Неточные совпадения
Не
то чтобы он отличался великолепными зданиями, нет в нем садов семирамидиных, ни одного даже трехэтажного дома не встретите вы в длинном ряде улиц, да и улицы-то всё немощеные; но есть что-то мирное, патриархальное во всей его физиономии, что-то успокоивающее
душу в тишине, которая царствует на стогнах его.
Но через четверть часа вы снова бодры и веселы, вы идете бродить по деревне, и перед вами развертывается
та мирная сельская идиллия, которой первообраз так цельно и полно сохранился в вашей
душе.
Да, я люблю тебя, далекий, никем не тронутый край! Мне мил твой простор и простодушие твоих обитателей! И если перо мое нередко коснется таких струн твоего организма, которые издают неприятный и фальшивый звук,
то это не от недостатка горячего сочувствия к тебе, а потому собственно, что эти звуки грустно и болезненно отдаются в моей
душе. Много есть путей служить общему делу; но смею думать, что обнаружение зла, лжи и порока также не бесполезно,
тем более что предполагает полное сочувствие к добру и истине.
Не радуют сердца ни красоты природы, ни шум со всех сторон стремящихся водных потоков; напротив
того, в
душе поселяется какое-то тупое озлобление против всего этого: так бы, кажется, взял да и уехал, а уехать-то именно и нельзя.
Когда говорят о взятках и злоупотреблениях, Порфирий Петрович не
то чтобы заступается за них, а только переминается с ноги на ногу. И не оттого, чтоб он всею
душой не ненавидел взяточников, а просто от сознания, что вообще род человеческий подвержен слабостям.
Говорят, будто у Порфирия Петровича есть деньги, но это только предположение, потому что он ими никого никогда не ссужал. Однако, как умный человек, он металла не презирает, и в
душе отдает большое предпочтение
тому, кто имеет, перед
тем, кто не имеет.
Тем не менее это предпочтение не выражается у него как-нибудь нахально, и разве некоторая томность во взгляде изобличит внутреннюю тревогу
души его.
В
те поры вон убийцу оправили, а
то еще невинного под плети подвели, ну, и меня тоже, можно сказать, с чистою
душой, во все эти дела запутали.
С этой-то поры разлилась в
душе его
та мягкость,
та невозмутимая ясность, которой мы удивляемся в наших губернских Цинциннатах [18], пользующихся вполне безгрешными доходами.
И княжна невольно опускает на грудь свою голову. «И как хорош, как светел божий мир! — продолжает
тот же голос. — Что за живительная сила разлита всюду, что за звуки, что за звуки носятся в воздухе!.. Отчего так вдруг бодро и свежо делается во всем организме, а со дна
души незаметно встают все ее радости, все ее светлые, лучшие побуждения!»
Душа начинает тогда без разбора и без расчета выбрасывать все свои сокровища; иногда даже и привирает, потому что когда дело на откровенность пошло,
то не приврать точно так же невозможно, как невозможно не наесться до отвала хорошего и вкусного кушанья.
— Разве вы не знаете? Ведь сегодня день ангела Агриппины,
той самой, которая на фортепьянах-то играет. Ах,
задушат очи нас нынче пением и декламацией!
И она тоже belle âme incomprise, [прекрасная непонятая
душа (франц.).] принуждена влачить son existence manquée [свое жалкое существование (франц.).] в незнаемом Крутогорске, где о хорошенькой женщине говорят с каким-то неблаговидным причмокиваньем, где не могут иметь понятия о
тех тонких, эфирных нитях, из которых составлено все существо порядочной женщины…
Об одном только и тосковала
душа его, чтобы
те претесные евангельские врата сыскать, чрез которые могла бы прейти от мрачныя и прегорькия темницы в присносущий и неумирающий свет райского жития…
Был, сударь, он до
того времени и татем и разбойником, не мало невинных
душ изгубил и крови невинной пролиял, однако, когда посетила его благость господня, такая ли вдруг напала на него тоска, что даже помышлял он руки на себя наложить.
То есть вы не думайте, чтоб я сомневался в благородстве
души вашей — нет! А так, знаете, я взял бы этого жидочка за пейсики, да головенкой-то бы его об косяк стук-стук… Так он, я вам ручаюсь, в другой раз смотрел бы на вас не иначе, как со слезами признательности… Этот народ ученье любит-с!
Живновский. Еще бы! насчет этой исполнительности я просто не человек, а огонь! Люблю, знаете, распорядиться! Ну просто, я вам вот как доложу: призови меня к себе его сиятельство и скажи: «Живновский, не нравится вот мне эта борода (указывает на Белугина),
задуши его, мой милый!» — и
задушу!
то есть, сам тут замру, а
задушу.
Живновский. Надо, надо будет скатать к старику; мы с Гордеем
душа в
душу жили… Однако как же это? Ведь Гордею-то нынче было бы под пятьдесят, так неужто дедушка его до сих пор на службе состоит? Ведь старику-то без малого сто лет, выходит. Впрочем, и
то сказать, тогда народ-то был какой! едрёный, коренастый! не
то что нынче…
Дернов (жене). Слышишь ты у меня! чтоб здесь бобровского и духу не пахло… слышишь! а не
то я тебя, видит бог,
задушу! своими руками
задушу!
