Неточные совпадения
Как только с них сняли
в Эйдткунене чины, так они тотчас же отлучились и, выпустив угнетавшую их государственность, всем без разбора
начали подмигивать.
И вот едва мы разместились
в новом вагоне (мне пришлось сесть
в одном спальном отделении с бесшабашными советниками), как тотчас же бросились к окнам и
начали смотреть.
Я нимало не сомневаюсь, что
в звании кнехта очень мало лестного, но разве кнехты родятся, только
начиная с Эйдткунена? разве политико-экономические основания, которые практикуются под Инстербургом, не совершенно равносильны тем, которые практикуются и под Петергофом?
Так нет же, тут-то именно и разыгрались во всей силе свара, ненависть, глумление и всякое бесстыжество, главною мишенью для которых — увы! — послужила именно та самая неоскудевающая рука, которая и дележку-то с тою специальною целью предприняла, чтоб угобзить господ чиновников и, само собой разумеется,
в то же время положить
начало корпорации довольных.
Нет, даже Колупаев с Разуваевым — и те недовольны. Они, конечно, понимают, что «жить ноне очень способно», но
в то же время не могут не тревожиться, что есть тут что-то «необнакавенное», чудное, что, идя по этой покатости, можно, того гляди, и голову свернуть. И оба
начинают просить «констинтунциев»… Нам чтоб «констинтунциев» дали, а толоконников чтоб к нам под
начал определили 26, да чтоб за печатью: и ныне и присно и во веки веков.
Бывают даже такие личности, которые, покуда одеты
в партикулярное платье, перелагают Давидовы псалмы 29, а как только наденут вицмундир, так тотчас же
начинают читать
в сердцах посторонних людей, хотя бы последние совсем их об этом не просили.
— А впрочем, по нынешнему времени и мудреного мало, что некоторые впадают
в заблуждения, — задорливо
начал Дыба, — нельзя! Посмотрите, что кругом делается?
Правда, я
начал ходить
в школу очень недавно, и, вероятно, не все результаты современной науки открыты для меня, но, во всяком случае, не могу не сознаться, что ваш внешний вид, ваше появление сюда среди лужи и ваш способ выражаться сразу повергли меня
в величайшее недоумение.
Признаюсь, я никогда не мог читать без глубокого волнения газетных известий о том, что
в такую-то, дескать, деревню явились неизвестные люди и
начали с мужичками беседовать, но мужички, не теряя золотого времени, прикрутили им к лопаткам руки и отправили к становому приставу.
Да и эта самая Альфонсинка, которую он собрался «изуродовать» и которая теперь, развалившись
в коляске, летит по Невскому, — и она совсем не об том думает, как она будет через час nocer [кутить] у Бореля, а об том, сколько еще нужно времени, чтоб «отработаться» и потом удрать
в Париж, где она
начнет nocer уж взаправду, как истинно доброй и бравой кокотке надлежит…
Зато с наступлением весеннего тепла курорт
начинает закипать, и чем больше подвигается время
в глубь лета, тем гуще и гуще раздается пчелиное гудение вокруг курзала и бесчисленных табльдотов, простирающих свои объятия наезжему люду.
Но ведь с другой стороны, если б мы вздумали подражать немецким образцам, то есть
начали бы солидничать и
в молчании ждать своей участи, то не вышло бы из этого другой, еще горшей беды?
Благо странам, которые,
в виде сдерживающего
начала, имеют
в своем распоряжении кутузку, но еще более благо тем, которые, отбыв время кутузки, и ныне носят ее
в сердцах благодарных детей своих.
От обедов a la carte
в курзале перешли к табльдоту
в кургаузе, перестали говорить о шампанском и обратились к местному кислому вину, приговаривая: вот так винцо! бросили погоню за молодыми бесшабашными советниками и
начали заигрывать с коллежскими и надворными советниками. По вечерам посещали друг друга
в конурах, причем Дыба читал вслух"Ключ к таинствам природы"Эккартсгаузена и рассказывал анекдоты из жизни графа Михаила Николаевича, сопровождая эти рассказы приличным экспекторированием.
Теперь, однако ж, я
начинаю догадываться,
в чем заключалась причина неуспеха этих людей.
Разве не бывало примеров, что и
в оставленных храмах вновь раздавались урчания авгуров, что и низверженные кумиры вновь взбирались на старые пьедесталы и
начинали вращать алмазными очами?
Оттого ли, что потухло у бюрократии воображение, или оттого, что развелось слишком много кафешантанов и нет времени думать о деле; как бы то ни было, но
в бюрократическую практику мало-помалу
начинают проникать прискорбные фельдъегерские предания.
