Неточные совпадения
Что привело меня
к этому положению? — на этот вопрос не обинуясь и уверенно отвечаю: писательство.
Они трудолюбивы, предприимчивы, трезвы, живут союзно и,
что всего важнее, имеют замечательную способность
к пропаганде.
Что все это означает, как не фабрикацию испугов в умах и без того взбудораженных простецов? Зачем это понадобилось? с какого права признано необходимым, чтобы Сербия, Болгария, Босния не смели устроиваться по-своему, а непременно при вмешательстве Австрии? С какой стати Германия берется помогать Австрии в этом деле? Почему допускается вопиющая несправедливость
к выгоде сильного и в ущерб слабому? Зачем нужно держать в страхе соседей?
Потом: «немецкие фабриканты совсем завладели Лодзем»; «немецкие офицеры живут в Смоленске»; «немецкие офицеры генерального штаба появились у Троицы-Сергия, изучают русский язык и ярославское шоссе, собирают статистические сведения, делают съемки» и т. д.
Что им понадобилось? Ужели они мечтают,
что германское знамя появится на ярославском шоссе и село Братовщина будет примежевано
к германской империи?
Но еще мучительнее думать,
что этому мыслительному плену не предвидится конца, потому
что и подрастающее поколение, прислушиваясь
к непрерывному голошению старших, незаметно заражается им.
И находятся еще антики, которые уверяют,
что весь этот хлам история запишет на свои скрижали… Хороши будут скрижали! Нет, время такой истории уж прошло. Я уверен,
что даже современные болгары скоро забудут о Баттенберговых проказах и вспомнят о них лишь тогда, когда его во второй раз увезут: «Ба! — скажут они, — да ведь это уж, кажется, во второй раз! Как бы опять его
к нам не привезли!»
Скажет она это потому,
что душевная боль не давала человечеству ни развиваться, ни совершать плодотворных дел, а следовательно, и в самой жизни человеческих обществ произошел как бы перерыв, который нельзя же не объяснить. Но, сказавши, — обведет эти строки черною каймою и более не возвратится
к этому предмету.
Но, в таком случае, для
чего же не прибегнуть
к помощи телефона? Набрать бы в центре отборных и вполне подходящих
к уровню современных требований педагогов, которые и распространяли бы по телефону свет знания по лицу вселенной, а на местах содержать только туторов, которые наблюдали бы, чтобы ученики не повесничали…
Что может дать такая школа?
Что, кроме tabula rasa [чистой доски (лат.)] и особенной болезни,
к которой следует применить специальное наименование «школьного худосочия»?
Что может выйти из этого сожития?
Что, кроме клетки, в которой сидят два зверя, прикованные каждый
к своему углу и готовые растерзать друг друга при первой возможности?
Он чует своим извращенным умом,
что есть где-то лестница, которая ведет
к почестям и власти.
Я не знаю, как отнесется читатель
к написанному выше, но
что касается до меня, то при одной мысли о «мелочах жизни» сердце мое болит невыносимо.
Война открывает доступ самым дурным страстям (одни подрядчики и казнокрады
чего стоят!); она изнуряет страну материально; прелиминарии
к войне производят в стране умственное и нравственное разложение, погружают ее в мрак ничтожества.
Он равнодушно прочитывает полученную рацею и говорит себе: «У меня и без того смирно —
чего еще больше?..» «Иван Иванович! — обращается он
к приближенному лицу, — кажется, у нас ничего такого нет?» — И есть ли, нет ли, циркуляр подшивается
к числу прочих — и делу конец.
Таким образом, губерния постепенно приводится
к тому томительному однообразию, которое не допускает ни обмена мыслей, ни живой деятельности. Вся она твердит одни и те же подневольные слова, не сознавая их значения и только руководствуясь одним соображением:
что эти слова идут ходко на жизненном рынке.
Но так как выражение «свои средства» есть не
что иное, как вольный перевод выражения «произвол», то для подкрепления его явилось
к услугам и еще выражение: «в законах нет».
Рассказывая изложенное выше, я не раз задавался вопросом: как смотрели народные массы на опутывавшие их со всех сторон бедствия? — и должен сознаться,
что пришел
к убеждению,
что и в их глазах это были не более как „мелочи“, как искони установившийся обиход. В этом отношении они были вполне солидарны со всеми кабальными людьми, выросшими и состаревшимися под ярмом, как бы оно ни гнело их. Они привыкли.