Ибо можно ли называть желаниями
те мелкие вожделения, исключительно направленные к материяльной стороне жизни, к доставлению крошечных удобств, которые имеют
то неоцененное достоинство, что устраняют всякий повод для тревог
души и сердца?
А все-таки странно, что я сегодня целый вечер сижу дома и один. Где бы они могли быть все? у Порфирия Петровича — не может быть: он так мил и любезен, что всегда меня приглашает; Александр Андреич тоже
души во мне не слышит:"Ты, говорит, только проигрывай, а
то хоть каждый день приезжай".
"И за всем
тем доктор предрагоценный человек. Выпить ли, сыграть ли в"любишь не любишь" — на все это он именно
душа. Особливо как на
ту пору подойдет рекрутский набор.
Господи! неужели нужно, чтоб обстоятельства вечно гнели и покалывали человека, чтоб не дать заснуть в нем энергии, чтобы не дать замереть
той страстности стремлений, которая горит на дне
души, поддерживаемая каким-то неугасаемым огнем? Ужели вечно нужны будут страдания, вечно вопли, вечно скорби, чтобы сохранить в человеке чистоту мысли, чистоту верования?
Душа моя внезапно освежается; я чувствую, что дыханье ровно и легко вылетает из груди моей…"Господи! дай мне силы не быть праздным, не быть ленивым, не быть суетным!" — говорю я мысленно и просыпаюсь в
то самое время, когда веселый день напоминает мне, что наступил «великий» праздник и что надобно скорее спешить к обедне.
И я вдвое начинаю любить эту милую Палагею Ивановну за
то, во-первых, что она назвала меня «сердечным», а во-вторых, за
то, что она от всей
души пригрела и приютила меня в великий праздник.
Слесарь, которого
души коснулось истинное просвещение, поймет, что замок и ключ изобретены на
то, чтобы законный владелец ящика, шкафа или сундука мог запирать и отмыкать эти казнохранилища; напротив
того, слесарь-грамотей смотрит на это дело с своей оригинальной точки зрения: он видит в ключе и замке лишь средство отмыкать казнохранилища, принадлежащие его ближнему.
А впрочем, знаете ли, и меня начинает уж утомлять мое собственное озлобление; я чувствую, что в груди у меня делается что-то неладное:
то будто удушье схватит,
то начнет что-то покалывать, словно буравом сверлит… Как вы думаете, доживу ли я до лета или же, вместе с зимними оковами реки Крутогорки, тронется, почуяв весеннее тепло, и
душа моя?.."
И я ненавижу их, ненавижу всеми силами
души, потому что желал бы отнять в свою пользу
то уменье пользоваться дарами жизни, которым они вполне обладают…
Весною поют на деревьях птички; молодостью, эти самые птички поселяются на постоянное жительство в сердце человека и поют там самые радостные свои песни; весною, солнышко посылает на землю животворные лучи свои, как бы вытягивая из недр ее всю ее роскошь, все ее сокровища; молодостью, это самое солнышко просветляет все существо человека, оно, так сказать, поселяется в нем и пробуждает к жизни и деятельности все
те богатства, которые скрыты глубоко в незримых тайниках
души; весною, ключи выбрасывают из недр земли лучшие, могучие струи свои; молодостью, ключи эти, не умолкая, кипят в жилах, во всем организме человека; они вечно зовут его, вечно порывают вперед и вперед…
— Размеры не
те, сударыня! Размеры нас
душат, — продолжал он, обращаясь ко мне, — природа у нас широкая, желал бы захватить и вдоль и поперек, а размеры маленькие… Ты, Анна Ивановна, этого понимать не можешь!
— Помянем, брат, свою молодость! Помянем
тех, кто в наши молодые
души семя добра заронил!.. Ведь ты не изменил себе, дружище, ты не продал себя, как Пронин, баронессе Оксендорф и действительному статскому советнику Стрекозе, ты остался все
тот же сорвиголова, которому море по колено?
— Уж так-то, брат, хорошо, что даже вспомнить грустно! Кипело тогда все это, земля, бывало, под ногами горела! Помнишь ли, например, Катю — ведь что это за прелесть была! а! как цыганские-то песни пела! или вот эту:"Помнишь ли, мой любезный друг"? Ведь
душу выплакать можно! уж на что селедка — статский советник Кобыльников из Петербурга приезжал, а и
тот двадцатипятирублевую кинул — камни говорят!
— А ты возьми в толк, — человек-то он какой! золото, а не человек! для такого человека
душу прозакладывать можно, а не
то что мельницу без торгов отдать!
С одной стороны, не подлежало сомнению, что в
душе его укоренились
те общие и несколько темные начала, которые заставляют человека с уважением смотреть на всякий подвиг добра и истины, на всякое стремление к общему благу.
