Да и не в одной Москве, а и везде в России, везде, где
жил человек, — везде пахло. Потому что везде было изобилие, и всякий понимал, что изобилия стыдиться нечего. Еще очень недавно, в Пензе, хозяйственные купцы не очищали ретирад, а содержали для этой цели на дворах свиней. А в Петербурге этих свиней ели под рубрикой"хлебной тамбовской ветчины". И говорили: у нас в России трихин в ветчине не может быть, потому что наша свинья хлебная.
Неточные совпадения
Я говорю о среднем культурном русском
человеке, о литераторе, адвокате, чиновнике, художнике, купце, то есть о
людях, которых прямо или косвенно уже коснулся луч мысли, которые до известной степени свыклись с идеей о труде и которые три четверти года
живут под напоминанием о местах не столь отдаленных.
Кажется, что может быть проще мысли, что
жить в среде
людей довольных и небоящихся гораздо удобнее, нежели быть окруженным толпою ропщущих и трепещущих несчастливцев, — однако ж с каким упорством торжествующая практика держится совершенно противоположных воззрений!
Почему желание знать, как
живет русский деревенский
человек, называется предосудительным, а желание поделиться с ним некоторыми небесполезными сведениями, которые повысили бы его умственный и нравственный уровень, — превратным толкованием?
14 вдобавок эти делишки, вместе с делишками других столь же простых
людей, не бесполезны и для страны, в которой я
живу.
У этого
человека все курортное лакейство находится в рабстве; он
живет не в конуре, а занимает апартамент; спит не на дерюге, а на тончайшем белье; обедает не за табльдотом, а особо жрет что-то мудреное; и в довершение всего жена его гуляет на музыке под руку с сановником.
И были бы мы теперь при двугривенном, если бы рядом с этим решением совсем неожиданно не выдвинулся довольно замысловатый вопрос:"Странное дело!
люди без шкур — а
живут?
Каким образом это сходит им с рук? в силу чего?"Но что еще замысловатее: если
люди без шкур ухитряются
жить, то какую же степень живучести предъявят они, если случайно опять обрастут?
— Я рассчитываю на вас, Подхалимов! Надо же, наконец! надо, чтоб знали!
Человек жил, наполнил вселенную громом — и вдруг… нигде его нет! Вы понимаете… нигде! Утонул и даже круга на воде… пузырей по себе не оставил! Вот это-то именно я и желал бы, чтоб вы изобразили! Пузырей не оставил… поймите это!
Действительно, приехавши в конце августа прямо в Париж, я подумал, что ошибкой очутился в Москве, в Охотном ряду. Там тоже
живут благополучные
люди, а известно, что никто не выделяет такую массу естественных зловоний, как благополучный
человек.
Везде
люди настоящие слова говорят, а мы и поднесь на езоповских притчах сидим; везде
люди заправскою жизнью
живут, а у нас приспособляются.
Словом сказать, при взгляде на Старосмыслова и его подругу как-то невольно приходило на ум: вот
человек, который
жил да поживал под сению Кронебергова лексикона, начиненный Евтропием и баснями Федра, как вдруг в его жизнь, в виде маленькой женщины, втерлось какое-то неугомонное начало и принялось выбрасывать за борт одну басню за другой.
— Истинно вам говорю: глядишь это, глядишь, какое нынче везде озорство пошло, так инда тебя ножом по сердцу полыснет! Совсем
жить невозможно стало. Главная причина: приспособиться никак невозможно. Ты думаешь: давай буду
жить так! — бац!
живи вот как! Начнешь
жить по-новому — бац!
живи опять по-старому! Уж на что я простой
человек, а и то сколько раз говорил себе: брошу Красный Холм и уеду
жить в Петербург!
—
Пожил, повоевал — и шабаш! Умный был
человек, а вот… И какая этому причина?!
Кто, не всуе носящий имя
человека, не испытал священных экзальтации мысли? кто мысленно не обнимал человечества, не
жил одной с ним жизнью? Кто не метался, не изнемогал, чувствуя, как существо его загорается под наплывом сладчайших душевных упоений? Кто хоть раз, в долгий или короткий период своего существования, не обрекал себя на служение добру и истине? И кто не пробуждался, среди этих упоений, под окрик: цыц… вредный мечтатель!
Ответ.На это могу вам сказать следующее. Когда старому князю Букиазба предлагали вопрос: правильно ли такой-то награжден, а такой-то обойден? — то он неизменно давал один и тот же ответ: о сем умолчу. С этим ответом он
прожил до глубокой старости и приобрел репутацию
человека, которому пальца в рот не клади.
Ежели
человек тревожно цепляется за свой завтрашний день — стало быть, он жаждет
жить.
Это крамола против человечества, против божьего образа, воплотившегося в
человеке, против всего, что человечеству дорого, чем оно
живет и развивается.
Утешайся историей и
живи одной мыслью с народом — вот обязательные условия существования современного
человека.
Кроме страсти к чтению, он имел еще два обыкновения, составлявшие две другие его характерические черты: спать не раздеваясь, так, как есть, в том же сюртуке, и носить всегда с собою какой-то свой особенный воздух, своего собственного запаха, отзывавшийся несколько жилым покоем, так что достаточно было ему только пристроить где-нибудь свою кровать, хоть даже в необитаемой дотоле комнате, да перетащить туда шинель и пожитки, и уже казалось, что в этой комнате лет десять
жили люди.
Неточные совпадения
Так как я знаю, что за тобою, как за всяким, водятся грешки, потому что ты
человек умный и не любишь пропускать того, что плывет в руки…» (остановясь), ну, здесь свои… «то советую тебе взять предосторожность, ибо он может приехать во всякий час, если только уже не приехал и не
живет где-нибудь инкогнито…
«Это, говорит, молодой
человек, чиновник, — да-с, — едущий из Петербурга, а по фамилии, говорит, Иван Александрович Хлестаков-с, а едет, говорит, в Саратовскую губернию и, говорит, престранно себя аттестует: другую уж неделю
живет, из трактира не едет, забирает все на счет и ни копейки не хочет платить».
Простите,
люди добрые, // Учите уму-разуму, // Как
жить самой?
Мычит корова глупая, // Пищат галчата малые. // Кричат ребята буйные, // А эхо вторит всем. // Ему одна заботушка — // Честных
людей поддразнивать, // Пугать ребят и баб! // Никто его не видывал, // А слышать всякий слыхивал, // Без тела — а
живет оно, // Без языка — кричит!
Г-жа Простакова. Ты же еще, старая ведьма, и разревелась. Поди, накорми их с собою, а после обеда тотчас опять сюда. (К Митрофану.) Пойдем со мною, Митрофанушка. Я тебя из глаз теперь не выпущу. Как скажу я тебе нещечко, так
пожить на свете слюбится. Не век тебе, моему другу, не век тебе учиться. Ты, благодаря Бога, столько уже смыслишь, что и сам взведешь деточек. (К Еремеевне.) С братцем переведаюсь не по-твоему. Пусть же все добрые
люди увидят, что мама и что мать родная. (Отходит с Митрофаном.)