В одной только бюрократической профессии это
начало отсутствует.
Вероятно,
в этих видах
начали ныне прибегать к комиссиям.
А так как
в чиновничьем мире разногласий не полагается, то, дабы дать время арбузу войти
в соглашение с свиным хрящиком,
начинают отлынивать и предаваться боковым движениям.
Так что ежели Иван Иваныч сидит долго (бывали
в старину, по упущению, и такие случаи), то обыватель
начинает даже гордиться и впадает
в самонадеянный тон.
— Но довольно об этом! — сказал граф взволнованным голосом, — возвратимся к
началу нашей беседы. Вы, кажется, удивлялись, что наше бюрократическое творчество оскудевает… то есть
в каком же это смысле?
в смысле распоряжений или
в другом каком?
Показал, как иногда полезно бывает заставлять ум обращаться к
началам вещей, не торопясь формулированием изолированных выводов; как это обращение, с одной стороны, укрепляет мыслящую способность, а с другой стороны, возбуждает
в обывателе доверие, давая ему возможность понять,
в силу каких соображений и на какой приблизительно срок он обязывается быть твердым
в бедствиях.
Так что когда министр внутренних дел Перовский
начал издавать таксы на мясо и хлеб, то и это заинтересовало нас только
в качестве анекдота, о котором следует говорить с осмотрительностью.
Во-первых,
начал ножом ловить соус, во-вторых, стал вытирать тарелку хлебом, быстро посылая куски
в рот, и, наконец, до того рассвирепел, что на самую тарелку
начал бросать любострастные взоры…
Он что-то пробормотал, потом покраснел и
начал смотреть
в окошко. Ужасно эти буржуа не любят, когда их
в упор называют клерикалами.
Я возвратился из Версаля
в Париж с тем же поездом, который уносил и депутатов. И опять все французы жужжали, что,
в сущности, Клемансо прав, но что же делать, если уши выше лба не растут. И всем было весело, до такой степени весело, что многие даже осмелились и
начали вслух утверждать, что Мак-Магон совсем не так прост, как это может казаться с первого взгляда.
Но
в решительную минуту Шамбор отступил. Он понял, что Мак-Магон не представляет достаточного прикрытия для заправского расстреляния"доброго города Парижа". И Мак-Магон с своей стороны тоже не настаивал. Но, сверх того, и того и другого, быть может, смутило то обстоятельство, что палата, с раскассирования которой предстояло
начать"реставрацию", не давала к тому решительного повода.
Словом сказать, все
в восторге от современной французской республики,
начиная с графа ТвэрдоонтС и кончая князем Бисмарком, который, как говорят, спит и видит хоть на часок побывать
в Париже и посмотреть на"La femme a papa".
Поэтому когда рабочие
начинают предъявлять требования, то он, конечно, для формы покобенится, но именно только для формы,
в конце же концов благодушно скажет: нате! рвите мои внутренности… ненасытные!
Француз-буржуа хотя и не дошел еще до столбняка, но уже настолько отяжелел, что всякое лишнее движение,
в смысле борьбы,
начинает ему казаться не только обременительным, но и неуместным.
«Где же бы, однако, я эту поясницу видел?» — говорит сам себе Альфред и,
начиная всматриваться
в перчаточницу, узнает
в ней свою тетку.
В первой половине прошлого столетия они сделали свое дело, ознаменовав
начало умственного возрождения и дав миру Вольтеров, Дидро, Гольбахов и проч.
Покуда имеются
в виду только страшные слова, которые, впрочем, не производят особенного впечатления, потому что за ними не слышится той жизненности и страстности, которые одни могут дать
начало действительному движению.
— Действительно… Говорят, правда, будто бы и еще хуже бывает, но
в своем роде и Пинега… Знаете ли что? вот мы теперь
в Париже благодушествуем, а как вспомню я об этих Пинегах да Колах — так меня и
начнет всего колотить! Помилуйте! как тут на Венеру Милосскую смотреть, когда перед глазами мечется Верхоянск… понимаете… Верхоянск?! А впрочем, что ж я! Говорю, а главного-то и не знаю: за что ж это вас?
Словом сказать, при взгляде на Старосмыслова и его подругу как-то невольно приходило на ум: вот человек, который жил да поживал под сению Кронебергова лексикона, начиненный Евтропием и баснями Федра, как вдруг
в его жизнь,
в виде маленькой женщины, втерлось какое-то неугомонное
начало и принялось выбрасывать за борт одну басню за другой.
— Истинно вам говорю: глядишь это, глядишь, какое нынче везде озорство пошло, так инда тебя ножом по сердцу полыснет! Совсем жить невозможно стало. Главная причина: приспособиться никак невозможно. Ты думаешь: давай буду жить так! — бац! живи вот как!
