Неточные совпадения
Одно меня утешает: ведь и вы, мой друг, не лишены своего рода ссылок и оправдательных документов, которые можете предъявить едва ли даже не
с большим успехом, нежели я — свои. В самом деле, виноваты ли вы, что ваша maniere de causer [манера беседовать (франц.)] так увлекательна? виноваты ли вы, что до сорока пяти
лет сохранили атуры и контуры, от которых мгновенно шалеют les messieurs?
Конечно, и это карканье, и его постыдные последствия могли бы быть легко устранены, если б мы решились сказать себе: а нуте, вспомните почтенную римскую пословицу, да и постараемся при ее пособии определить, отчего приплод Юханцевых
с каждым
годом усиливается, а приплод Аристидов в такой же прогрессии уменьшается?
Знаю я, голубушка, что общая польза неизбежно восторжествует и что затем хочешь не хочешь, а все остальное придется"бросить". Но покуда как будто еще совестно. А ну как в этом"благоразумном"поступке увидят измену и назовут за него ренегатом?
С какими глазами покажусь я тогда своим друзьям — хоть бы вам, милая тетенька? Неужто ж на старости
лет придется новых друзей, новых тетенек искать? — тяжело ведь это, голубушка!
С тем я и ушел, что предстоит дожидаться тридцать
лет. Многонько это, ну, да ведь ежели раньше нельзя, так и на том спасибо. Во всяком случае, теперь для вас ясно, что ваши упреки мной не заслужены, а для меня не менее ясно, что ежели я желаю переписываться
с родственниками, то должен писать так, чтобы мои письма заслуживали вручения.
Еще странный такой случай
с ней был: до сорока пяти
лет, покуда крепостною была, ни на какие соблазны не сдавалась, слыла девицею, а как только крепостное право упразднили, так сейчас же забеременела?
Теперь этой Домнушке невступно двадцать
лет, только она уж не Домнушка, а Ератидушка и обладает очень серьезными женскими атурами, которыми распоряжается
с большим тактом.
— Какотка ли, какетка ли… кто их там разберет! А впрочем, ничего, живем хорошо: за квартиру две тысячи в
год платим, пару лошадей держим… Только притесняют уж очень это самое звание.
С других за эту самую квартиру положение полторы тысячи, а
с нас — две;
с других за пару-то лошадей сто рублей в месяц берут, а
с нас — полтораста. Вот Ератидушка-то и старается.
— Еще годков пять помыкаемся, — говорила мне Федосьюшка, — да выдем замуж за Ивана Родивоныча, а там и укатим в свое место. Беспременно она у барыни всю усадьбу откупит. Уж ты сделай милость, голубчик, напиши тетеньке-то, чтоб она годков пять покрепилась, не продавала. Слышали мы, что она
с Финагеичем позапуталась, так мы и теперь можем сколько-нибудь денег за процент дать, чтобы ее вызволить. А через пять
лет и остатние отдадим — ступай на все четыре стороны!
Я отсюда вижу ваше удивление и слышу ваши упреки. Как, — восклицаете вы, — и ты, Цезарь (как истая смолянка, вы смешиваете Цезаря
с Брутом)! И ты предпочитаешь бюрократию земству, Сквозника-Дмухановского — Пафнутьеву! Из-за чего же мы волновались и бредили в продолжение двадцати пяти
лет? Из-за чего мы ломали копья, подвергались опалам и подозрениям?
С юных
лет я ничего не слыхал ни об любвях, ни об выборах,
с юных
лет скромно обнажал свою грудь и говорил: ешь!
А за себя лично он действительно не боится, потому что,
с одной стороны, душа у него чиста, как сейчас вычищенная выгребная яма, а
с другой стороны, она же до краев наполнена всякими готовностями, как яма, сто
лет не чищенная.
Во-первых, маркиз Шассе-Круазе, которого только в прошлом
году княгиня Букиазба воссоединила в лоно православной церкви и который теперь уж жалуется, что, живя в курском имении («приданое жены моей, воспитанницы княгини Букиазба»), только он
с семьей да
с гувернанткой-немкой и посещает храм божий; «народ же, под влиянием сельского учителя» и т. д.
Одним только утешаюсь:
лет через тридцать я всю эту историю, во всех подробностях, на страницах"Русской старины"прочту. Я-то, впрочем, пожалуй, и не успею прочитать, так все равно дети прочтут. Только любопытно, насколько они поймут ее и
с какой точки зрения она интересовать их будет?
Стали мы рассчитывать. Вышло, что ежели поискуснее кассационные поводы подбирать да, не балуючи противную сторону, сроки наблюдать, то годика на четыре
с хвостиком хватит. Но когда мы вспомнили, что в прежних судах подобное дело наверное протянулось бы
лет девяносто, то должны были согласиться, что успех все-таки большой.
— Дыба! ах, да ведь я
с ним в прошлом
году в Эмсе преприятно время провел! на Бедерлей вместе лазали, в Линденбах, бывало, придем, молока спросим, и Лизхен… А уж какая она, к черту, Лизхен? поясница в три обхвата! Всякий раз, бывало, как она этой поясницей вильнет, Дыба молвит: вот когда я титулярным советником был… И крякнет.
Шутка сказать, и до сих пор еще раздаются обвинения в"бреднях", а сколько уже
лет минуло
с тех пор, как эти бредни были да быльем поросли?
