Неточные совпадения
Вон мелькнули в окнах четыре фигуры за четвероугольным столом, предающиеся деловому отдохновению за карточным столом; вот из другого окна столбом валит дым, обличающий собравшуюся в доме веселую компанию приказных, а быть может, и сановников; вот послышался вам из соседнего дома смех, звонкий смех, от которого вдруг упало в груди ваше юное сердце, и тут
же, с ним рядом, произносится острота, очень хорошая острота, которую вы уж много раз слышали, но которая, в
этот вечер, кажется вам особенно привлекательною, и вы не сердитесь, а как-то добродушно и ласково улыбаетесь ей.
С тех пор, однако ж, как двукратно княгиня Чебылкина съездила с дочерью в столицу, восторги немного поохладились: оказывается, «qu'on n'y est jamais chez soi», [что там никогда не чувствуешь себя дома (франц.)] что «мы отвыкли от
этого шума», что «le prince Курылкин, jeune homme tout-à-fait charmant, — mais que ça reste entre nous — m'a fait tellement la cour, [Князь Курылкин, совершенно очаровательный молодой человек — но пусть
это останется между нами — так ухаживал за мной (франц.).] что просто совестно! — но все-таки какое
же сравнение наш милый, наш добрый, наш тихий Крутогорск!»
А я вам доложу, что все
это напрасно-с; чиновник все тот
же, только тоньше, продувнее стал…
Конечно, и все мы
этого придерживались, да все
же в меру: сидишь себе да благодушествуешь, и много-много что в подпитии; ну, а он, я вам доложу, меры не знал, напивался даже до безобразия лица.
— Да как
же, мол,
это так, Иван Петрович? — спрашиваем мы.
Что
же бы вы думали? Едем мы однажды с Иваном Петровичем на следствие: мертвое тело нашли неподалеку от фабрики. Едем мы
это мимо фабрики и разговариваем меж себя, что вот подлец, дескать, ни на какую штуку не лезет. Смотрю я, однако, мой Иван Петрович задумался, и как я в него веру большую имел, так и думаю: выдумает он что-нибудь, право выдумает. Ну, и выдумал. На другой день, сидим мы
это утром и опохмеляемся.
— Ты, говорит, думаешь, что я и впрямь с ума спятил, так нет
же, все
это была штука. Подавай, говорю, деньги, или прощайся с жизнью; меня, говорит, на покаянье пошлют, потому что я не в своем уме — свидетели есть, что не в своем уме, — а ты в могилке лежать будешь.
Молчит Фейер, только усами, как таракан, шевелит, словно обнюхивает, чем пахнет. Вот и приходит как-то купчик в гостиный двор в лавку, а в зубах у него цигарка. Вошел он в лавку, а городничий в другую рядом: следил уж он за ним шибко, ну, и свидетели на всякий случай тут
же. Перебирает молодец товары, и всё швыряет, всё не по нем, скверно да непотребно, да и все тут; и рисунок не тот, и доброта скверная, да уж и что
это за город такой, что, чай, и ситцу порядочного найтить нельзя.
Да и мало ли еще случаев было! Даже покойниками, доложу вам, не брезговал! Пронюхал он раз, что умерла у нас старуха раскольница и что сестра ее сбирается похоронить покойницу тут
же у себя, под домом. Что ж он? ни гугу, сударь; дал всю
эту церемонию исполнить да на другой день к ней с обыском. Ну, конечно, откупилась, да штука-то в том, что каждый раз, как ему деньги занадобятся, каждый раз он к ней с обыском...
Приходит он к городничему и рассказывает, что вот так и так, „желает, дескать, борода в землю в мундире лечь, по закону
же не имеет на то ни малейшего права; так не угодно ли вам будет, Густав Карлыч, принять
это обстоятельство к соображению?“
Я всегда удивлялся, сколько красноречия нередко заключает в себе один палец истинного администратора. Городничие и исправники изведали на практике всю глубину
этой тайны; что
же касается до меня, то до тех пор, покуда я не сделался литератором, я ни о чем не думал с таким наслаждением, как о возможности сделаться, посредством какого-нибудь чародейства, указательным пальцем губернатора или хоть его правителя канцелярии.
