Неточные совпадения
Дело наделало шума; но даже в самый разгар эмансипационных надежд редко
кто усмотрел его вопиющую сущность. Большинство культурных людей отнеслось
к «нему как
к „мелочи“, более или менее остроумной.
— Вот на этом спасибо! — благодарит Авдей, — добёр ты, Петр Матвеич! Это так только вороги твои клеплют, будто ты крестьянское горе сосешь… Ишь ведь! и денежки до копеечки заплатил, и косушку поднес;
кто, кроме Петра Матвеича, так сделает? Ну, а теперь пойти
к старосте, хоть пятишницу в недоимку отдать. И то намеднись стегать меня собирался.
— Кандидатов слишком довольно. На каждое место десять — двадцать человек, друг у дружки так и рвут. И чем больше нужды, тем труднее: нынче и
к месту-то пристроиться легче тому, у
кого особенной нужды нет. Доверия больше, коли человек не жмется, вольной ногой в квартиру
к нанимателю входит. Одёжа нужна хорошая, вид откровенный. А коли этого нет, так хошь сто лет грани мостовую — ничего не получишь. Нет, ежели у
кого родители есть — самое святое дело под крылышком у них смирно сидеть.
Звуча наудачу, речь писателя превращается в назойливое сотрясание воздуха. Слово утрачивает ясность, внутреннее содержание мысли ограничивается и суживается. Только один вопрос стоит вполне определенно:
к чему растрачивается пламя души?
Кого оно греет? на
кого проливает свой свет?
— Читали? читали фельетон в"Помоях"? — радуется он, перебегая от одного знакомца
к другому, — ведь этот"Прохожий наблюдатель" — это ведь вот
кто. Ведь он жил три года учителем в семействе С — ских, о котором пишется в фельетоне; кормили его, поили, ласкали — и посмотрите, как он их теперь щелкает! Дочь-невесту, которая два месяца с офицером гражданским браком жила и потом опять домой воротилась, — и ту изобразил! так живьем всю процедуру и описал!
— Не особенно. Обращаюсь
к нему при случае, как и вообще ко всем,
кто может помочь. Ах, мой друг, так нам тяжело, так тяжело! Ты представь себе только это одно: захотят нас простить — мы живы; не захотят — погибли. Одна эта мысль… ах!
— Нашли
кому завидовать… миллионщицы! — отшучивалась сирота, но в душе совершенно правильно рассудила, что и девяносто восемь рублей на полу не поднимешь; что девяносто восемь рублей да проценты с капитала, вырученного за проданное имущество, около ста двадцати рублей — это уж двести осьмнадцать, да пенсии накопится
к ее выходу около тысячи рублей — опять шестьдесят рублей…
Тетрадки ее были в порядке; книжки чисты и не запятнаны. У нее была шкатулка, которую подарила ей сама maman (директриса института) и в которой лежали разные сувениры. Сувениров было множество: шерстинки, шелковинки, ленточки, цветные бумажки, и все разложены аккуратно,
к каждому привязана бумажка с обозначением, от
кого и когда получен.
— Мой муж больной, — повторяет дама, — а меня ни за что не хотел
к вам пускать. Вот я ему и говорю:"Сам ты не можешь ехать, меня не пускаешь —
кто же, душенька, по нашему делу будет хлопотать?"
Уже на первых шагах он обнаружил особенную наклонность
к выуживанию новостей, и хотя ремесло это в провинции небезопасно, однако он сумел так ловко проскальзывать между Сциллой и Харибдой, что ни с
кем серьезно не поссорился.
По крайности, как были крепостные, так знали, что свой господин бьет, а нынче всякий,
кому даже не
к лицу, и тот тебе скулу своротить норовит.
— И добро бы я не знал, на какие деньги они пьют! — продолжал волноваться Гришка, — есть у старика деньги, есть! Еще когда мы крепостными были, он припрятывал. Бывало, нарвет фруктов, да ночью и снесет
к соседям, у
кого ранжерей своих нет.
Кто гривенничек,
кто двугривенничек пожертвует… Разве я не помню! Помню я, даже очень помню, как он гривенники обирал, и когда-нибудь все на свежую воду выведу! Ах, сделай милость! Сами пьют, а мне не только не поднесут, даже в собственную мою квартиру не пущают!
Впрочем, поездка в отдаленный край оказалась в этом случае пользительною. Связи с прежней жизнью разом порвались: редко
кто обо мне вспомнил, да я и сам не чувствовал потребности возвращаться
к прошедшему. Новая жизнь со всех сторон обступила меня; сначала это было похоже на полное одиночество (тоже своего рода существование), но впоследствии и люди нашлись… Ведь везде живут люди, как справедливо гласит пословица.
Петербург был переполнен наезжими провинциалами. Все, у
кого водилась лишняя деньга, или
кто имел возможность занять, — все устремлялись в Петербург,
к источнику. Одни приезжали из любопытства, другие — потому, что уж очень забавными казались"благие начинания", о которых чуть не ежедневно возвещала печать; третьи, наконец, — в смутном предвидении какой-то угрозы. Крутицын был тоже в числе приезжих, и однажды, в театре, я услыхал сзади знакомый голос...
У батюшки, у матушки // С Филиппом побывала я, // За дело принялась. // Три года, так считаю я, // Неделя за неделею, // Одним порядком шли, // Что год, то дети: некогда // Ни думать, ни печалиться, // Дай Бог с работой справиться // Да лоб перекрестить. // Поешь — когда останется // От старших да от деточек, // Уснешь — когда больна… // А на четвертый новое // Подкралось горе лютое — //
К кому оно привяжется, // До смерти не избыть!
— Господи, помилуй! прости, помоги! — твердил он как-то вдруг неожиданно пришедшие на уста ему слова. И он, неверующий человек, повторял эти слова не одними устами. Теперь, в эту минуту, он знал, что все не только сомнения его, но та невозможность по разуму верить, которую он знал в себе, нисколько не мешают ему обращаться к Богу. Всё это теперь, как прах, слетело с его души.
К кому же ему было обращаться, как не к Тому, в Чьих руках он чувствовал себя, свою душу и свою любовь?
Неточные совпадения
Кто там? (Подходит
к окну.)А, что ты, матушка?
Городничий. Да, и тоже над каждой кроватью надписать по-латыни или на другом каком языке… это уж по вашей части, Христиан Иванович, — всякую болезнь: когда
кто заболел, которого дня и числа… Нехорошо, что у вас больные такой крепкий табак курят, что всегда расчихаешься, когда войдешь. Да и лучше, если б их было меньше: тотчас отнесут
к дурному смотрению или
к неискусству врача.
Да
кто там еще? (Подходит
к окну.)Не хочу, не хочу! Не нужно, не нужно! (Отходя.)Надоели, черт возьми! Не впускай, Осип!
Иди сюда, гляди,
кто здесь!» — // Сказал Игнатий Прохоров, // Взяв
к бревнам приваленную // Дугу.
— А
кто сплошал, и надо бы // Того тащить
к помещику, // Да все испортит он! // Мужик богатый… Питерщик… // Вишь, принесла нелегкая // Домой его на грех! // Порядки наши чудные // Ему пока в диковину, // Так смех и разобрал! // А мы теперь расхлебывай! — // «Ну… вы его не трогайте, // А лучше киньте жеребий. // Заплатим мы: вот пять рублей…»