Неточные совпадения
Тем не менее, благодаря необыкновенным приобретательным способностям матери, семья наша
начала быстро богатеть, так что
в ту минуту, когда я увидал свет, Затрапезные считались чуть не самыми богатыми помещиками
в нашей местности.
Между прочим, и по моему поводу, на вопрос матушки, что у нее родится, сын или дочь, он запел петухом и сказал: «Петушок, петушок, востёр ноготок!» А когда его спросили, скоро ли совершатся роды, то он
начал черпать ложечкой мед — дело было за чаем, который он пил с медом, потому что сахар скоромный — и, остановившись на седьмой ложке, молвил: «Вот теперь
в самый раз!» «Так по его и случилось: как раз на седьмой день маменька распросталась», — рассказывала мне впоследствии Ульяна Ивановна.
Вообще весь тон воспитательной обстановки был необыкновенно суровый и, что всего хуже,
в высшей степени низменный. Но нравственно-педагогический элемент был даже ниже физического.
Начну с взаимных отношений родителей.
Впрочем,
в то время, как я
начал себя помнить, роли уже переменились.
Но судачением соседей дело ограничивалось очень редко;
в большинстве случаев оно перерождалось
в взаимную семейную перестрелку.
Начинали с соседей, а потом постепенно переходили к самим себе. Возникали бурные сцены, сыпались упреки, выступали на сцену откровения…
Хотя время еще раннее, но
в рабочей комнате солнечные лучи уже
начинают исподволь нагревать воздух. Впереди предвидится жаркий и душный день. Беседа идет о том, какое барыня сделает распоряжение. Хорошо, ежели пошлют
в лес за грибами или за ягодами, или нарядят
в сад ягоды обирать; но беда, ежели на целый день за пяльцы да за коклюшки засадят — хоть умирай от жары и духоты.
Девичий гомон мгновенно стихает; головы наклоняются к работе; иглы проворно мелькают, коклюшки стучат.
В дверях показывается заспанная фигура барыни, нечесаной, немытой,
в засаленной блузе. Она зевает и крестит рот; иногда так постоит и уйдет, но
в иной день заглянет и
в работы.
В последнем случае редко проходит, чтобы не раздалось, для
начала дня, двух-трех пощечин.
В особенности достается подросткам, которые еще учатся и очень часто портят работу.
Бьет восемь, на дворе
начинает чувствоваться зной. Дети собрались
в столовой, разместились на определенных местах и пьют чай. Перед каждым стоит чашка жидкого чая, предварительно подслащенного и подбеленного снятым молоком, и тоненький ломоть белого хлеба. Разумеется, у любимчиков и чай послаще, и молоко погуще. За столом председательствует гувернантка, Марья Андреевна, и уже спозаранку выискивает, кого бы ей наказать.
Как только персики
начнут выходить
в «косточку», так их тщательно пересчитывают, а затем уже всякий плод, хотя бы и не успевший дозреть, должен быть сохранен садовником и подан барыне для учета.
— Я казен… —
начинает опять солдат, но голос его внезапно прерывается. Напоминанье о «скрозь строе», по-видимому, вносит
в его сердце некоторое смущение. Быть может, он уже имеет довольно основательное понятие об этом угощении, и повторение его (
в усиленной пропорции за вторичный побег) не представляет
в будущем ничего особенно лестного.
Васька то отбежит
в сторону и
начинает умывать себе морду лапкой, то опять подскочит к своей жертве, как только она сделает какое-нибудь движение.
Василий Порфирыч сам заваривает чай
в особливом чайнике и
начинает пить, переговариваясь с Коняшкой, за отсутствием других собеседников.
Как
начали ученье старшие братья и сестры — я не помню.
В то время, когда наша домашняя школа была уже
в полном ходу, между мною и непосредственно предшествовавшей мне сестрой было разницы четыре года, так что волей-неволей пришлось воспитывать меня особо.
Но я рос один, а для одного матушке изъясниться не хотелось. Поэтому она решилась не нанимать гувернантки, а,
в ожидании выхода из института старшей сестры,
начать мое обучение с помощью домашних средств.
Ни хрестоматии, ни даже басен Крылова не существовало, так что я,
в буквальном смысле слова, почти до самого поступления
в казенное заведение не знал ни одного русского стиха, кроме тех немногих обрывков, без
начала и конца, которые были помещены
в учебнике риторики,
в качестве примеров фигур и тропов…
Только внезапное появление сильного и горячего луча может при подобных условиях разбудить человеческую совесть и разорвать цепи той вековечной неволи,
в которой обязательно вращалась целая масса людей,
начиная с всевластных господ и кончая каким-нибудь постылым Кирюшкой, которого не нынче завтра ожидала «красная шапка».
