Неточные совпадения
Ни о каких обязательствах не
может быть тут речи, кроме обязательства содержать в чистоте бюст и шею.
Там, в долине Иловли, эта боль напоминала вам о живучести в вас человеческого естества; здесь, в долине Лана, она ровно ни о чем не напоминает, ибо ее давно уже пережили (
может быть, за несколько поколений назад), да и на бобах развели.
Но если бы и действительно глотание Kraenchen, в соединении с ослиным молоком, способно
было дать бессмертие, то и такая перспектива едва ли бы соблазнила меня. Во-первых, мне кажется, что бессмертие, посвященное непрерывному наблюдению, дабы в организме не переставаючи совершался обмен веществ,
было бы отчасти дурацкое; а во-вторых, я настолько совестлив, что не
могу воздержаться, чтоб не спросить себя: ежели все мы, культурные люди, сделаемся бессмертными, то при чем же останутся попы и гробовщики?
Я видал такие обширные полевые пространства в южной половине Пензенской губернии 14, по, под опасением возбудить в читателе недоверие, утверждаю, что репутация производства так называемых «буйных» хлебов гораздо с большим нравом
может быть применена к обиженному природой прусскому поморью, нежели к чембарским благословенным пажитям, где, как рассказывают, глубина черноземного слоя достигает двух аршин.
Мне скажут,
может быть, что прусское правительство исстари производило в восточной Пруссии опыты разработки земли в обширных размерах и тратило на это громадные суммы без всякой надежды на их возврат… Что ж! против этого я, конечно, ничего возразить не имею.
Я не скажу, чтоб сравнения, которые при этом сами собой возникали,
были обидны для моего самолюбия (у меня на этот случай
есть в запасе прекрасная поговорка: моя изба с краю), но не
могу скрыть, что чувствовалась какая-то непобедимая неловкость.
И еще говорят: в России не
может быть пролетариата, ибо у нас каждый бедняк
есть член общины и наделен участком земли.
Но, во всяком случае, достижение этого признания должно
быть первою и главнейшею целью всего общества, и худо рекомендует себя та страна, где сейчас слышится: отныне вы
можете открыто выражать ваши мысли и желания, а следом за тем: а нуте, посмотрим, как-то вы
будете открыто выражать ваши мысли и желания!
— Ха-ха! ведь и меня наделили! Как же! заполучил-таки тысячки две чернозёмцу! Вот так потеха
была! Хотите? — говорят. Ну, как, мол, не хотеть: с моим, говорю, удовольствием! А! какова потеха! Да, батенька, только у нас такие дела
могут даром проходить!Да-с, только у нас-с. Общественного мнения нет, печать безмолвствует — валяй по всем по трем! Ха-ха!
Вечный праздник, вечное скитание на чужой счет — очевидно, что никакое начальство, как бы оно ни
было всемогуще, не
может бессрочно обеспечить подобное существование.
Мне скажут,
может быть, что и в провинции уже успело образоваться довольно компактное сословие «кровопивцев», которые не имеют причин причислять себя к лику недовольных; но ведь это именно те самые люди, о которых уже говорено выше и которые, в одно и то же время и пирог зубами рвут, и глумятся над рукою, им благодеющею.
Нет, даже Колупаев с Разуваевым — и те недовольны. Они, конечно, понимают, что «жить ноне очень способно», но в то же время не
могут не тревожиться, что
есть тут что-то «необнакавенное», чудное, что, идя по этой покатости, можно, того гляди, и голову свернуть. И оба начинают просить «констинтунциев»… Нам чтоб «констинтунциев» дали, а толоконников чтоб к нам под начал определили 26, да чтоб за печатью: и ныне и присно и во веки веков.
Разумеется, однако ж, если б меня спросили,
могу ли я хоть на один час поручиться, чтоб такой-то бесшабашный советник,
будучи предоставлен самому себе, чего-нибудь не накуролесил, то я ответил бы: нет, не
могу!
А
может быть, и не на меня упадет, а на другого, или и совсем ни на кого не упадет, а просто останется стоять на страх врагам.
Может быть, для пользы службы необходимо, чтоб русский подох или, по малой мере, обмер?
