Неточные совпадения
Но, во-первых, чтоб выполнить такую задачу вполне добросовестно, необходимо, прежде всего,
быть свободным от каких бы то ни
было обязательств.
Но если бы и действительно глотание Kraenchen, в соединении с ослиным молоком, способно
было дать бессмертие, то и такая перспектива едва ли бы соблазнила меня. Во-первых, мне кажется, что бессмертие, посвященное непрерывному наблюдению, дабы в организме не переставаючи совершался обмен веществ,
было бы отчасти дурацкое; а во-вторых, я настолько совестлив, что не могу воздержаться, чтоб не спросить себя: ежели все мы, культурные люди, сделаемся бессмертными, то при чем же останутся попы и гробовщики?
Во-первых, я должен
был указать ему, что ныне начальство строгое и никаких территориальных усовершенствований ради него, бесшабашного советника, в Вятской губернии не допустит; во-вторых, я вынужден
был объяснить, что хотя и действительно слыхивал о полезных лесочках в Вятской губернии, но это
было уж очень давно, так что теперь от этих лесочков, вероятно, остались одни пеньки.
За всем тем, отнюдь не желая защищать превратные толкования, я все-таки думаю, что
первая и наиболее обязательная добродетель для тех, которые, подобно урядникам, дают тон внутренней политике,
есть терпение.
Во-первых, современный берлинец чересчур взбаламучен рассказами о парижских веселостях, чтоб не попытаться завести и у себя что-нибудь a l'instar de Paris. [по примеру Парижа] Во-вторых, ежели он не
будет веселиться, то не скажет ли об нем Европа: вот он прошел с мечом и огнем половину цивилизованного мира, а остался все тем же скорбным главою берлинцем.
Я с особенной настойчивостью останавливаюсь на уличной жизни, во-первых, потому, что она всего больше доступна наблюдению, а во-вторых, потому, что в городе, имеющем претензию
быть кульминационным пунктом целой империи, уличная жизнь, по мнению моему, должна преимущественно отражать на себе степень большей или меньшей эмансипации общества от уз.
Одним словом, вопрос, для чего нужен Берлин? — оказывается вовсе нестоль праздным, как это может представиться с
первого взгляда. Да и ответ на него не особенно затруднителен, так как вся
суть современного Берлина, все мировое значение его сосредоточены в настоящую минуту в здании, возвышающемся в виду Королевской площади и носящем название: Главный штаб…
Во-первых, как бы ни
было добросовестно и подробно исследование со стороны, никогда оно не заменит того интимного исследования, процесс которого оставляет неизгладимые следы на собственных боках исследователя.
Как бы то ни
было, но
первое чувство, которое должен испытать русский, попавший в Берлин, все-таки
будет чувством искреннейшего огорчения, близко граничащего с досадой.
Они всходят и взъезжают на горы, жеманятся, провокируют, мелькают и вообще восполняют свое провиденцияльное назначение, то
есть выставляют напоказ:
первые — покрои своих жакеток и сьютов, вторые — данные им природой атуры.
Они ходили всегда вместе, во-первых, потому, что
были равны в чинах и могли понимать друг друга, и, во-вторых, потому, что оба чувствовали себя изолированными среди курортной толкотни.
Однако ж старики в
первое время все-таки тянулись за так называемой избранной публикой, то
есть обедали не в час и не за табльдотом, а в шесть и a la carte, [по карточке, порционно] одевались в коротенькие клетчатые визитки, которые совершенно открывали их убогие оконечности, подсаживались к молодым бонапартистам и жаловались, что доктор не позволяет
пить шампанское, выслушивали гривуазные анекдоты и сами пытались рассказать что-то неуклюжее, засматривались на бонапартисток и при этом слюнявили переда своих рубашек и проч.
На
первый взгляд, все это приметы настолько роковые (должно
быть, шкуры-то еще больше на убыль пошли!), что западный человек сразу решил: теперь самое время объявить цену рублю — двугривенный.
