Неточные совпадения
Болен я, могу без хвастовства сказать, невыносимо. Недуг впился
в меня всеми когтями и не выпускает из них.
Руки и ноги дрожат,
в голове — целодневное гудение, по всему организму пробегает судорога. Несмотря на врачебную помощь, изможденное тело не может ничего противопоставить недугу. Ночи провожу
в тревожном сне, пишу редко и с большим мученьем, читать не могу вовсе и даже — слышать чтение. По временам самый голос человеческий мне нестерпим.
Финн долго боролся с Наиной, но потом махнул
рукой и уехал
в Швейцарию доить симментальских коров.
«Крестьяне год от году беднеют, помещики также; а рядом с этим всеобщим обеднением вырастают миллионы, сосредоточенные
в немногих
руках».
— И завтра, и сегодня, и сейчас, сию минуту, — разве это не все равно? Голова заполонена; кругом — пустота, неизвестность или нелепая и разноречивая болтовня: опускаются
руки, и сам незаметно погружаешься
в омут шепотов или нелепой болтовни… Вот это-то и омерзительно.
— А у нас тут мещанинишко
в городе завелся, — подхватывает непременный член, — газету выписывает, книжки читает… да и поговаривает.
В базарные дни всякий народ около его лавчонки толпится, а он сидит и газету
в руках держит… долго ли до греха!
Что касается до мирских властей, то они беспрекословно отдались
в руки чумазому и думают только об исполнении его прихотей.
И вольная и контракты прямо отданы были
в руки фабриканту; закабаленные же полагали, что над ними проделываются остатки старых порядков и что помещик просто отдал их
в работы, как это делывалось и прежде.
Последние действительно только скользят по поверхности, перемещая центр власти из одних
рук в другие (от Баттенберга к Меренбергу и т. д.) и отчасти расширяя (впрочем, очень умеренно) кадры правящих классов.
Он берет
в руки топор и до самого ужина стучит им и облаживает замеченные огрехи.
Делать нечего, надо сбирать обед. Священник и вся семья суетятся, потчуют.
В кашу льется то же постное масло, во щи нарезывается та же солонина с запашком; но то, что сходит с
рук своему брату, крестьянину, ставится священнику
в укор."Работали до седьмого пота, а он гнилятиной кормит!"
Священник стоит с крестом
в руках, а сбоку, на столике, лукошко, наполняемое яйцами.
— Мужичок
в сто крат лучше нашего живет, — говорит он попадье, — у него, по крайности,
руки не связаны, да и семья
в сборе. Как хочет, так и распорядится, и собой и семьей.
Вот он, подпоясанный,
в белой рубашке навыпуск, идет с лукошком
в руках.
"Я ни разу болен не был с тех пор, как поселился
в деревне! — говорил он, с гордостью вытягивая мускулистые
руки, — да и не скучал никогда: времени нет!"
Помещиков средней
руки имеется три типа: во-первых — равнодушный, во-вторых — убежденный и в-третьих — изворачивающийся с помощью прижимки.
О равнодушном помещике
в этом этюде не будет речи, по тем же соображениям, как и о крупном землевладельце: ни тот, ни другой хозяйственным делом не занимаются. Равнодушный помещик на скорую
руку устроился с крестьянами, оставил за собой пустоша, небольшой кусок лесу, пашню запустил, окна
в доме заколотил досками, скот распродал и, поставив во главе выморочного имущества не то управителя, не то сторожа (преимущественно из отставных солдат), уехал.
В ответ на это интеллигентный рабочий показал мозолистые
руки.
В два часа садился
в собственную эгоистку и ехал завтракать к Дюсо; там встречался со стаею таких же шалопаев и условливался насчет остального дня;
в четыре часа выходил на Невский, улыбался проезжавшим мимо кокоткам и жал
руки знакомым;
в шесть часов обедал у того же неизменного Дюсо, а
в праздники — у ma tante; [тетушки (франц.)] вечер проводил
в балете, а оттуда, купно с прочими шалопаями, закатывался на долгое ночное бдение туда же, к Дюсо.
— Это же самое мне вчера графиня Крымцева говорила, И всех вас, добрых и преданных, приходится успокоивать! Разумеется, я так и сделал. — Графиня! — сказал я ей, — поверьте, что, когда наступит момент, мы будем готовы! И что же, ты думаешь, она мне на это ответила:"А у меня между тем хлеб
в поле не убран!"Я так и развел
руками!
