Неточные совпадения
— Да, это тоже штука.
Одно средство:
к тузу какому-нибудь примазаться! Уж черт его душу дери… ешь половину!
Прихожу
к одному — статский советник!!
Посмотрите: все люди ходят опасно и жмутся
к стороне, а дедушка Матвей Иваныч
один во всякое время мчится вихрем по улицам, разбивает наголову полицию и бьет в трактирах посуду!
Отрешившись от него внешним образом, мы не выработали себе ни бодрости, составляющей первый признак освобожденного от пут человека, ни новых взглядов на жизнь, ни более притязательных требований
к ней, ни нового права, а просто-напросто успокоились на
одном формальном признании факта упразднения.
Хозяин постоянно был на ногах и переходил от
одной группы беседующих
к другой.
Один из них объяснял на французском диалекте вопрос о соединении церквей, причем слегка касался и того, в каком отношении должна находиться Россия
к догмату о папской непогрешимости.
К счастию, в это время в гостиной раздалось довольно громогласное «шш». Я обернулся и увидел, что хозяин сидит около
одного из столов и держит в руках исписанный лист бумаги.
— Messieurs, — говорил он, — по желанию некоторых уважаемых лиц, я решаюсь передать на ваш суд отрывок из предпринятого мною обширного труда «об уничтожении». Отрывок этот носит название «Как мы относимся
к прогрессу?», и я помещу его в передовом нумере
одной газеты, которая имеет на днях появиться в свет…
Но всего замечательнее то, что и вступление, и самый проект умещаются на
одном листе, написанном очень разгонистою рукой! Как мало нужно, чтоб заставить воссиять лицо добродетели! В особенности же кратки заключения,
к которым приходит автор. Вот они...
Все мы: поручики, ротмистры, подьячие,
одним словом, все, причисляющие себя
к сонму представителей отечественной интеллигенции, — все мы были свидетелями этой „жизни“, все воспитывались в ее преданиях, и как бы мы ни открещивались от нее, но не можем, ни под каким видом не можем представить себе что-либо иное, что не находилось бы в прямой и неразрывной связи с тем содержанием, которое выработано нашим прошедшим.
В
одно прекрасное утро корнет выходит
к утреннему чаю и объявляет жене...
Естественно, что при такой простоте нравов остается только
одно средство оградить свою жизнь от вторжения неприятных элементов — это, откинув все сомнения, начать снова бить по зубам. Но как бить! Бить — без ясного права на битье; бить — и в то же время бояться, что каждую минуту может последовать приглашение
к мировому по делу о самовольном избитии!..
Что такое реформа? Реформа есть такое действие, которое человеческим страстям сообщает новый полет. А коль скоро страсти получили полет, то они летят — это ясно. Не успев оставить гавань
одной реформы, они уже видят открывающуюся вдали гавань другой реформы и стремятся
к ней. Вот здесь-то именно, то есть на этом-то пути стремления от
одной реформы
к другой, и следует, по мысли кн. Мещерского, употреблять тот знак препинания, о котором идет речь. Возможно ли это?
А так как он с утра был пьян (очевидно, с самого дня моего погребения он ни
одной минуты не был трезв), то
к крику присоединились слезы.
А сестрица Марья Ивановна уж успела тем временем кой-что пронюхать, и вот, в
одно прекрасное утро, Прокопу докладывают, что из города приехал
к нему в усадьбу адвокат.
— Я приехал
к вам, — начинает адвокат, — по
одному делу, которое для меня самого крайне прискорбно. Но… vous savez… [вы знаете…] вы знаете… наше ремесло… впрочем, au fond, [в сущности.] что же в этом ремесле постыдного?
Они смотрели на вещи исключительно с точки зрения их конкретности и никогда не примечали тех невидимых нитей, которые идут от
одного предмета
к другому, взаимно уменьшают пропорции явлений и делают их солидарными.
Но сторонники мысли о подкопах и задних мыслях идут еще далее и утверждают, что тут дело идет не об
одних окольных путях, но и о сближениях. Отказ от привилегий, говорят они, знаменует величие души, а величие души, в свою очередь, способствует забвению старых распрей и счетов и приводит
к сближениям. И вот, дескать, когда мы сблизимся… Но,
к сожалению, и это не более, как окольный путь, и притом до того уже окольный, что можно ходить по нем до скончания веков, все только ходить, а никак не приходить.
Представьте себе, что
к одному несчастливцу приходит другой несчастливец и начинает утешать его, говоря: посмотри! я столько же несчастлив, как и ты!
