Неточные совпадения
Поэтому всякая дамочка не только
с готовностью, но и
с наслаждением устремляется к курортам, зная, что тут дело совсем не в
том, в каком положении находятся легкие или почки, а в
том,
чтоб иметь законный повод но пяти раз в день одеваться и раздеваться.
Но если бы и действительно глотание Kraenchen, в соединении
с ослиным молоком, способно было дать бессмертие,
то и такая перспектива едва ли бы соблазнила меня. Во-первых, мне кажется, что бессмертие, посвященное непрерывному наблюдению, дабы в организме не переставаючи совершался обмен веществ, было бы отчасти дурацкое; а во-вторых, я настолько совестлив, что не могу воздержаться,
чтоб не спросить себя: ежели все мы, культурные люди, сделаемся бессмертными,
то при чем же останутся попы и гробовщики?
Так нет же, тут-то именно и разыгрались во всей силе свара, ненависть, глумление и всякое бесстыжество, главною мишенью для которых — увы! — послужила именно
та самая неоскудевающая рука, которая и дележку-то
с тою специальною целью предприняла,
чтоб угобзить господ чиновников и, само собой разумеется, в
то же время положить начало корпорации довольных.
Нет, даже Колупаев
с Разуваевым — и
те недовольны. Они, конечно, понимают, что «жить ноне очень способно», но в
то же время не могут не тревожиться, что есть тут что-то «необнакавенное», чудное, что, идя по этой покатости, можно,
того гляди, и голову свернуть. И оба начинают просить «констинтунциев»… Нам
чтоб «констинтунциев» дали, а толоконников
чтоб к нам под начал определили 26, да
чтоб за печатью: и ныне и присно и во веки веков.
Мальчик в штанах (
с участием).Не говорите этого, друг мой! Иногда мы и очень хорошо понимаем, что
с нами поступают низко и бесчеловечно, но бываем вынуждены безмолвно склонять голову под ударами судьбы. Наш школьный учитель говорит, что это — наследие прошлого. По моему мнению, тут один выход:
чтоб начальники сами сделались настолько развитыми,
чтоб устыдиться и сказать друг другу: отныне пусть постигнет кара закона
того из нас, кто опозорит себя употреблением скверных слов! И тогда, конечно, будет лучше.
И сколько еще встречается на свете людей, которые вполне искренно убеждены, что
с жиру человек может только беситься и что поэтому самая мудрая внутренняя политика заключается в
том,
чтоб держать людской род в состоянии более или менее пришибленном!
Я не говорю,
чтоб отношения русского культурного человека к мужику, в
том виде, в каком они выработались после крестьянской реформы, представляли нечто идеальное, равно как не утверждаю и
того,
чтоб благодеяния, развиваемые русской культурой, были особенно ценны; но я не могу согласиться
с одним: что приурочиваемое каким-то образом к обычаям культурного человека свойство пользоваться трудом мужика, не пытаясь обсчитать его, должно предполагаться равносильным ниспровержению основ.
Так вот оно как. Мы, русские,
с самого Петра I усердно"учим по-немецку"и все никакого случая поймать не можем, а в Берлине уж и теперь"случай"предвидят, и, конечно, не для
того,
чтоб читать порнографическую литературу г. Цитовича, учат солдат"по-русску". Разумеется, я не преминул сообщить об этом моим товарищам по скитаниям, которые нашли, что факт этот служит новым подтверждением только что формулированного решения: да, Берлин ни для чего другого не нужен, кроме как для человекоубивства.
Несколько скучный, как бы страдающий головной болью, он привлекал очень немного иностранцев, и ежели
тем не менее из всех сил бился походить на прочие столицы,
с точки зрения монументов и дворцов,
то делал это pro domo, [для себя]
чтоб верные подданные прусской короны имели повод гордиться, что и их короли не отказывают себе в монументах.
Во-первых, современный берлинец чересчур взбаламучен рассказами о парижских веселостях,
чтоб не попытаться завести и у себя что-нибудь a l'instar de Paris. [по примеру Парижа] Во-вторых, ежели он не будет веселиться,
то не скажет ли об нем Европа: вот он прошел
с мечом и огнем половину цивилизованного мира, а остался все
тем же скорбным главою берлинцем.
Я не хочу, конечно, сказать этим,
чтоб университеты, музеи и
тому подобные образовательные учреждения играли ничтожную роль в политической и общественной жизни страны, — напротив! но для
того,
чтоб влияние этих учреждений оказалось действительно плодотворным, необходимо,
чтоб между ними и обществом существовала живая связь,
чтоб университеты, например, были светочами и вестниками жизни, а не комментаторами официально признанных формул, которые и сами по себе настолько крепки, что, право, не нуждаются в подтверждении и провозглашении
с высоты профессорских кафедр.
С своей стороны, отнюдь не оправдывая нескромности табльдотного Рюи-Блаза 15 и даже не имея ничего против
того,
чтоб назвать ее клеветою, я позволяю себе, однако ж, один вопрос: почему ни один кельнер не назовет ни eine englische, ни eine deutche, ни eine franzosische Dame, [ни английскую, ни немецкую, ни французскую даму] а непременно из всех национальностей выберет русскую?
Мы в этом отношении поставлены несомненно выгоднее. Мы рождаемся
с загадкой в сердцах и потом всю жизнь лелеем ее на собственных боках. А кроме
того, мы отлично знаем, что никаких поступков не будет. Но на этом наши преимущества и кончаются, ибо дальнейшие наши отношения к загадке заключаются совсем не в разъяснении ее, а только в известных приспособлениях. Или, говоря другими словами, мы стараемся так приспособиться,
чтоб жить без шкур, но как бы
с оными.