Начнешь жить по-новому — бац! живи опять по-старому! Уж на что я простой человек, а и то сколько раз говорил себе: брошу Красный Холм и уеду жить
в Петербург!
Часов около шести компания вновь соединялась
в следующем по порядку ресторане и спрашивала обед. Если и пили мы всласть, хотя присутствие Старосмысловых несколько стесняло нас. Дня с четыре они шли наравне с нами, но на пятый Федор Сергеич объявил, что у него болит живот, и спросил вместо обеда полбифштекса на двоих. Очевидно,
в его душу
начинало закрадываться сомнение насчет прогонов, и надо сказать правду, никого так не огорчало это вынужденное воздержание, как Блохина.
После обеда иногда мы отправлялись
в театр или
в кафе-шантан, но так как Старосмысловы и тут стесняли нас, то чаще всего мы возвращались домой, собирались у Блохиных и
начинали играть песни. Захар Иваныч затягивал:"Солнце на закате", Зоя Филипьевна подхватывала:"Время на утрате", а хор подавал:"Пошли девки за забор"…
В Париже,
в виду Мадлены 13,
в теплую сентябрьскую ночь, при отворенных окнах, — это производило удивительный эффект!
А Блохин между тем
начал постепенно входить во вкус и подпускать так называемые обиняки."Мы-ста да вы-ста","сидим да шипим, шипим да посиживаем","и куда мы только себя готовим!"и т. д. Выпустит обиняк и посмотрит на Федора Сергеича. А
в заключение окончательно рассердился и закричал на весь Трианон...
И действительно,
начал Блохин строго, а кончил еще того строже. Говорил-говорил, да вдруг обратился
в упор к Старосмыслову и пророческим тоном присовокупил...
Ежели
начать с"чин чина почитай" — он-то, может быть, и найдет
в своем сердце готовность воспринять эту истину, да Капитолина Егоровна, чего доброго, заплачет.
Но потому-то именно и надо это дело как-нибудь исподволь повести, чтобы оба, ничего, так сказать, не понимаючи, очутились
в самом лоне оного. Ловчее всего это делается, когда люди находятся
в состоянии подпития. Выпьют по стакану, выпьют по другому — и вдруг наплыв чувств! Вскочут,
начнут целоваться… ура! Капитолина Егоровна застыдится и скажет...
Речь моя произвела потрясающее действие. Но
в первую минуту не было ни криков, ни волнения; напротив, все сидели молча, словно подавленные. Тайные советники жевали и, может быть, надеялись, что сейчас сызнова обедать
начнут; Матрена Ивановна крестилась; у Федора Сергеича глаза были полны слез; у Капитолины Егоровны покраснел кончик носа. Захар Иваныч первый положил конец молчанию, сказав...
Начал с того, что побывал на берегах Пинеги и на берегах Вилюя, задал себе вопрос: ужели есть такая нужда, которая может загнать человека
в эти волшебные места?
Хуже всего то, что, наслушавшись этих приглашений, а еще больше насмотревшись на их осуществление, и сам мало-помалу привыкаешь к ним. Сначала скажешь себе: а что,
в самом деле, ведь нельзя же
в благоустроенном обществе без сердцеведцев! Ведь это
в своем роде необходимость… печальная, но все-таки необходимость! А потом, помаленьку да полегоньку, и свое собственное сердце
начнешь с таким расчетом располагать, чтоб оно во всякое время представляло открытую книгу: смотри и читай!
И вот когда
начинают добираться до этого"другого", то, по мнению моему, это уже представляется равносильным вторжению
в район чужого ведомства.
Свинья. Почитываю. Только понимаю не так, как написано… Как хочу, так и понимаю!.. (К публике.)Так вот что, други!
в участок мы ее не отправим, а своими средствами… Сыскивать ее станем… сегодня вопросец зададим, а завтра — два… (Задумывается.)Сразу не покончим, а постепенно чавкать будем… (Сопя, подходит к Правде, хватает ее за икру и
начинает чавкать.)Вот так!
Свинья. Нечего мне «свиньей»-то
в рыло тыкать. Знаю я и сама, что свинья. Я — Свинья, а ты — Правда… (Хрюканье свиньи звучит иронией.)А ну-тко, свинья, погложи-ка правду! (
Начинает чавкать. К публике.)Любо, что ли, молодцы?
Я лежал как скованный,
в ожидании, что вот-вот сейчас и меня
начнут чавкать. Я, который всю жизнь
в легкомысленной самоуверенности повторял: бог не попустит, свинья не съест! — я вдруг во все горло заорал: съест свинья! съест!