Посмотрите, как дети беззаботно и весело резвятся, всецело погруженные
в свои насущные радости и даже не подозревая, что
в окружающем их мире гнездится какое-то злое
начало, которое подтачивает миллионы существований.
Сомнения! — разве совместима речь о сомнениях с мыслью о вечно ликующих детях? Сомнения — ведь это отрава человеческого существования. Благодаря им человек впервые получает понятие о несправедливостях и тяготах жизни; с их вторжением он
начинает сравнивать, анализировать не только свои собственные действия, но и поступки других. И горе, глубокое, неизбывное горе западает
в его душу; за горем следует ропот, а отсюда только один шаг до озлобления…
Но очарование
в наш расчетливый век проходит быстро. Через три-четыре года Сережа
начинает задумываться и склоняется к мысли, что папаша был прав.
Сереже становится горько. Потребность творить суд и расправу так широко развилась
в обществе, что
начинает подтачивать и его существование. Помилуйте! какой же он офицер! и здоровье у него далеко не офицерское, да и совсем он не так храбр, чтобы лететь навстречу смерти ради стяжания лавров. Нет, надо как-нибудь это дело поправить! И вот он больше и больше избегает собеседований с мамашей и чаще и чаще совещается с папашей…
В день праздника с раннего утра светит солнышко, но
в воздухе уже
начинает чувствоваться приближение осени.
Матушка волнуется, потому что
в престольный праздник она чувствует себя бессильною. Сряду три дня идет по деревням гульба,
в которой принимает деятельное участие сам староста Федот. Он не является по вечерам за приказаниями, хотя матушка машинально всякий день спрашивает, пришел ли Федотка-пьяница, и всякий раз получает один и тот же ответ, что староста «не годится». А между тем овсы еще наполовину не сжатые
в поле стоят, того гляди, сыпаться
начнут, сенокос тоже не весь убран…
Они с самого
начала вознамерились сделать из нее нечто вроде семейной потехи и всячески язвили ее колкостями,
в особенности допекая по поводу недоданного приданого.
Матушка уже
начинала мечтать.
В ее молодой голове толпились хозяйственные планы, которые должны были установить экономическое положение Малиновца на прочном основании. К тому же у нее
в это время уже было двое детей, и надо было подумать об них. Разумеется,
в основе ее планов лежала та же рутина, как и
в прочих соседних хозяйствах, но ничего другого и перенять было неоткуда. Она желала добиться хоть одного: чтобы
в хозяйстве существовал вес, счет и мера.
В результате этих усилий оказалось, что года через два Малиновец уже
начал давать доход.
В самом
начале тридцатых годов она успела приобрести значительное имение, верстах
в сорока от Малиновца и всего
в пяти верстах от «Уголка».
Матушка, никогда не любившая Малиновца,
начала, с покупкой нового имения, положительно скучать
в родовом отцовском гнезде.
Матушка, однако ж, поняла, что попала
в ловушку и что ей не ускользнуть от подлых намеков
в продолжение всех двух-трех часов, покуда будут кормиться лошади. Поэтому она, еще не входя
в комнаты,
начала уже торопиться и приказала, чтоб лошадей не откладывали. Но тетенька и слышать не хотела о скором отъезде дорогих родных.
— Истинную правду говорю. А то
начнут комедии представлять. Поставят старого барина на колени и заставят «барыню» петь. Он: «Сударыня-барыня, пожалуйте ручку!» — а она: «Прочь, прочь отойди, ручки недостойный!» Да рукой-то
в зубы… А Фомка качается на стуле, разливается, хохочет…
Здесь, я полагаю, будет уместно рассказать тетенькину историю, чтобы объяснить те загадочности, которыми полна была ее жизнь. Причем не лишним считаю напомнить, что все описываемое ниже происходило еще
в первой четверти нынешнего столетия, даже почти
в самом
начале его.
Хозяйство Савельцевых окончательно процвело. Обездолив крестьян, старик обработывал уже значительное количество земли, и доходы его росли с каждым годом. Смотря на него, и соседи стали задумываться, а многие
начали даже ездить к нему под предлогом поучиться, а
в сущности —
в надежде занять денег. Но Абрам Семеныч, несмотря на предлагаемый высокий процент, наотрез всем отказывал.
Затем, поговоривши о том, кто кого лише и кто кого прежде поедом съест, молодых обручили, а месяца через полтора и повенчали. Савельцев увез жену
в полк, и
начали молодые жить да поживать.
Нет, он не
в силах
начать такую жизнь!
Донесено было, что приговор над отставным капитаном Савельцевым не мог быть приведен
в исполнение, так как осужденный волею Божией помре. Покойный «болярин» остался
в своем родовом гнезде и отныне
начал влачить жалкое существование под именем дворового Потапа Матвеева.