Разумеется, это было необходимо мне для
того,
чтоб иметь возможность вырвать
с корнем плевела, а добрым колосьям предоставить дозреть, дабы употребить их в пищу впоследствии.
До
тех пор это"свое"пряталось за целою сетью всевозможных формальностей, которые преднамеренно были комбинированы
с таким расчетом,
чтоб спрятать заправскую действительность.
Теперь сопоставьте-ка эти наблюдения
с известиями о саранче, колорадском жучке, гессенской мухе и пр., и скажите по совести: куда мы идем? уж не
того ли хотим добиться,
чтоб и на крестьянских дворах ничем не пахло?
Что благородныйбонапартист уживается рядом
с благороднымсоциалистом — в этом еще нет чуда, ибо и
тот и другой живут достаточно просторно,
чтоб не мозолить друг другу глаза.
Разумеется, было бы преувеличенно утверждать,
чтоб логика событий всегда действовала в этих случаях
с строгою неумолимостью, но если даже применить сюда в качестве ободряющего обстоятельства пресловутое"как посмотреть",
то все-таки выйдет порядочный риск.
В деле беллетристики он противник всяких психологических усложнений и анализов и требует от автора,
чтоб он, без отвлеченных околичностей, но
с возможно большим разнообразием «особых примет», объяснил ему, каким телом обладает героиня романа,
с кем и когда и при каких обстоятельствах она совершила первый, второй и последующие адюльтеры, в каком была каждый раз платье, заставляла ли себя умолять или сдавалась без разговоров, и ежели дело происходило в cabinet particulier, [в отдельном кабинете]
то в каком именно ресторане, какие прислуживали гарсоны и что именно было съедено и выпито.
— Не думайте, впрочем, Гамбетта, — продолжал Твэрдоонто, —
чтоб я был суеверен… нимало! Но я говорю одно: когда мы затеваем какое-нибудь мероприятие,
то прежде всего обязываемся понимать, против чего мы его направляем. Если б вы имели дело только
с людьми цивилизованными — ну, тогда я понимаю… Ни вы, ни я… О, разумеется, для нас… Но народ, Гамбетта! вспомните, что такое народ! И что у него останется, если он не будет чувствовать даже этой узды?
Так мы и сделали. Вместе сочинили прошение, которое он зарукоприкладствовал и сейчас же отправил
с надписью rИcommandИ. [заказное] Признаюсь, я
с особенной любовью настаивал,
чтоб прошение было по пунктам и написано и зарукоприкладствовано. Помилуйте! одно
то чего стоит: сидят люди в Париже и по пунктам прошение сочиняют! Чрезвычайность этого положения до такой степени взволновала меня, что я совсем забылся и воскликнул...
Но не забудем, что ежели,
с одной стороны, отечество простирает над нами благодоющую руку свою,
то,
с другой стороны, оно делает это не беспошлинно, но под условием,
чтоб мы повиновались начальству и любили оное.
Хуже всего
то, что, наслушавшись этих приглашений, а еще больше насмотревшись на их осуществление, и сам мало-помалу привыкаешь к ним. Сначала скажешь себе: а что, в самом деле, ведь нельзя же в благоустроенном обществе без сердцеведцев! Ведь это в своем роде необходимость… печальная, но все-таки необходимость! А потом, помаленьку да полегоньку, и свое собственное сердце начнешь
с таким расчетом располагать,
чтоб оно во всякое время представляло открытую книгу: смотри и читай!
Нет, уж лучше я завтра… — смущенно ответил я сам себе и в
ту же минуту поспешил
с таким расчетом юркнуть,
чтоб и ушей моих не было видно.
Вопрос третий: можно ли жить такою жизнью, при которой полагается есть пирог
с грибами исключительно затем,
чтоб держать язык за зубами? Сорок лет
тому назад я опять-таки наверное ответил бы: нет, так жить нельзя. А теперь? — теперь: нет, уж я лучше завтра…
Но всероссийские клоповники не думают об этом. У них на первом плане личные счеты и личные отмщения. Посевая смуту, они едва ли даже предусматривают, сколько жертв она увлечет за собой: у них нет соответствующего органа,
чтоб понять это. Они знают только одно: что лично они непременно вывернутся. Сегодня они злобно сеют смуту, а завтра, ежели смута примет беспокойные для них размеры, они будут,
с тою же холодною злобой, кричать: пали!
Очевидно, тут речь идет совсем не об единении, а о
том,
чтоб сделать из народа орудие известных личных расчетов. А сверх
того, может быть, и розничная продажа играет известную роль. Потому что, сообразите в самом деле, для чего этим людям вдруг понадобилось это единение?
С чего они так внезапно заговорили о нем?
— Ну-с, так это исходный пункт. Простить — это первое условие, но
с тем,
чтоб впредь в
тот же грех не впадать, — это второе условие. Итак, будем говорить откровенно. Начнем
с народа. Как земец, я живу
с народом, наблюдаю за ним и знаю его. И убеждение, которое я вынес из моих наблюдений, таково: народ наш представляет собой образец здорового организма, который никакие обольщения не заставят сойти
с прямого пути. Согласны?
— Прекрасно, — отвечал он. — А теперь спрашивается: что необходимо предпринять,
чтоб устранить это растлевающее влияние?
чтоб вновь вдвинуть жизнь в
ту здоровую колею,
с которой ее насильственно свела ложь, насквозь пропитавшая нашу интеллигенцию?
Но я, признаюсь, был обрадован, потому что
с этими земцами, как ни будь осторожен и консервативен, наверное, в конце концов в чем-нибудь да проштрафишься. Сверх
того, мы подъезжали к Кёльну, и в голове моей созрел предательский проект: при перемене вагонов засесть на несколько станций в третий класс,
чтоб избежать дальнейших собеседований по делам внутренней политики.