Или, быть может, в слезах этих высказывается сожаление о напрасно прожитых лучших годах моей жизни? Быть может, ржавчина привычки до того пронизала мое сердце, что
я боюсь, я трушу перемены жизни, которая предстоит мне? И в самом деле, что ждет меня впереди? новые борьбы, новые хлопоты, новые искательства! а я так устал уж, так разбит жизнью, как разбита почтовая лошадь ежечасною ездою по каменистой твердой дороге!
Неточные совпадения
— Бога вы не
боитесь, свиньи вы этакие! — говорит он, — знаете сами, какая у нас теперича особа! Нешто жалко
мне водки-то, пойми ты это!.. Эй, музыканты!
— Вестимо, не прежние годы!
Я, сударь, вот все с хорошим человеком посоветоваться хочу. Второй-ет у
меня сын, Кузьма Акимыч, у графа заместо как управляющего в Москве, и граф-то его, слышь, больно уж жалует. Так
я, сударь, вот и
боюсь, чтоб он Ванюшку-то моего не обидел.
— А вот, сударь, думал
я было сначала к нашему графу писемцо написать… да и боязно словно:
боюсь, как бы не обиделся на
меня его сиятельство!
— Что станешь с ним, сударь, делать! Жил-жил, все радовался, а теперь вот ко гробу мне-ка уж время, смотри, какая у нас оказия вышла! И чего еще
я, сударь,
боюсь: Аким-то Кузьмич человек ноне вольной, так Кузьма-то Акимыч, пожалуй, в купцы его выпишет, да и деньги-то мои все к нему перетащит… А ну, как он в ту пору, получивши деньги-то, отцу вдруг скажет:"
Я, скажет, папынька, много вами доволен, а денежки, дескать, не ваши, а мои… прощайте, мол, папынька!"Поклонится ему, да и вон пошел!
Живновский. Тут, батюшка, толку не будет! То есть, коли хотите, он и будет, толк-от, только не ваш-с, а собственный ихний-с!.. Однако вы вот упомянули о каком-то «якобы избитии» — позвольте полюбопытствовать!
я, знаете, с молодых лет горячность имею, так
мне такие истории… знаете ли, что
я вам скажу? как посмотришь иной раз на этакого гнусного штафирку, как он с камешка на камешок пробирается, да
боится даже кошку задеть, так даже кровь в тебе кипит: такая это отвратительная картина!
Марья Гавриловна. А ты не храбрись! больно
я тебя
боюсь. Ты думаешь, что муж, так и управы на тебя нет… держи карман! Вот
я к Петру Петровичу пойду, да и расскажу ему, как ты над женой-то озорничаешь! Ишь ты! бока ему отломаю! Так он и будет тебе стоять, пока ты ломать-то их ему будешь!
А сама все смеется и на
меня глазами косит; а у
меня зло так и подступает; так бы, кажется, и изорвал ее всю, да
боюсь дело напортить.
Яков Петрович дернул
меня за фалду фрака и не отвечал, а как-то странно потупился.
Я даже заметил и прежде, что во все время нашего разговора он отворачивал лицо свое в сторону от лежащего господина, и когда тот начинал говорить, то смотрел больше в потолок. Очевидно, Яков Петрович
боялся его. Однако дерганье за фалды не ускользнуло от внимательного взора арестанта.
— Чего же вы-то
боитесь? — спросил
я Якова Петровича.
— А вор, батюшка, говорит: и знать не знаю, ведать не ведаю; это, говорит, он сам коровушку-то свел да на
меня, мол, брешет-ну!
Я ему говорю: Тимофей, мол, Саввич, бога, мол, ты не
боишься, когда
я коровушку свел? А становой-ет, ваше благородие, заместо того-то, чтобы
меня, знашь, слушать, поглядел только на
меня да головой словно замотал."Нет, говорит, как посмотрю
я на тебя, так точно, что ты корову-то украл!"Вот и сижу с этих пор в остроге. А на что бы
я ее украл? Не видал
я, что ли, коровы-то!
— Бога вы не
боитесь, Авдотья Петровна! — говорю
я, — неужто уж бедность-то в вас и християнство погубила?
Иду
я это, и река тут близко: кажется, махнуть только, и обедать не нужно будет никогда, да вот силы никакой нету; надежда не надежда, а просто, как бы сказать,
боюсь, да и все тут, а чего
боюсь — и сам не понимаю.
Стародум. Фенелона? Автора Телемака? Хорошо. Я не знаю твоей книжки, однако читай ее, читай. Кто написал Телемака, тот пером своим нравов развращать не станет.
Я боюсь для вас нынешних мудрецов. Мне случилось читать из них все то, что переведено по-русски. Они, правда, искореняют сильно предрассудки, да воротят с корню добродетель. Сядем. (Оба сели.) Мое сердечное желание видеть тебя столько счастливу, сколько в свете быть возможно.
— Позвольте вам доложить, Петр Александрыч, что как вам будет угодно, а в Совет к сроку заплатить нельзя. Вы изволите говорить, — продолжал он с расстановкой, — что должны получиться деньги с залогов, с мельницы и с сена… (Высчитывая эти статьи, он кинул их на кости.) Так
я боюсь, как бы нам не ошибиться в расчетах, — прибавил он, помолчав немного и глубокомысленно взглянув на папа.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Тебе все такое грубое нравится. Ты должен помнить, что жизнь нужно совсем переменить, что твои знакомые будут не то что какой-нибудь судья-собачник, с которым ты ездишь травить зайцев, или Земляника; напротив, знакомые твои будут с самым тонким обращением: графы и все светские… Только
я, право,
боюсь за тебя: ты иногда вымолвишь такое словцо, какого в хорошем обществе никогда не услышишь.
О!
я шутить не люблю.
Я им всем задал острастку.
Меня сам государственный совет
боится. Да что в самом деле?
Я такой!
я не посмотрю ни на кого…
я говорю всем: «
Я сам себя знаю, сам».
Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу.
Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)
Сначала все
боялась я, // Как в низенькую горенку // Входил он: ну распрямится?
Правдин. Не
бойтесь. Их, конечно, ведет офицер, который не допустит ни до какой наглости. Пойдем к нему со
мной.
Я уверен, что вы робеете напрасно.
Скотинин. А движимое хотя и выдвинуто,
я не челобитчик. Хлопотать
я не люблю, да и
боюсь. Сколько
меня соседи ни обижали, сколько убытку ни делали,
я ни на кого не бил челом, а всякий убыток, чем за ним ходить, сдеру с своих же крестьян, так и концы в воду.