— Да вот как видите. Ленюсь и отчасти мечтаю о
том, как вы, бедняги, люди молодые и задорные, желаете луну с кеба селитряною кислотой свести,
душ; станового наизнанку выворотить, как вы черненькое хотите сделать сереньким, и как это черненькое изо всех сил протестует против ваших администраторских поползновений…
— Больше, нежели вы предполагаете… Однако ж в сторону это. Второе мое занятие — это лень. Вы не можете себе вообразить, вы, человек деятельный, вы, наш Немврод, сколько страшной, разнообразной деятельности представляет лень. Вам кажется вот, что я, в халате, хожу бесполезно по комнате, иногда насвистываю итальянскую арию, иногда поплевываю, и что все это, взятое в совокупности, составляет
то состояние
души, которое вы, профаны, называете праздностью.
Вы не в состоянии понять, что никогда деятельность
души не бывает так напряженно сильна, как в
то время, когда я сплевываю или мурлыкаю под нос арию: Oh, per che non posso odiar ti!
Знаете, я все добиваюсь, нельзя ли как-нибудь до такого состояния дойти, чтоб внутри меня все вконец успокоилось, чтоб и кровь не волновалась, и
душа чтоб переваривала только
те милые образы,
те кроткие ощущения, которые она самодеятельно выработала… вы понимаете? — чтоб этого внешнего мира с его прискорбием не существовало вовсе, чтоб я сам был автором всех своих радостей, всей своей внутренней жизни…
— Или вот
тот же капитан Полосухин:"Полюбилась, говорит, мне Маша Цыплятева — надо, говорит, ее выкрасть!"А Марья Петровна были тоже супруга помещика-с… И, однако, мы ее выкрали-с. Так это не кошку убить-с… Нет-с! чтоб одно только это дело замазать, Полосухин восемьсот
душ продал-с!
Я даже думаю, что
тот, кто хочет испытать всю силу пламенной любви,
тот именно должен любить урывками: это сосредоточивает силу страсти, дает ей
те знойные тоны, без которых любовь есть не что иное, как грустный философический трактат о бессмертии
души.
В это самое время мой камердинер шепнул мне на ухо, что меня дожидается в передней полицеймейстер. Хотя я имел
душу и сердце всегда открытыми, а следовательно, не знал за собой никаких провинностей, которые давали бы повод к знакомству с полицейскими властями, однако ж встревожился таинственностью приемов, употребленных в настоящем случае,
тем более что Горехвастов внезапно побледнел и начал дрожать.
Нам дела нет до
того, что такое этот человек, который стоит перед нами, мы не хотим знать, какая черная туча тяготеет над его совестью, — мы видим, что перед нами арестант, и этого слова достаточно, чтоб поднять со дна
души нашей все ее лучшие инстинкты, всю эту жажду сострадания и любви к ближнему, которая в самом извращенном и безобразном субъекте заставляет нас угадывать брата и человека со всеми его притязаниями на жизнь человеческую и ее радости и наслаждения [67].
А сама нагибается, чтоб взяться за коромысло, а грудь-то у нее высокая да белая, словно пена молочная: света я, сударь, невзвидел. Бросился к ней, выхватил коромысло из рук, а сам словно остервенел: уж не
то что целовать, а будто
задушить ее хотел; кажется, кабы она не барахталась, так и
задушил бы тут. Очень для меня этот день памятен.
Однако вот я в тюрьме, да и
то, видишь, еще мало, потому, говорят, у тебя на
душе убивство!
Товарищ, на которого ссылался Колесов, стоял тут же и обнаруживал полнейшее равнодушие. Он тоже был мещанин, огромного роста и, по-видимому, весьма сильный. Изредка, вслушиваясь в слова Колесова, он тупо улыбался, но вместе с
тем хранил упорное молчание; по всему видно было, что он служил только орудием для совершения преступления,
душою же и руководителем был в этом деле Колесов.
— Перекрестись, — говорит, — Нилушко! некак ты чего-то задумал! Ты бы лучше вот приголубил ее, сиротинушку: душа-то ведь в ней християнская! а ты, заместо
того, и не знай чего задумал!
— Жалко мне тебя, паренек! парень ты добрый,
душа в тебе християнская, а поди каку сам над собой беду состроил! Чай, теперь и себя в полон отдай, так и
то тутотка добром от начальников не отъедешь.
Нет
того, чтоб
душу свою за ближнего положить, а пуще горло ему перегрызть готовы.
Сказывали мне странники, что такие есть места в Чердынском уезде, в самом
то есть углу, где божьи люди
душу свою спасают.
Какая же им, стало быть, причина старца тревожить, когда он от него, можно сказать, и продовольствие и промысел свой получает за
то только одно, чтоб не мешать ему
душу спасать?
— Кая для тебя польза, — отвечал он мне (а говорил он все на манер древней, славянской речи), — и какой прибыток уведать звание смиренного раба твоего, который о
том только и помыслу имеет, чтоб самому о
том звании позабыть и спасти в мире
душу свою?