Неточные совпадения
Как ни ненадежна пословица, упразднившая римскую империю, но сдается, что если б она не пользовалась такою популярностью, то многое из того, что ныне заставляет биться наши
сердца гордостью и восторгом, развилось бы совсем в другом направлении, а может
быть, и окончательно захирело бы в зачаточном состоянии.
На днях я зашел в курятную лавку и в одну минуту самым простым способом всем тамошним"молодцам"бальзам доверия в
сердца пролил."Почем, спрашиваю, пару рябчиков продаете?" — Рубль двадцать, господин! — Тогда, махнув в воздухе тросточкой, как делают все благонамеренные люди, когда желают, чтобы, по щучьему велению, двугривенный превратился в полуимпериал, я воскликнул:"Истинно говорю вам: не успеет курица яйцо снести, как эта самая пара рябчиков
будет только сорок копеек стоить!"
Скажи он просто: били! — право, этого
было бы совершенно достаточно, чтоб пробудить жалость во всех
сердцах.
Как бы то ни
было, но в пропавшем письме не
было и речи ни о каких потрясениях. И, положа руку на
сердце, я даже не понимаю… Но мало ли чего я не понимаю, милая тетенька?.. Не понимаю, а рассуждаю… все мы таковы! Коли бы мы понимали, что, не понимая… Фу, черт побери, как, однако же, трудно солидным слогом к родственникам писать!
Вот когда все устроится прочно, когда во всех
сердцах поселится уверенность, что с внутренней смутой покончено, — тогда и опять за Пушкина с Лермонтовым можно
будет взяться.
Встретились мы с ним на Невском, и, признаюсь, первым моим движением
было бежать. Однако вижу, что человек совсем-таки переродился — делать нечего, подошел. Прежде всего, разумеется, старину помянули. Вспомнили, как мы с ним да с Чичиковым (вот истинный-то охранитель
был! и как бы его
сердце теперь радовалось!) поросенка на постоялом дворе
ели; потом перешли к Мижуеву.
Но это-то именно и наполняет мое
сердце каким-то загадочным страхом. По мнению моему, с таким критериумом нельзя жить, потому что он прямо бьет в пустоту. А между тем люди живут. Но не потому ли они живут, что представляют собой особенную породу людей, фасонированных ad hoc [для этой именно цели (лат.)] самою историей, людей, у которых нет иных перспектив, кроме одной: что, может
быть, их и не перешибет пополам, как они того всечасно ожидают…
Один
был взят из придворных певчих и определен воспитателем; другой, немец, не имел носа; третий, француз, имел медаль за взятие в 1814 году Парижа и тем не менее декламировал: a tous les coeurs bien nes que la patrie est chere! [как дорого отечество всем благородным
сердцам! (франц.)]; четвертый, тоже француз, страдал какою-то такою болезнью, что ему
было велено спать в вицмундире, не раздеваясь.
Я не говорю, чтоб начальство
было неправо, но, с другой стороны, по совести спрашиваю: могли ли молодые и неиспорченные
сердца иначе поступать?
Повторяю: тогдашнее воспитание имело в виду будущих Катонов, а для того, чтоб
быть истинным Катоном, недостаточно всего себя посвятить твердому перенесению свинств, но необходимо и
сердце иметь слегка подернутое распутством.
Соберите элементы удручающей нас смуты, сгруппируйте их, укажите каждому его место, его центр тяготения — одного этого
будет достаточно, чтоб взволновать честные
сердца и остепенить
сердца самодовольных и легкомысленных глупцов.
А сверх того, что ж такое, если и карикатура? Карикатура так карикатура — большая беда! Не все же стоять, уставившись лбом в стену; надо когда-нибудь и улыбнуться.
Есть в человеческом
сердце эта потребность улыбки,
есть. Даже измученный и ошеломленный человек — и тот ощущает ее.
— А помпадур, как лицо подчиненное, должен иметь за собой наблюдение. Когда
сердца начальников радуются — и он обязан радоваться; когда начальство печалится — и у него в
сердце, кроме печалей, ничего не должно
быть. Так и в уставе о пресечении сказано.
Замечание мое поразило его. По-видимому, он даже и не подозревал, что, наступая на законы вообще, он, между прочим, наступает и на тот закон, который ставит помпадуровы радости и помпадуровы печали в зависимость от радостей и печалей начальственных. С минуту он пробыл как бы в онемении, но, наконец, очнулся, схватил мою руку и долго ее жал, смотря на меня томными и умиленными глазами. Кто знает,
быть может, он даже заподозрел во мне агента"диктатуры
сердца".
Стало
быть, весь вопрос заключается в том: следует ли признать исчисленные выше явления нормальными, имеющими что-нибудь общее с"принципом нравственности", или, напротив, правильнее отнестись к ним, как к безнравственным и возмущающим честное человеческое
сердце?
— Вот сморчки, щи из крапивы, огурцы — об этом ты можешь писать, потому что это правда; что же касается до вливания жизни в
сердца, то этого не существует в действительности, а стало
быть, и"сочинять"незачем. Налжешь, введешь простодушных в заблуждение — что хорошего! А кроме того, и сам нечувствительно в распутство впадешь. Сегодня ты только для красного словца"сочинишь", а завтра, пожалуй, скажешь: а что в самом деле! — а послезавтра и впрямь в тебе
сердце начнет играть!
Нося эту идею в своем
сердце вместе с прочими таковыми же и беспрекословно признавая ее авторитет, он, однако ж, понимал, что право
быть смертным"по усмотрению"отнюдь не принадлежит к числу таких, которыми можно
было бы кичиться.
Неточные совпадения
Хлестаков. Прощайте, Антон Антонович! Очень обязан за ваше гостеприимство. Я признаюсь от всего
сердца: мне нигде не
было такого хорошего приема. Прощайте, Анна Андреевна! Прощайте, моя душенька Марья Антоновна!
Городничий. И не рад, что
напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не
быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на
сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
Лука Лукич. Что ж мне, право, с ним делать? Я уж несколько раз ему говорил. Вот еще на днях, когда зашел
было в класс наш предводитель, он скроил такую рожу, какой я никогда еще не видывал. Он-то ее сделал от доброго
сердца, а мне выговор: зачем вольнодумные мысли внушаются юношеству.
Иной городничий, конечно, радел бы о своих выгодах; но, верите ли, что, даже когда ложишься спать, все думаешь: «Господи боже ты мой, как бы так устроить, чтобы начальство увидело мою ревность и
было довольно?..» Наградит ли оно или нет — конечно, в его воле; по крайней мере, я
буду спокоен в
сердце.
Средь мира дольного // Для
сердца вольного //
Есть два пути.