Это последнее обстоятельство, по моему мнению, однако
же, сильно противоречило добродушному выражению лица Алексея Дмитрича (так звали его высокородие).
— Как
же это? надо, брат, надо отыскать голову… Голова, братец,
это при следствии главное… Ну, сам ты согласись, не будь, например, у нас с тобой головы, что ж бы
это такое вышло! Надо, надо голову отыскать!
— Ну, то-то
же! Впрочем, ты у меня молодец! Ты знаешь, что вот я завтра от вас выеду, и мне все
эта голова показываться будет… так ты меня успокой!
Алексей Дмитрич (строго). Кто
же этот Живоглот? Я не понимаю вас; вы, кажется, позволяете себе шутить, милостивый государь мой!
Перегоренский (не слушая его). Коварный Живоглот, воспользовавшись темнотою ночи, с толпою гнусных наемников окружил дом торгующего в селе Чернораменье, по свидетельству третьего рода, мещанина Скурихина, и алчным голосом требовал допустить его к обыску, под предлогом, якобы Скурихин производит торговлю мышьяком. Причем обозвал Скурихина непотребными словами; за оставление
же сего дела втайне, взял с него пятьдесят рублей и удалился с наемниками вспять.
Это первый пункт.
Сей
же Живоглот, придя в дом к отставному коллежскому регистратору Рыбушкину, в то время, когда у того были гости, усиленно требовал, для своего употребления, стакан водки и, получив в том отказ, разогнал гостей и хозяев, произнося при
этом: аллё машир!
Алексей Дмитрич. Но как
же это… я, право, затрудняюсь… Свидетелей вот вы не допускаете… истцов тоже налицо не оказывается.
— Stéphanie, mon ange! — говорит Михайло Трофимыч, — il faut donc faire quelque chose pour ces gens-là. [Стефания, мой ангел! надо
же что-нибудь сделать для
этих людей (франц.).]
— Ну, куда
же вы, ради Христа? куда вы! — говорит он умоляющим голосом, — Михайло Трофимыч! Мечислав Станиславич! Станислав Мечиславич! хоть вы! хоть вы! ведь
это скандал-с!
это, можно сказать, неприличие!
— Но я, однако, принял свои меры! Я сказал Маремьянкину, что знать ничего не хочу, чтоб была отыскана голова!
Это меня очень-очень огорчило! Ça ma bouleversé! [
Это меня потрясло! (франц.)] Я, знаете, тружусь, забочусь… и вдруг такая неприятность! Головы найти не могут! Да ведь где
же нибудь она спрятана,
эта голова! Признаюсь, я начинаю колебаться в мнении о Маремьянкине; я думал, что он усердный, — и что ж!
Мы рассуждаем в
этом случае так: губерния Крутогорская хоть куда; мы тоже люди хорошие и, к тому
же, приладились к губернии так, что она нам словно жена; и климат, и все, то есть и то и другое, так хорошо и прекрасно, и так все
это славно, что вчуже даже мило смотреть на нас, а нам-то, пожалуй, и умирать не надо!
Охота
же какому-нибудь — прости господи! — кобелю борзому нарушать
это трогательное согласие!
Однако ж я должен сознаться, что
этот возглас пролил успокоительный бальзам на мое крутогорское сердце; я тотчас
же смекнул, что
это нашего поля ягода. Если и вам, милейший мой читатель, придется быть в таких
же обстоятельствах, то знайте, что пьет человек водку, — значит, не ревизор, а хороший человек. По той причине, что ревизор, как человек злущий, в самом себе порох и водку содержит.