— Со временем бразды правления
в руках держать будет. И не без пользы для себя… и для других.
Зато все его любили, все обращались к нему с доверием, дружелюбно жали ему
руку, как равному, и никогда не отказывали
в маленьких послугах, вроде определения детей на казенный счет, выдачи пособия на случай поездки куда-нибудь на воды и проч.
В настоящее время служебная его карьера настолько определилась, что до него
рукой не достать. Он вполне изменил свой взгляд на служебный труд. Оставил при себе только государственную складку, а труд предоставил подчиненным. С утра до вечера он
в движении: ездит по влиятельным знакомым, совещается, шушукается, подставляет ножки и всячески ограждает свою карьеру от случайности.
— Да, но без работы скверно; не знаешь, куда деваться.
В нумере у себя сидеть, сложивши
руки, — тоска! На улицу выйдешь — еще пуще тоска! Словно улица-то новая;
в обыкновенное время идешь и не примечаешь, а тут вдруг… магазины, экипажи, народ… К товарке одной — вместе работаем — иногда захожу, да и она уж одичала. Посидим, помолчим и разойдемся.
Он безнадежно махнул
рукой в ответ.
— Скучать некогда. Даже о будущем подумать нет времени. Иногда и мелькнет
в голове: надо что-нибудь… не всегда же… да только
рукою махнешь. Авось как-нибудь, день за день, и пройдет… жизнь.
Вот тогда-то действительно придется бросить бездомную жизнь, нанять квартиру, лишиться главного заработка, засучить рукава, взять скалку
в руки и раскатывать на столе тесто для пирога.
Но пота не появлялось; напротив, тело становилось все горячее и горячее, губы запеклись, язык высох и бормотал какие-то несвязные слова. Всю остальную ночь Надежда Владимировна просидела у его постели, смачивая ему губы и язык водою с уксусом. По временам он выбивался из-под одеяла и пылающею
рукою искал ее
руку. Мало-помалу невнятное бормотанье превратилось
в настоящий бред. Посреди этого бреда появлялись минуты какого-то вымученного просветления. Очевидно,
в его голове носились терзающие воспоминания.
Здесь, мой друг, всё
в наших
руках.
Чудинов очутился на улице с маленьким саком
в руках. Он был словно пьян. Озирался направо и налево, слышал шум экипажей, крик кучеров и извозчиков, говор толпы. К счастию, последний его собеседник по вагону — добрый, должно быть, человек был, — проходя мимо, крикнул ему...
Семь часов вечера. Чудинов лежит
в постели; лицо у него
в поту;
в теле чувствуется то озноб, то жар; у изголовья его сидит Анна Ивановна и вяжет чулок.
В полузабытьи ему представляется то светлый дух с светочем
в руках, то злобная парка с смердящим факелом. Это — «ученье», ради которого он оставил родной кров.
Однажды, ночью, когда никого около него не было, он потянулся, чтобы достать стакан воды, стоявший на ночном столике. Но
рука его застыла
в воздухе…
Могучий — он бессилен; властитель дум — он раб бездумных бормотаний случайных добровольцев, успевших захватить
в свои
руки ярмо.
Само собой разумеется, что убежденному писателю с этой стороны не может представиться никаких надежд. Солидный читатель никогда не выкажет ему сочувствия, не подаст
руку помощи.
В трудную годину он отвернется от писателя и будет запевалой
в хоре простецов, кричащих: ату!
В годину более льготную отношения эти, быть может, утратят свою суровость, но не сделаются от этого более сознательными.
Он — подписчик и усердный чтец; следовательно, его необходимо уловить, а это дело нелегкое, потому что простец относится к читаемому равнодушно и читает все, что попадет под
руку, наблюдая лишь за тем, как бы не попасть
в ответ.
— Нет уж, вашество, я нынче не читаю. Подальше от греха. Сам-то я, конечно, не заражусь, но заваляется как-нибудь книжка, да, пожалуй, и попадет
в руки кому-нибудь из домочадцев… ну их совсем!