Остается, стало быть, предположение о наклонности
к политико-экономическим вицам. Но
одна мысль о возможности чего-либо подобного была так странна, что я вскочил как ужаленный.
Да; это люди опасные, и нечего удивляться тому, что даже сами они убедились, что с ними нужно держать ухо востро. Но сколько должно накопиться горечи, чтобы даже на людей, кричащих: тише! — взглянуть оком подозрительности?! чтобы даже в них усмотреть наклонности
к каким-то темным замыслам, в них, которые до сих пор выказали
одно лишь мастерство: мастерство впиваться друг в друга по поводу выеденного яйца!
Прерванный на минуту разговор возобновился; но едва успел Менандр сообщить, что ладзарони лежат целый день на солнце и питаются макаронами, как стали разносить чай, и гости разделились на группы. Я горел нетерпением улучить минуту, чтобы пристать
к одной из них и предложить на обсуждение волновавшие меня сомнения. Но это положительно не удавалось мне, потому что у каждой группы был свой вопрос, поглощавший все ее внимание.
На
одно мгновение вопрос этот изумил меня; но Нескладин глядел на меня с такою ясною самоуверенностью, что мне даже, на мысль не пришло, что эта самоуверенность есть не что иное, как продукт известного рода выработки, которая дозволяет человеку барахтаться и городить вздор даже тогда, когда он чувствует себя окончательно уличенным и припертым
к стене.
Произнося эти слова, Нескладин совершенно бесцеремонно обратился
к одному из единомышленников, взял его под руку и отошел прочь.
Литературное дело идет заведенным издревле порядком
к наибыстрейшему наполнению антрепренерских карманов, а писатель-труженик, писатель, полагающий свою жизнь в литературное дело, рискует, оставаясь при убеждении, что печать свободна, в
одно прекрасное утро очутиться на мостовой…
Нужно
к известному сроку дать известное количество печатного материала — в этом
одном вся задача.
Одна из характеристических черт пенкоснимательства — это враждебное отношение
к так называемым утопиям.
— Скажите, пожалуйста! вы были свидетелем этого перехода? — обратился
к Прокопу
один из генералов.
Когда мы вышли, солнце еще не думало склоняться
к западу. Я взглянул на часы — нет двух. Вдали шагали провиантские и другие чиновники из присутствовавших на обеде и, очевидно, еще имели надежду до пяти часов сослужить службу отечеству. Но куда деваться мне и Прокопу? где приютиться в такой час, когда
одна еда отбыта, а для другой еды еще не наступил момент?
Но надежде на восстановляющий сон не суждено было осуществиться с желаемою скоростью. Прокоп имеет глупую привычку слоняться по комнате, садиться на кровать
к своему товарищу, разговаривать и вообще ахать и охать, прежде нежели заснет. Так было и теперь. Похороны генерала, очевидно, настроили Прокопа на минорный тон, и он начал мне сообщать новость за новостью,
одна печальнее другой.
Увы! Я должен был согласиться, что план Прокопа все-таки был самый подходящий. О чем толковать, когда никаких своих дел нет? А если не о чем толковать, то, значит, и дома сидеть незачем. Надо бежать
к Палкину, или на Минерашки, или в Шато-де-Флер,
одним словом, куда глаза глядят и где есть возможность забыть, что есть где-то какие-то дела, которых у меня нет. Прибежишь — никак не можешь разделаться с вопросом: зачем прибежал? Убежишь — опять-таки не разделаешься с вопросом: зачем убежал? И все-то так.
Но несмотря на то, что этот вопрос представлялся мне чуть не в сотый раз, я все-таки и
к Донону поехал, и с кокотками ужинал, и даже увлек за собой Прокопа, предварительно представив его Нагибину как
одного из представителей нашего образованного сословия.
Представьте себе такое положение: вы приходите по делу
к одному из досужих русских людей, вам предлагают стул, и в то время, как вы садитесь трах! — задние ножки у стула подгибаются! Вы падаете с размаху на пол, расшибаете затылок, а хозяин с любезнейшею улыбкой говорит...
Пятый день — осмотр домика Петра Великого; заседание и обед в Малоярославском трактире (menu: суточные щи и
к ним няня, свиные котлеты, жаркое — теленок, поенный
одними сливками, вместо пирожного — калужское тесто). После обеда каждый удаляется восвояси ии ложится спать. Я нарочно настоял, чтоб в ordre du jour [порядок дня.] было включено спанье, потому что опасался новых признаний со стороны Левассера. Шут его разберет, врет он или не врет! А вдруг спьяна ляпнет, что из Тьерова дома табакерку унес!