Повторяю то,
что я уже сказал в предыдущей главе: русский чумазый перенял от своего западного собрата его алчность и жалкую страсть
к внешним отличиям, но не усвоил себе ни его подготовки, ни трудолюбия.
Русский крестьянин, который так терпеливо вынес на своих плечах иго крепостного права, мечтал,
что с наступлением момента освобождения он поживет в мире и тишине и во всяком благом поспешении; но он ошибся в своих скромных надеждах: кабала словно приросла
к нему.
Нe скажу, чтобы в результате этого строя лежала правда, но
что вся совокупность этого сложного и искусственно-соображенного механизма была направлена
к ограждению от неправды — это несомненно.
Каждые два года приезжал
к набору флигель-адъютант, и тоже утирал слезы и подавал отчет. И отчеты не об одном наборе, но и обо всем виденном и слышанном, об управлении вообще. Существует ли в губернии правда или нет ее, и
что нужно сделать, чтоб она существовала не на бумаге только, но и на деле. И опять запросы, опять отписки…
Я слишком достаточно говорил выше (III) о современной административной организации, чтобы возвращаться
к этому предмету, но думаю,
что она основана на тех же началах, как и в былые времена, за исключением коллегий, платков и урн.
Впрочем, я отнюдь не хочу утверждать, чтобы нынешняя администрация была плоха, нерасторопна и не способна
к утиранию слез; я говорю только,
что она, подобно своей предшественнице, лишена творческой силы.
В заключение он думал,
что комбинированная им форма общежития может существовать во всякой среде, не только не рискуя быть подавленною, но и подготовляя своим примером
к воспринятию новой жизни самых закоренелых профанов, — и тоже ошибся в расчетах.
Но
к ней прибавилась и еще бесспорная истина,
что жизнь не может и не должна оставаться неподвижною, как бы ни совершенны казались в данную минуту придуманные для нее формы;
что она идет вперед и развивается, верная общему принципу, в силу которого всякий новый успех, как в области прикладных наук, так и в области социологии, должен принести за собою новое благо, а отнюдь не новый недруг, как это слишком часто оказывалось доныне.
Конечно, пройдут десятки лет, и массы приобыкнут, найдут новые источники существования, так
что, в общем, изменение произойдет даже
к лучшему.
Одним словом, вред, принесенный старинными утопистами и их позднейшими последователями, сделался, в глазах политиканов, настолько ясен,
что поощрять утопию и даже оставаться
к ней равнодушным не представляется никакой возможности.
Прислушайтесь
к этим требованиям, и вы без труда убедитесь,
что даже maximum их, сравнительно, не очень велик.
Само собой, впрочем, разумеется,
что я говорю здесь вообще, а отнюдь не применительно
к России. Последняя так еще молода и имеет так много задатков здорового развития,
что относительно ее не может быть и речи о каких-либо новшествах.
И он настолько привык
к этой думе, настолько усвоил ее с молодых ногтей,
что не может представить себе жизнь в иных условиях,
чем те, которые как будто сами собой создались для него.
В городе он отстаивает себя до последней крайности, но почти всегда без успеха, потому
что городская обстановка ошеломляет его; там всё бары живут да купцы, которые тоже барами смотрят, — чуть
что, и городовой
к ним на помощь подоспеет, в кутузку его, сиволапого, потащат.
Все знают,
что у него и рыбы, и мяса насолено, и конопляного масла непочатый бочонок стоит, и чарка водки найдется, — и идут
к нему.
Выше я сказал,
что хозяйственный мужичок играет домашние свадьбы (или, точнее, женит сына, потому
что дочь выдается, когда жених найдется) преимущественно
к концу рождественского мясоеда.
На арену хозяйственности выступает большак-сын. Если он удался, вся семья следует его указаниям и, по крайней мере, при жизни старика не выказывает розни. Но, по временам, стремление
к особничеству все-таки прорывается. Младшие сыновья припрятывают деньги, — не всё на общее дело отдают,
что выработают на стороне. Между снохами появляются «занозы», которые расстраивают мужей.
Да, это был действительно честный и разумный мужик. Он достиг своей цели: довел свой дом до полной чаши. Но спрашивается: с какой стороны подойти
к этому разумному мужику? каким образом уверить его,
что не о хлебе едином жив бывает человек?
О священниках новой формации я знаю очень мало, хотя слышал,
что большинство их уже относится, например,
к полеводству довольно холодно (отдают свой земельный участок в кортому).