Первый из них, в свое время,
был знаменит и, подобно прочим подвижникам русской земли, мечтал об увенчании здания; но, получив лишь скудное образование к кадетском корпусе, ни до чего не мог додуматься, что
было бы равносильно даже управе благочиния.
Что же касается до графа Мамелфина, то он
был замечателен лишь тем, что происходил по прямой линии от боярыни Мамелфы Тимофеевны. Каким образом произошел на свет
первый граф Мамелфин — предания молчали; в документах же объяснялось просто:"по сей причине". Этот же девиз значился и в гербе графов Мамелфиных. Но сам по себе граф, о котором идет речь, ничего самостоятельного не представлял, а
был известен только в качестве приспешника и стремянного при графе ТвэрдоонтС.
Правда, что все эти"понеже"и"поелику", которыми так богаты наши бюрократические предания, такими же чиновниками изобретены и прописаны, как и те, которые ныне ограничиваются фельдъегерским окриком: пошел! — но не нужно забывать, что
первые изобретатели"понеже"
были люди свежие, не замученные, которым в охотку
было изобретать.
Я боюсь кутузки по двум причинам. Во-первых, там должно
быть сыро, неприятно, темно и тесно; во-вторых — кутузка, несомненно, должна воспитывать целую кучу клопов. Право, я положительно не знаю такого тяжкого литературного преступления, за которое совершивший его мог бы
быть отданным в жертву сырости и клопам. Представьте себе: дряхлого и больного литератора ведут в кутузку… ужели найдется каменное сердце, которое не обольется кровью при этом зрелище?
Первый акт
был через час окончен мною.
Первый потерял способность зажигать; второй утратил способность
быть зажигаемым.
Я возвратился из Версаля в Париж с тем же поездом, который уносил и депутатов. И опять все французы жужжали, что, в сущности, Клемансо прав, но что же делать, если уши выше лба не растут. И всем
было весело, до такой степени весело, что многие даже осмелились и начали вслух утверждать, что Мак-Магон совсем не так прост, как это может казаться с
первого взгляда.
В то время
было принято называть Мак-Магона"честною шпагой"(кажется, Тьер
первый окрестил его этим прозвищем), но многие к этому присовокупляли, что"честная шпага"
есть прозвище иносказательное, под которым следует разуметь очень-очень простодушного человека.
Да что тут! На днях получаю письмо из Пензы — и тут разочарование!"Спешу поделиться с вами радостной весточкой, — сообщает местный публицист, — и мы, пензяки, начали очищать нечистоты не с помощью свиней, а на законном основании.
Первый, как и следовало ожидать, подал пример наш уважаемый"и т. д. Ну, разумеется, порадоваться-то я порадовался, но потом сообразил: какое же, однако,
будет распоряжение насчет"тамбовской хлебной ветчины"? Ведь этак, чего доброго, она с рынка совсем исчезнуть должна!
В деле беллетристики он противник всяких психологических усложнений и анализов и требует от автора, чтоб он, без отвлеченных околичностей, но с возможно большим разнообразием «особых примет», объяснил ему, каким телом обладает героиня романа, с кем и когда и при каких обстоятельствах она совершила
первый, второй и последующие адюльтеры, в каком
была каждый раз платье, заставляла ли себя умолять или сдавалась без разговоров, и ежели дело происходило в cabinet particulier, [в отдельном кабинете] то в каком именно ресторане, какие прислуживали гарсоны и что именно
было съедено и выпито.
Это, должно
быть, Селина вчера за ужином капнула вином! говорит он, и на этом
первая глава кончается.
Первый наплел бы их чересчур однообразными и не встретил бы в них ни аттической соли, ни элемента возрождения; второй говорит прямо: ведь все равно развязка
будет в cabinet particulier, так из-за чего же ты всю эту музыку завела?
Однако ж и это дело рискованное, во-первых, потому что наемник, наверное,
будет лгать, во-вторых, потому что он, сверх того, может и обокрасть.
Первое:
был, дескать, я тогда-то командирован с ученою целью, но распоряжения об отпуске прогонных денег, по упущению, не сделано.