Об Аракчееве, как и прежде, хранит благодарное воспоминание и повторила обычный рассказ о том, как в 1820
году она танцевала
с ним манимаску.
Помните, еще мы удивлялись, как это девушка шестидесяти трех
лет рискует оставаться наедине
с мужчиной, у которого косая сажень в плечах.
Фельдъегерем Петруша служил
лет десять и был произведен в прапорщики, но потом, за жестокое обращение
с ямщиками, уволен и в настоящее время живет на бабенькином иждивении.
— Все припоминал, кого он
с вечера 30-го ноября 1825
года назначил кошками на завтра наказать, но, быв внезапно уволен от службы, не наказал?
С лишком пятьдесят
лет припоминал он эту подробность своей служебной карьеры и все никак не мог вспомнить, как вдруг 30-го прошлого ноября, ровно через пятьдесят шесть
лет, солдат Аника, словно живой, так и глядит на него!"Кошек!"гаркнул Бритый, но не остерегся и захлебнулся собственной слюной.
Впрочем, и Стрекозу она принимает дружески, потому что круг аракчеевцев
с каждым
годом убывает и в настоящее время имеет, кажется, только двух представителей: бабеньку и Стрекозу.
— А то какие же! Шестьдесят, братец,
лет на свете живу, можно было коллекцию составить! И всё были целы, а
с некоторых пор стали вот пропадать!
"Ну, слава богу, теперь, кажется, потише!" — вот возглас, который от времени до времени (но и то, впрочем, не слишком уж часто) приходится слышать в течение последних десяти — пятнадцати
лет. Единственный возглас,
с которым измученные люди соединяют смутную надежду на успокоение. Прекрасно. Допустим, что
с нас и таких перспектив довольно: допустим, что мы уж и тогда должны почитать себя счастливыми, когда перед нами мелькает что-то вроде передышки… Но ведь все-таки это только передышка — где же самая жизнь?
— А я так знаю. И вы со временем, когда серьезно взглянете… Мерзко!.. да-с! Вот мы
с вами за границей целое
лето провели — разве там так люди живут?
Вот, одним словом, до чего дошло. Несколько уж
лет сплошь я сижу в итальянской опере рядом
с ложей, занимаемой одним овошенным семейством. И какую разительную перемену вижу! Прежде, бывало, как антракт, сейчас приволокут бурак
с свежей икрой; вынут из-за пазух ложки, сядут в кружок и хлебают. А нынче, на все три-четыре антракта каждому члену семейства раздадут по одному крымскому яблоку — веселись! Да и тут все кругом завидуют, говорят: миллионщик!
Ждал он таким образом целых двадцать пять
лет, его не раз звали, но всегда дело оканчивалось тем, что его же спрашивали: ах, об чем бишь нужно было
с вами поговорить?
Из родственников, молодые
с любопытством следили за работой землекопов, каменщиков и плотника, старшие же думали: кто же, однако, за бабенькину квартиру остальные три
года, до окончания контрактного срока, платить будет?
— Нет, я могу отвечать и на некоторые другие вопросы, не очень, впрочем, трудные; но собственно"сведущим человеком"я числюсь по вопросу о болезнях.
С юных
лет я был одержим всевозможными недугами, и наследственными, и благоприобретенными, а так как в ближайшем будущем должен быть рассмотрен вопрос о преобразовании Калинкинской больницы, то я и жду своей очереди.
Года два тому назад (помнится, в самый разгар"диктатуры сердца"), шатаясь за границей, я встретился в одном из водяных городков Германии
с экспекторирующим соотечественником.
Но злоба дня, вот уж почти тридцать
лет, повторяется в одной и той же силе,
с одним и тем же содержанием, в удручающем однообразии.
Вот это именно я и делаю. Двадцать пять
лет сряду одну и ту же ноту тяну, и ежели замолкну, то замолкну именно
с этой нотой, а не
с иной. И никогда не затрудняюсь тем, что нота эта звучит однообразно.
Меня даже передернуло при этих словах. Ах, тетенька! двадцать
лет сряду только их и слышишь! Только что начнешь забываться под журчание мудрецов, только что скажешь себе: чем же не жизнь! — и вдруг опять эти слова. И добро бы серьезное содержание в них вкладывалось: вот, мол, потому-то и потому-то;
с одной стороны,
с точки зрения экономической,
с другой —
с точки зрения юридической; а вот, мол, и средства для исцеления от недуга… Так нет же!"не бывало хуже" — только и всего!
— А ты бы вспомнил, что
с лишком двадцать
лет ты эту фразу твердишь и все в одной и той же редакции! — возразил я не без горечи.
Подумайте об этом, благо на дворе
лето, а вместе
с тем наступает и пора отдохновения (для других
лето — синоним страды, а для нас
с вами — отдыха). Углубитесь в себя, сверитесь
с мыслями, да и порешите раз навсегда
с вопросом о шалостях.
Быть может, тон настоящего, последнегомоего к вам письма, до известной степени, изумит вас. Сравнивая его
с первым, написанным почти
год тому назад, вы не без основания найдете, что тетенькино обличье,
с течением времени, несколько видоизменилось. Начал я
с безусловных любезностей, а кончил чуть не нравоучением…