— Спасибо Сашке Топоркову! спасибо! — говорил он, очевидно забывая, что тот
же Топорков обольстил его насчет сахара. — «Ступай, говорит, в Крутогорск, там, братец, есть винцо тенериф —
это, брат, винцо!» Ну, я, знаете, человек военный, долго не думаю: кушак да шапку или, как сказал мудрец, omnia me cum me… [Все свое ношу с собою (от искаженного лат. omnia mea mecum porto).] зарапортовался! ну, да все равно! слава богу, теперь уж недалечко и до места.
Вообще, он старается руководить своего партнера более взорами и телодвижениями; если
же партнер так туп (и
это бывает), что разговора
этого не понимает, то оставляет его на произвол судеб, употребив, однако ж, наперед все меры к вразумлению несчастного.
Вообще, Порфирий Петрович составляет ресурс в городе, и к кому бы вы ни обратились с вопросом о нем, отвсюду наверное услышите один и тот
же отзыв: «Какой приятный человек Порфирий Петрович!», «Какой милый человек Порфирий Петрович!» Что отзывы
эти нелицемерны —
это свидетельствуется не только тоном голоса, но и всею позою говорящего. Вы слышите, что у говорящего в
это время как будто порвалось что-то в груди от преданности к Порфирию Петровичу.
— Все-то, — говорит, — у меня, Татьяна Сергеевна, сердце изныло, глядя на вас, какое вы с
этим зверем тиранство претерпеваете. Ведь достанется
же такое блаженство — поди кому! Кажется, ручку бы только… так бы и умер тут, право бы, умер!
И в самом деле, как бы ни была грязна и жалка
эта жизнь, на которую слепому случаю угодно было осудить вас, все
же она жизнь, а в вас самих есть такое нестерпимое желание жить, что вы с закрытыми глазами бросаетесь в грязный омут — единственную сферу, где вам представляется возможность истратить как попало избыток жизни, бьющий ключом в вашем организме.
По произведенному под рукой дознанию оказалось, что Подгоняйчиков приходится родным братом Катерине Дементьевне, по муже Шилохвостовой и что, по всем признакам, он действительно имел какие-то темные посягательства на сердечное спокойствие княжны Признаки
эти были: две банки помады и стклянка духов, купленные Подгоняйчиковым в тот самый период времени, когда сестрица его сделалась наперсницей княжны; гитара и бронзовая цепочка, приобретенная в то
же самое время, новые брюки и, наконец, найденные в секретарском столе стихи к ней, писанные рукой Подгоняйчикова и, как должно полагать, им самим сочиненные.
—
Это, брат, дело надобно вести так, — продолжал он, — чтоб тут сам черт ничего не понял.
Это, брат, ты по-приятельски поступил, что передо мной открылся; я
эти дела вот как знаю! Я, брат, во всех
этих штуках искусился! Недаром
же я бедствовал, недаром три месяца жил в шкапу в уголовной палате: квартиры, брат, не было — вот что!
Потому что ведь разносчик и Техоцкий —
это, в сущности, одно и то
же, потому что и папа удостоверяет, что чиновники, ma chère enfant, ce sont de ces gens, dont on ne parle pas.
Княжна с ужасом должна сознаться, что тут существуют какие-то смутные расчеты, что она сама до такой степени embourbée, что даже
это странное сборище людей, на которое всякая порядочная женщина должна смотреть совершенно бесстрастными глазами, перестает быть безразличным сбродом, и напротив того, в нем выясняются для нее совершенно определительные фигуры, между которыми она начинает уже различать красивых от уродов, глупых от умных, как будто не все они одни и те
же — о, mon Dieu, mon Dieu! [о, боже мой, боже мой! (франц.)]
— Ведь вы знаете, entre nous soit dit, [между нами говоря (франц.)] что муж ее… (Марья Ивановна шепчет что-то на ухо своей собеседнице.) Ну, конечно, мсьё Щедрин, как молодой человек…
Это очень понятно! И представьте себе: она,
эта холодная,
эта бездушная кокетка, предпочла мсье Щедрину — кого
же? — учителя Линкина! Vous savez?.. Mais elle a des instincts, cette femme!!! [Знаете?.. Ведь
эта женщина не без темперамента!!! (франц.)]
