедушку; затем откладывает лакомства на особые тарелки и отсылает к Настасье. Детям дает немного, да и то преимущественно гороху и бобов.
—
В низших местах берут заседатели, исправники, судьи — этим взятки не крупные дают.
В средних местах берут председатели палат, губернаторы — к ним уж с малостью не подходи. А
в верхних местах берут сенаторы — тем
целый куш подавай. Не нами это началось, не нами и кончится. И которые люди полагают, что взятки когда-нибудь прекратятся, те полагают это от легкомыслия.
Прибавьте к этому
целые вороха тряпья, которое привозили из деревни и
в течение зимы накупали
в Москве и которое, за неимением шкафов, висело на гвоздиках по стенам и валялось разбросанное по столам и постелям, и вы получите приблизительно верное понятие о среднедворянском домашнем очаге того времени.