Разумеется, все, а в том числе и я
первый, рассмеялись моей рассеянности. Но я
был и тому уж рад, что мне удалось хоть на минутку расцветить улыбкой лицо этого испуганного человека.
Первый из этих даров
есть твердость в действиях; второй — раскаяние, сопровождаемое испрошением прощения.
О
первом распространяться не
буду, ибо оно достаточно известно всем здесь присутствующим; что же касается до второго, то дар сей практически может
быть формулирован так: люби кататься, люби и саночки возить.
Речь моя произвела потрясающее действие. Но в
первую минуту не
было ни криков, ни волнения; напротив, все сидели молча, словно подавленные. Тайные советники жевали и, может
быть, надеялись, что сейчас сызнова обедать начнут; Матрена Ивановна крестилась; у Федора Сергеича глаза
были полны слез; у Капитолины Егоровны покраснел кончик носа. Захар Иваныч
первый положил конец молчанию, сказав...
Тоска настигла меня немедленно, как только Блохины и Старосмысловы оставили Париж. Воротившись с проводин, я ощутил такое глубокое одиночество, такую неслыханную наготу, что чуть
было сейчас же не послал в русский ресторан за бесшабашными советниками. Однако на этот раз воздержался. Во-первых, вспомнил, что я уж больше трех недель по Парижу толкаюсь, а ничего еще порядком не видал; во-вторых, меня вдруг озарила самонадеянная мысль: а что, ежели я и независимо от бесшабашных советников сумею просуществовать?
— В
первое время, когда мы сняли наше заведение, это
было очень тяжело, — добавила она, — я, впрочем, довольно скоро привыкла, но мой бедный муж чуть с ума не сошел. Однако теперь все пришло в порядок. Всякий день мы видим во сне каждый свою свинью, и это уж не смущает нас.
— В принципе я ничего не имею против ваших условий, — сказал я, — но предварительно желал бы предложить вам два вопроса. Во-первых, об чем мы
будем беседовать?
Вопрос
первый.Воссияет ли Бурбон на престоле предков или не воссияет? Ежели воссияет, то
будет ли поступлено с Греви и Гамбеттой по всей строгости законов или, напротив, им
будет объявлена благодарность за найденный во всех частях управления образцовый порядок? Буде же невоссияет, то неужели тем только дело и кончится, что не воссияет?
Но всероссийские клоповники не думают об этом. У них на
первом плане личные счеты и личные отмщения. Посевая смуту, они едва ли даже предусматривают, сколько жертв она увлечет за собой: у них нет соответствующего органа, чтоб понять это. Они знают только одно: что лично они непременно вывернутся. Сегодня они злобно сеют смуту, а завтра, ежели смута примет беспокойные для них размеры, они
будут, с тою же холодною злобой, кричать: пали!
— Ну-с, так это исходный пункт. Простить — это
первое условие, но с тем, чтоб впредь в тот же грех не впадать, — это второе условие. Итак,
будем говорить откровенно. Начнем с народа. Как земец, я живу с народом, наблюдаю за ним и знаю его. И убеждение, которое я вынес из моих наблюдений, таково: народ наш представляет собой образец здорового организма, который никакие обольщения не заставят сойти с прямого пути. Согласны?
— То-то вот и
есть. Надо говорить дело, а вы… Марат!! Нас, батюшка, Маратами-то не удивишь! Итак,
первое дело — побоку интеллигенцию; второе дело — побоку печать!
При входе в спальный вагон меня принял молодой малый в ловко сшитом казакине и в барашковой шапке с бляхой во лбу, на которой
было вырезано: Артельщик.В суматохе я не успел вглядеться в его лицо, однако ж оно с
первого же взгляда показалось мне ужасно знакомым. Наконец, когда вес понемногу угомонилось, всматриваюсь вновь и кого же узнаю? — того самого «мальчика без штанов», которого я, четыре месяца тому назад, видел во сне, едучи в Берлин!