— Гм… да… А ведь истинному патриоту не так подобает… Покойный граф Михаил Николаевич недаром говаривал: путешествия в места не столь отдаленные не токмо не вредны, но даже не без пользы для молодых людей
могут быть допускаемы, ибо они формируют характеры, обогащают умы понятиями, а сверх того разжигают в сердцах благородный пламень любви к отечеству! Вот-с.
—
Может быть!
может быть! — задумчиво молвил Дыба, — мне самому, по временам, кажется, что иногда мы считаем человека заблуждающимся, а он между тем давно уже во всем принес оправдание и ожидает лишь случая, дабы запечатлеть… Как вы полагаете, ваше превосходительство? — обратился он к Удаву.
Мальчик высказал это солидно, без похвальбы, и без всякого глумления над странностью моего вопроса. По-видимому, он понимал, что перед ним стоит иностранец (кстати: ужасно странно звучит это слово в применении к русскому путешественнику; по крайней мере, мне большого труда стоило свыкнуться с мыслью, что я где-нибудь
могу быть… иностранцем!!), которому простительно не знать немецких обычаев.
— Вопрос ваш до крайности удивляет меня, господин! — скромно ответил мальчик, — зачем я
буду пачкаться в грязи или садиться в лужу, когда
могу иметь для моих прогулок и игр сухие и удобные места? А главное, зачем я
буду поступать таким образом, зная, что это огорчит моих добрых родителей?
О, русский мальчик!
может быть, я скучноговорю, но лучше пусть
буду я говорить скучно, нежели вести веселый разговор и в то же время чувствовать, что нахожусь под следствием и судом!
Мальчик в штанах (испуганно).Но,
может быть, это дурная болезнь какая-нибудь?
Мальчик в штанах. Никогда у вас ни улицы, ни праздника не
будет. Убеждаю вас, останьтесь у нас! Право, через месяц вы сами
будете удивляться, как вы
могли так жить, как до сих пор жили!
Мальчик без штанов. Так то задаром, а не за грош. Задаром-то я отдал — стало
быть, и опять
могу назад взять… Ах, колбаса, колбаса!
Кажется, что
может быть проще мысли, что жить в среде людей довольных и небоящихся гораздо удобнее, нежели
быть окруженным толпою ропщущих и трепещущих несчастливцев, — однако ж с каким упорством торжествующая практика держится совершенно противоположных воззрений!
С одной стороны, она производит людей-мучеников 2, которых повсюду преследует представление о родине, но которые все-таки по совести не
могут отрицать, что на родине их ожидает разговор с становым приставом; с другой — людей-мудрецов, которые раз навсегда порешили: пускай родина процветает особо, а я
буду процветать тоже особо, ибо лучше два-три месяца подышать полною грудью, нежели просидеть их в «холодной»…
Мне скажут,
может быть, что во всех этих собеседованиях с"мужичком"и хождениях около него кроется достаточная доля опасности, так как они
могут служить удобным орудием для известного рода происков, которые во всех новейших хрестоматиях известны под именем неблагонамеренных.
Жалуются, что русская деревня страдает от культурного абсентеизма, но разве
может быть иначе?
Я не говорю, чтоб отношения русского культурного человека к мужику, в том виде, в каком они выработались после крестьянской реформы, представляли нечто идеальное, равно как не утверждаю и того, чтоб благодеяния, развиваемые русской культурой,
были особенно ценны; но я не
могу согласиться с одним: что приурочиваемое каким-то образом к обычаям культурного человека свойство пользоваться трудом мужика, не пытаясь обсчитать его, должно предполагаться равносильным ниспровержению основ.
Ведь,
может быть, эти"неизвестные"отыскали способ бороться с саранчой или с колорадским жучком и приходили в деревню затем, чтоб поделиться своим открытием с ее обитателями?
Если бы дело ограничивалось только этим, то бог бы с нею: пускай утешает бойцов; но
есть и существенная опасность, которая ей присуща и которая заключается в том, что «заезжание»
может надоесть.
Недостатка в движении, конечно, нет (да и не
может не
быть движения в городе с почти миллионным населением), но это какое-то озабоченное, почти вымученное движение, как будто всем этим двигающимся взад и вперед людям до смерти хочется куда-то убежать.