Раз вступивши на скользкий путь сплетен и припоминаний, бог знает до чего бы мы могли дойти, но,
к счастью, мы не успели еще пустить друг другу в лицо ни"хамами", ни"клопами", ни
одним из тех эпитетов, которыми так богата"многоуважаемая"редакция"Старейшей Русской Пенкоснимательницы", как в мой нумер влетел Веретьев.
Нам сделали перекличку; все оказались налицо. Затем кандальных куда-то увели, а
один из судей (увы! он разыгрывал презуса!) встал и обратился
к нам с речью...
Опять в руки перо — и
к вечеру статья готова. Рано утром на другой день она была уже у Менандра с новым запросом:"Не написать ли еще статью:"Может ли быть совмещен в
одном лице промысел огородничества с промыслом разведения козлов?"Кажется, теперь самое время!"
К полудню — ответ:"Сделай милость! присылай скорее!"
К несчастию для Прокопа, благодаря чрезмерному развитию промышленности, каждый год, как на смех, возникает множество новых городов и местечек, так что ему беспрестанно приходится возвращаться назад,
к букве А. А тут еще и другое неудобство: порядок переезда из
одного города в другой, вследствие канцелярского недоразумения, принят алфавитный, и Прокоп, по этой причине, обязывается переезжать из Белева в Белозерск, из Белозерска в Белополье и т. д.
Вместе со всем окружающим изменился и Прокоп. Он одряхлел, обрюзг и ничего не может есть, кроме манной каши. Но дух его все еще бодр, так что даже теперь, прибыв в Верхотурье, он прежде всего спрашивает, каков клубный повар в Верхоянске и чего больше в тамошней гостинице; блох или клопов.
Одним словом, намерения остались прежние, только средства
к их выполнению ослабели.
Но, начиная с Ардатова, где Прокоп в
одну ночь освободил базарную площадь от веками копившегося на ней навоза, и
к этой уловке прибегать не предстояло уже надобности.
Им, по-видимому, казалось даже странным, что на обсуждение их предлагается вопрос о каких-то родственниках, тогда как всем известно, что никаких заинтересованных в этом деле родственников нет, а есть просто шайка пархатых жидов, которые, по старинной ненависти
к христианству, нанимают легкомысленного Хлестакова, чтобы терзать человека за то, что он не пропускает ни
одной обедни!
К довершению всего, Иерухима поразил и еще
один удар: в 1881 году обе мои сестрицы померли (и в этом обстоятельстве для присяжных заседателей был ясен1 перст божий!), а с их смертью сошли со сцены последние достоверные лжесвидетели, которые дотоле фигурировали в процессе…
— Ваше высокородие! на вас
одна надежда! Вам шайтан поможет! — взывали бедные вогульцы и остяки
к Прокопу.
Существуют два вида подобных людей и явлений:
один,
к которому можно относиться апологетически, но неудобно отнестись критически; другой —
к которому можно сколько угодно относиться критически, но неудобно отнестись апологетически.
Но скажите на милость, каким образом я приступлю
к воспроизведению типов этих людей, когда в моем распоряжении находятся только добродетели их и когда я буквально не имею в своем свободном распоряжении ни
одного материала, на основании которого мог бы хотя
одним словом заикнуться об их слабостях, а тем менее о пороках?
Он представитель той безразличной, малочувствительной
к высшим общественным интересам массы, которая во всякое время готова даром отдать свои права первородства, но которая ни за что не поступится ни
одной ложкой чечевичной похлебки, составляющей ее насущный хлеб.
То было время, когда и покаявшиеся и простившие слились в
одних общих объятиях, причем первые, в знак возвращения
к лучшим чувствам, сделали на двугривенный уступок и, очистив себя этим путем от скверны прошлого, получили даровые билеты на вход в святилище нового дела.
Один может тыкать вперед руками, но, по довольном упражнении, приходит
к убеждению, что пользы от того не приобретается никакой.
Как бы то ни было, новый тип народился. Это тип, продолжающий дело ветхого человека, но старающийся организовать его, приводящий
к одному знаменателю яичницу, которую наделал его предшественник. Старый"ветхий человек"умирает или в тоске влачит свои дни, сознавая и в теории, и в особенности на практике, что предмет его жизни… фью! Новый"ветхий человек"выступает на сцену и, сохраняя смысл традиций, набрасывается на подробности и выказывает неслыханную, лихорадочную деятельность…