— Ничего я об системах не полагаю, а радуюсь, потому что
в законах написано: радуйся! И вам тоже советую. А то вы, как дорветесь до помпадурства, так у вас только и на уме, что сидеть да каркать! Когда крестьян освобождали — вы каркали; когда судебную реформу вводили — тоже каркали. Начальники, ваши благодетели, радуются, а вы — каркаете! Разве это с чем-нибудь сообразно? и где, в какой другой стране, вы можете указать на пример подобной административной неопрятности?
Неточные совпадения
Сколько мы, литераторы, волновались: нужно-де ясные насчет книгопечатания
законы издать! Только я один говорил: и без них хорошо! По-моему и вышло: коли хорошо, так и без
законов хорошо! А вот теперь посидим да помолчим — смотришь, и
законы будут. Да такие ясные, что небо с овчинку покажется. Ах, господа, господа! представляю себе, как вам будет лестно, когда вас,"по правилу", начнут
в три кнута жарить!
Я недостаточно подробно знаком с памятниками нашей старины, но очень хорошо помню, как покойный папенька говаривал, что
в его время было
в ходу правило: доносчику — первый кнут. Знаю также, что и
в позднейшее время существовал
закон, по которому лицо, утруждавшее начальство по первым двум пунктам, прежде всего сажали
в тюрьму и держали там до тех пор, пока оно не представит ясных доказательств, что написанное
в его доносе есть факт действительный, а не плод злопыхательной фантазии.
И надо прибавить,
закон очень целесообразный, потому что он устраняет разномыслие и подтверждает единение, с присовокуплением (
в небольшой дозе)"средостения"и (больше чем нужно)"оздоровления корней".
Весь этот процесс чисто стихийный, и ежели кто вздумает меня подсидеть вопросом: а зачем же ты к окну подходил, и не было ли
в том поступке предвзятого намерения? — тому я отвечу: к окну я подошел, потому что это
законами не воспрещается, а что касается до того, что это был с моей стороны «поступок» и якобы даже нечуждый «намерения», то уверяю по совести, что я давным-давно и слова-то сии позабыл.
Это особого рода фатальный
закон,
в силу которого первая стадия развития всегда принимает формы ненормальные и даже уродливые.
— Уничтожьте цензуру, — ораторствовал Ноздрев, — и вы увидите, что дурные страсти, проникнувшие
в нашу литературу, рассеются сами собою. Мы, благонамеренная печать, беремся за это дело и ручаемся за успех. Но само собой разумеется, что при этом необходимы соответствующие карательные
законы, которые сделали бы наши усилия плодотворными…
За табльдотом мы познакомились. Оказалось, что он помпадур, и что у него есть"вверенный ему край",
в котором он наступает на
закон. Нигде
в другом месте — не то что за границей, а даже
в отечестве — он, милая тетенька, наступать на
закон не смеет (составят протокол и отошлют к мировому), а въедет
в пределы"вверенного ему края" — и наступает безвозбранно. И, должно быть, это занятие очень достолюбезное, потому что за границей он страшно по нем тосковал, хотя всех уверял, что тоскует по родине.
Замечание мое поразило его. По-видимому, он даже и не подозревал, что, наступая на
законы вообще, он, между прочим, наступает и на тот
закон, который ставит помпадуровы радости и помпадуровы печали
в зависимость от радостей и печалей начальственных. С минуту он пробыл как бы
в онемении, но, наконец, очнулся, схватил мою руку и долго ее жал, смотря на меня томными и умиленными глазами. Кто знает, быть может, он даже заподозрел во мне агента"диктатуры сердца".
Пусть люди стонут, мучатся, ропщут на судьбу, клянут
законы божеские и человеческие — я забрался
в угол и молчу.
Неточные совпадения
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к тебе
в дом целый полк на постой. А если что, велит запереть двери. «Я тебя, — говорит, — не буду, — говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это, говорит, запрещено
законом, а вот ты у меня, любезный, поешь селедки!»
Слесарша. Да мужу-то моему приказал забрить лоб
в солдаты, и очередь-то на нас не припадала, мошенник такой! да и по
закону нельзя: он женатый.
На это отвечу: цель издания
законов двоякая: одни издаются для вящего народов и стран устроения, другие — для того, чтобы законодатели не коснели
в праздности…"
Наконец он не выдержал.
В одну темную ночь, когда не только будочники, но и собаки спали, он вышел, крадучись, на улицу и во множестве разбросал листочки, на которых был написан первый, сочиненный им для Глупова,
закон. И хотя он понимал, что этот путь распубликования
законов весьма предосудителен, но долго сдерживаемая страсть к законодательству так громко вопияла об удовлетворении, что перед голосом ее умолкли даже доводы благоразумия.
"Сижу я, — пишет он, —
в унылом моем уединении и всеминутно о том мыслю, какие
законы к употреблению наиболее благопотребны суть.