Может быть, в них и спрятано где-нибудь что-нибудь подходящее, да заглядывать-то туда не хочется, потому что, покуда отыскиваешь это подходящее (а спросите-ка"дамочку", знает ли она даже, что для нее"подходящее"?), непременно сто раз час своего рождения проклянешь.
Может быть, поэтому-то и берлинская веселость имеет какой-то неискренний, мрачный характер.
Там, где эти свойства отсутствуют, где чувство собственного достоинства заменяется оскорбительным и в сущности довольно глупым самомнением, где шовинизм является обнаженным, без всякой примеси энтузиазма, где не горят сердца ни любовью, ни ненавистью, а воспламеняются только подозрительностью к соседу, где нет ни истинной приветливости, ни искренней веселости, а
есть только желание похвастаться и расчет на тринкгельд, [чаевые] — там, говорю я, не
может быть и большого хода свободе.
Нужно полагать, что это
было очень серьезное орудие государственной Немезиды, потому что оно отпускалось в количестве, не превышавшем 41-го удара, хотя опытный палач, как в то время удостоверяли,
мог с трех ударов заколотить человека насмерть.
Мало того: он утверждал, что сама злая воля преступника требует себе воздаяния в виде кнута и что, не
будь этого воздаяния, она
могла бы счесть себя неудовлетворенною.
Одним словом, вопрос, для чего нужен Берлин? — оказывается вовсе нестоль праздным, как это
может представиться с первого взгляда. Да и ответ на него не особенно затруднителен, так как вся
суть современного Берлина, все мировое значение его сосредоточены в настоящую минуту в здании, возвышающемся в виду Королевской площади и носящем название: Главный штаб…
Произойдет ли когда-нибудь волшебство, при помощи которого народная школа, народное здоровье, занятие сельским хозяйством, то
есть именно те поприща, на которых культурный человек
может принести наибольшую пользу, перестанут считаться синонимами распространения превратных идей?
А что не
может быть на уме у динстмана, кроме превратных толкований?
Но,
может быть, если бы эта утопия осуществилась, то сами извозчики сбесились бы от жира и ничегонеделания?
Может быть, зимой, когда сосчитаны барыши, эти последние и сознают себя добрыми буржуа, но летом они, наравне с самым последним кельнером, продают душу наезжему человеку и не имеют иного критериума для оценки вещей и людей, кроме того, сколько то или другое событие, тот или другой"гость"бросят им лишних пфеннигов в карман.
Очень
может быть, что дело происходило так.
На что вы ни взглянете, к чему ни прикоснетесь, — на всем легла целая повесть злоключений и отрад (ведь и у обделенных
могут быть отрады!), и вы не оторветесь от этой повести, не дочитав ее до конца, потому что каждое ее слово, каждый штрих или терзает ваше сердце, или растворяет его блаженством…
Она дает тон курорту; на ней одной можно воочию убедиться, до какого совершенства
может быть доведена выкормка женщины, поставившей себе целью останавливать на своих атурах вожделеющие взоры мужчин, и в какой мере платье должно служить, так сказать, осуществлением этой выкормки.
Они ходили всегда вместе, во-первых, потому, что
были равны в чинах и
могли понимать друг друга, и, во-вторых, потому, что оба чувствовали себя изолированными среди курортной толкотни.
Это
было ужасно доброжелательно. Но так как будущее сокрыто от смертных и
могло представить надобность в поездке в Швейцарию независимо от всяких превратных толкований, то я все-таки поспешил оградить себя.
— Да вы,
может быть, полагаете, что это ихнее"увенчание здания" — диковинка-с? — продолжал греметь Удав.
Мне скажут,
может быть, что на то человеку дан ум, чтоб устраняться от искушений, но ведь это легче сказать, нежели выполнить.
Дома мне все-таки казалось — разумеется, это
был обман чувств, не больше, — что я что-нибудь
могу, наблюсти, закричать караул, ухватить похитителя за руку; а тут даже эта эфемерная надежда исчезла.
Так, например, берейтор не
может творить суд и расправу; идиоту не предоставляется уловлять человеческие сердца; вору не вручается ключ от кассы; расточителю не дозволяется
быть распорядителем общественного или частного достояния.