Какой тип священника лучше и любезнее для народа, это покажет время; но личные мои симпатии, несомненно, тянут
к прежнему типу, и я очень рад,
что он исчезает настолько медленно,
что и теперь еще составляет большинство.
Поэтому все,
что я скажу дальше о сельском священнике, вполне применимо и
к причетническому быту, но, разумеется, в удвоенной степени, потому
что и нужда здесь двойная, и размеры обеспечивающих средств вдвое и втрое меньше.
У него дом больше — такой достался ему при поступлении на место; в этом доме, не считая стряпущей, по крайней мере, две горницы, которые отапливаются зимой «по-чистому», и это требует лишних дров; он круглый год нанимает работницу, а на лето и работника, потому
что земли у него больше, а стало быть, больше и скота — одному с попадьей за всем недоглядеть; одежда его и жены дороже стоит, хотя бы ни он, ни она не имели никаких поползновений
к франтовству; для него самовар почти обязателен, да и закуска в запасе имеется, потому
что его во всякое время может посетить нечаянный гость: благочинный, ревизор из уездного духовного правления, чиновник, приехавший на следствие или по другим казенным делам, становой пристав, волостной старшина, наконец, просто проезжий человек, за метелью или непогодой не решающийся продолжать путь.
Известно,
что к церквам обязательно прирезывается до тридцати трех десятин земли.
Новшества — не в характере духовенства, да и не с
чем к ним приступиться.
Сенокос обыкновенно убирается помочью; но между этою помочью и тою, которую устраивает хозяйственный мужичок, существует громадная разница. Мужичок приглашает таких же хозяйственных мужиков-соседей, как он сам; работа у них кипит, потому
что они взаимно друг с другом чередуются. Нынешнее воскресенье у него помочь; в следующий праздничный день он сам идет на помочь
к соседу. Священник обращается за помочью ко всему миру; все обещают, а назавтра добрая половила не явится.
Хорошо,
что к сенокосу подоспели на каникулы сыновья. Старший уж кончает семинарию и басом читает за обедней апостола; младшие тоже, по крестьянскому выражению, гогочут. С их помощью батюшка успевает покончить с остальным сенокосом.
К половине сентября начинает сводить священник полевые счеты и только вздрагивает от боли. Оказывается,
что ежели отложить на семена, то останется ржи четвертей десять — двенадцать, да овса четвертей двадцать. Тут — и на собственное продовольствие, и на корм скоту, и на продажу.
Как и хозяйственный мужичок, священник на круглый год запасается с осени. В это время весь его домашний обиход определяется вполне точно.
Что успел наготовить и собрать
к Покрову — больше этого не будет. В это же время и покупной запас можно дешевле купить: и в городе и по деревням — всего в изобилии. Упустишь минуту, когда, например, крупа или пшеничная мука на пятак за пуд дешевле, — кайся потом весь год.
Начать с того,
что он купил имение ранней весной (никто в это время не осматривает имений), когда поля еще покрыты снегом, дороги в лес завалены и дом стоит нетопленый; когда годовой запас зерна и сена подходит
к концу, а скот, по самому ходу вещей, тощ ("увидите, как за лето он отгуляется!").
Наконец, нельзя терять из вида и того,
что старший сын совсем уж поспел — хоть сейчас вези в гимназию. Убежденный помещик начинает задумываться и все больше и больше обращается
к прошлому. У него много товарищей; некоторые из них уж действительные статские советники, а один даже тайный советник есть. Все получают содержание, которое их обеспечивает; сверх того, большинство участвует в промышленных компаниях, пользуется учредительскими паями…
Однако на другой день он пожелал проверить оценку Анпетова. Выйдя из дому, он увидел,
что работник Семен уж похаживает по полю с плужком. Лошадь — белая, Семен в белой рубашке — издали кажет, точно белый лебедь рассекает волны. Но, по мере приближения
к пашне, оказывалось,
что рубашка на Семене не совсем белая, а пропитанная потом.
Сказано — сделано. Через неделю жена собрала сына и уехала в Петербург.
К концу августа убежденный помещик получил известие,
что сын выдержал экзамен в гимназию, а Зверков, Жизнеев, Эльман и другие товарищи дали слово определить
к делу и отца.
Рядом с убежденным помещиком процветает другой помещик, Конон Лукич Лобков, и процветает достаточно удовлетворительно. Подобно соседу своему, он надеется на землю и верит,
что она даст ему возможность существовать; но возможность эту он ставит в зависимость от множества подспорьев, которые
к полеводству вовсе не относятся.