Равнодушный и чуждый сознательности, он во все эпохи остается одинаково верен своему призванию — служить готовым оружием
в более сильных
руках.
Хотя сам по себе простец не склонен к самостоятельной ненависти, но чувство человечности
в его сердце не залегло; хотя
в нем нет настолько изобретательности, чтобы отравить жизнь того или другого субъекта преднамеренным подвохом, но нет и настолько честности, чтобы подать
руку помощи.
В ловких
руках он делается свиреп и неумолим.
Доброму согласию супругов много содействовало то, что у Ардальона Семеныча были такие сочные губы, что, бывало, Софья Михайловна прильнет к ним и оторваться не может. Сверх того, у него были упругие ляжки, на которых она любила присесть. Сама она была вся мягкая. Оба любили оставаться наедине, и она вовсе не была
в претензии, когда он, взяв ее на
руки, носил по комнатам и потом бросал ее на диван.
Обмениваясь короткими фразами, обедали они вдвоем
в урочное время, затем пожимали друг другу
руки, и он уезжал.
Заметил ли Семигоров зарождавшуюся страсть — она не отдавала себе
в этом отчета. Во всяком случае, он относился к ней сочувственно и дружески тепло. Он крепко сжимал ее
руки при свидании и расставании и по временам даже с нежным участием глядел ей
в глаза. Отчего было не предположить, что и
в его сердце запала искра того самого чувства, которое переполняло ее?
В полной и на этот раз уже добровольно принятой бездеятельности она бродила по комнатам, не находя для себя удовлетворения даже
в чтении.
В ушах ее раздавались слова:"Нет, вы не бедная, вы — моя!"Она чувствовала прикосновение его
руки к ее талии; поцелуй его горел на ее губах. И вдруг все пропало… куда? почему?
— Ольга Васильевна! вы! — воскликнул он, протягивая обе
руки — а я хотел, переговоривши с Надеждой Федоровной, и вас,
в вашем гнездышке, навестить.
Благодаря беготне дело сошло с
рук благополучно; но затем предстояли еще и еще дела. Первое издание азбуки разошлось быстро, надо было готовиться к другому — уже без промахов. «Дивчину» заменили старухой и подписали: Домна; «Пана» заменили мужичком с топором за поясом и подписали: Потап-плотник. Но как попасть
в мысль и намерения «критики»? Пожалуй, будут сравнивать второе издание с первым и скажут: а! догадались! думаете, что надели маску, так вас под ней и не узнают!
Он скорыми шагами удалился, а Анна Петровна осталась на улице с кульком
в руках.
После этого он зачастил
в школу. Просиживал
в продолжение целых уроков и не спускал с учительницы глаз. При прощании так крепко сжимал ее
руку, что сердце ее беспокойно билось и кровь невольно закипала. Вообще он действовал не вкрадчивостью речей, не раскрытием новых горизонтов, а силою своей красоты и молодости. Оба были молоды,
в обоих слышалось трепетание жизни. Он посетил ее даже
в ее каморке и похвалил, что она сумела устроиться
в таком жалком помещении. Однажды он ей сказал...
Конечно, у нее еще был выход: отдать себя под покровительство волостного писаря, Дрозда или другого влиятельного лица, но она с ужасом останавливалась перед этой перспективой и
в безвыходном отчаянии металась по комнате, ломала себе
руки и билась о стену головой. Этим начинался ее день и этим кончался. Ночью она видела страшные сны.
Полковник Варнавинцев пал на поле сражения. Когда его, с оторванной
рукой и раздробленным плечом, истекающего кровью, несли на перевязочный пункт, он
в агонии бормотал: «Лидочка… государь… Лидочка… господи!»
В будуар к Настеньке вошла кисло-сладкая дама и пожала Лидочке
руку. Это была maman Бурова.
Когда ей было уже за тридцать, ей предложили место классной дамы. Разумеется, она приняла с благодарностью и дала себе слово сделаться достойною оказанного ей отличия. Даже старалась быть строгою, как это ей рекомендовали, но никак не могла. Сама заводила
в рекреационные часы игры с девицами, бегала и кружилась с ними, несмотря на то, что тугой и высокий корсет очень мешал ей. Начальство, видя это, покачивало головой, но наконец махнуло
рукой, убедясь, что никаких беспорядков из этого не выходило.