Если кто-нибудь с ним заговаривает, а
это случается лишь в тех случаях, когда желают потешиться над его простодушием, лицо его принимает радостно-благодарное выражение, участие
же в разговоре ограничивается тем, что он повторяет последние слова своего собеседника.
— Как
же это вы"покормились"?
— Ну, каким
же образом вы сведения собираете? Я что-то
этого не понимаю. Сами ведь вы не можете сосчитать всякую овцу, и, однако ж, вот у вас значится в сведениях, что овец в губернии семьсот одиннадцать тысяч шестьсот шестьдесят три… Как
же это?
Вот, например, намеднись оковский исправник совсем одной статьи в своих сведениях не включил; ну, я, разумеется, сейчас
же запрос:"Почему нет статьи о шелководстве?"Он отвечает, что потому
этой статьи не включил, что и шелководства нет.
— Да, да, — замечает Василий Николаич, — иначе какая
же это будет статистика!
— Ну, конечно,
это не хорошо взятки брать — кто
же их защищает?
mais vous concevez, mon cher, делай
же он
это так, чтоб читателю приятно было; ну, представь взяточника, и изобрази там… да в конце-то, в конце-то приготовь ему возмездие, чтобы знал читатель, как
это не хорошо быть взяточником… а то так на распутии и бросит — ведь этак и понять, пожалуй, нельзя, потому что, если возмездия нет, стало быть, и факта самого нет, и все
это одна клевета…
В провинции лица умеют точно так
же хорошо лгать, как и в столицах, и если бы кто посмотрел в нашу сторону, то никак не догадался бы, что в
эту минуту разыгрывалась здесь одна из печальнейших драм, в которой действующими лицами являлись оскорбленная гордость и жгучее чувство любви, незаконно попранное, два главные двигателя всех действий человеческих.
Если все ее поступки гласны, то
это потому, что в провинции вообще сохранение тайны — вещь материяльно невозможная, да и притом потребность благотворения не есть ли такая
же присущая нам потребность, как и те движения сердца, которые мы всегда привыкли считать законными?
Следовательно, и она так
же, как
эти последние, должна удовлетворяться совершенно естественно, без натяжек, без приготовлений, без задней мысли, по мере того как представляется случай, и Палагея Ивановна, по моему мнению, совершенно права, делая добро и тайно и открыто, как придется.
Давно ли русский мужичок, cet ours mal léche, [
этот сиволапый (франц.).] являлся на театральный помост за тем только, чтоб сказать слово «кормилец», «шея лебединая, брови соболиные», чтобы прокричать заветную фразу, вроде «идем!», «бежим!», или
же отплясать где-то у воды [34] полуиспанский танец — и вот теперь он как ни в чем не бывало семенит ногами и кувыркается на самой авансцене и оглашает воздух неистовыми криками своей песни!
Генерал также окружен своим штатом, но
это не вертопрахи какие-нибудь, а люди солидные, снискавшие общее уважение через доказанную ими преданность или
же способность к приобретениям всякого рода.
Тут
же и добродушный глава"приятного семейства", господин Размановский, отпущенный своею супругой погулять и по
этому случаю улыбающийся до самого затылка.
— Oh, madame, mais comment donc! le peuple est dans l'enfance chez nous comme ailleurs. Mais c'est bien plus beau chez nous! [О, сударыня, как
же! народ у нас в таком
же младенчестве, как и повсюду. Но у нас
это гораздо красивее! (франц.)]
— Да,
это красиво, но у нас
это величественно,
это прекрасно! (франц.)] разница между
этим зрелищем и теми, которые я когда-то имел случай видеть, та
же самая, как между женщиной, которую мы называем не более как миленькою, и женщиной…