Однажды вздумала она погонять мужа на корде, но, во-первых, полуразрушенный человек уже
в самом
начале наказания оказался неспособным получить свою порцию сполна, а, во-вторых, на другой день он исчез.
— Этак ты, пожалуй, весь торг к себе
в усадьбу переведешь, — грубо говорили ей соседние бурмистры, и хотя она
начала по этому поводу дело
в суде, но проиграла его, потому что вмешательство князя Г. пересилило ее скромные денежные приношения.
Во всяком случае, как только осмотрелась матушка
в Заболотье, так тотчас же
начала дело о размежевании, которое и вел однажды уже упомянутый Петр Дормидонтыч Могильцев. Но увы! — скажу здесь
в скобках — ни она, ни наследники ее не увидели окончания этого дела, и только крестьянская реформа положила конец земельной сумятице, соединив крестьян
в одну волость с общим управлением и дав им возможность устроиться между собою по собственному разумению.
Я бродил без цели и под конец
начинал чувствовать голод, потому что и здесь, как
в Малиновце, до обеда есть не давали.
— Случается, сударыня, такую бумажку напишешь, что и к делу она совсем не подходит, — смотришь, ан польза! — хвалился, с своей стороны, Могильцев. — Ведь противник-то как
в лесу бродит. Читает и думает: «Это недаром! наверное, онкуда-нибудь далеко крючок закинул». И
начнет паутину кругом себя путать. Путает-путает, да
в собственной путанице и застрянет. А мы
в это время и еще загадку ему загадаем.
Базар под руками, церквей не перечесть, знакомых сколько угодно, а когда Леночка
начала подрастать, то и
в учителях недостатка не было.
Я уже сказал выше, что наше семейство почти совсем не виделось с Ахлопиными. Но однажды, когда я приехал
в Малиновец на каникулы из Москвы, где я только что
начал ученье, матушка вспомнила, что 28-го июня предстоят именины Раисы Порфирьевны. Самой ехать
в Р. ей было недосужно, поэтому она решилась послать кого-нибудь из детей. К счастью, выбор пал на меня.
Это самый несносный возраст
в детстве, тот возраст, когда мальчик
начинает воображать себя взрослым.
— Вот и прекрасно! И свободно тебе, и не простудишься после баньки! — воскликнула тетенька, увидев меня
в новом костюме. — Кушай-ка чай на здоровье, а потом клубнички со сливочками поедим. Нет худа без добра: покуда ты мылся, а мы и ягодок успели набрать. Мало их еще, только что поспевать
начали, мы сами
в первый раз едим.
— Кабы не Сашенька — кажется бы… — молвила она, но, не докончив, продолжала: — Хороший день будет завтра, ведреный; косить уж около дворов
начали — работа
в ведрышко спорее пойдет.
— Какое веселье! Живу — и будет с меня. Давеча молотил, теперь — отдыхаю. Ашать (по-башкирски: «есть») вот мало дают — это скверно. Ну, да теперь зима, а у нас
в Башкирии
в это время все голодают. Зимой хлеб с мякиной башкир ест, да так отощает, что страсть! А наступит весна, ожеребятся кобылы,
начнет башкир кумыс пить —
в месяц его так разнесет, и не узнаешь!
Я уже
в самом
начале этой хроники описал местность, окружавшую Малиновец.
По зимам семейство наше
начало ездить
в Москву за год до моего поступления
в заведение. Вышла из института старшая сестра, Надежда, и надо было приискивать ей жениха. Странные приемы, которые употреблялись с этой целью, наше житье
в Москве и тамошние родные (со стороны матушки) — все это составит содержание последующих глав.
Два раза (об этом дальше) матушке удалось убедить его съездить к нам на лето
в деревню; но, проживши
в Малиновце не больше двух месяцев, он уже
начинал скучать и отпрашиваться
в Москву, хотя
в это время года одиночество его усугублялось тем, что все родные разъезжались по деревням, и его посещал только отставной генерал Любягин, родственник по жене (единственный генерал
в нашей семье), да чиновник опекунского совета Клюквин, который занимался его немногосложными делами и один из всех окружающих знал
в точности, сколько хранится у него капитала
в ломбарде.
Старшего дядю, Александра, я не помню: он умер, когда мы еще не
начали ездить
в Москву.
— Или опять, — вновь
начинает старик, переходя к другому сюжету, — видим мы, что река назад не течет, а отчего? Оттого, что она
в возвышенном месте начинается, а потом все вниз, все вниз течет. Назад-то ворочаться ей и неспособно. Коли на дороге пригорочек встретится, она его обойдет, а сама все вниз, все вниз…