Неточные совпадения
„Батюшка, Демьян Иваныч,
так и
так, помоги!“ Выслушает Демьян Иваныч, посмеется начальнически: „Вы, мол, сукины дети, приказные, и деньгу-то сколотить не умеете, всё в кабак да в карты!“ А потом и
скажет: „Ну, уж нечего делать, ступай в Шарковскую волость подать сбирать“.
Слово за словом, купец видит, что шутки тут плохие, хочь и впрямь пруд спущай, заплатил три тысячи, ну, и дело покончили. После мы по пруду-то маленько поездили, крючьями в воде потыкали, и тела, разумеется, никакого не нашли. Только, я вам
скажу, на угощенье, когда уж были мы все выпивши, и расскажи Иван Петрович купцу, как все дело было; верите ли,
так обозлилась борода, что даже закоченел весь!
— Ох, уж и не говорите! на
таком деле попался, что совестно
сказать, — на мертвом теле.
Мечется Фейер как угорелый, мечется и день и другой — есть рыба, да все не
такая, как надо: то с рыла вся в именинника вышла,
скажут: личность; то молок мало, то пером не выходит, величественности настоящей не имеет.
И подлинно, грех
сказать, чтоб он ее не любил, а больше
так все об ней одной и в мыслях держал.
Только мне и самому будто досадно стало, что вот из-за скотов, можно
сказать, бессловесных
такое поношение претерпеть должен…
— Ну
так то-то же! —
сказал Дмитрий Борисыч и хотел было погрозить пальцем, по подобию его высокородия, но, должно быть, не изловчился, потому что Алексеев засмеялся.
Ну, если да они
скажут, что «я, дескать, с
такими канальями хлеба есть не хочу!» — а этому ведь бывали примеры.
— Да ты попробуй прежде, есть ли сахар, —
сказал его высокородие, — а то намеднись, в Окове, стряпчий у меня целых два стакана без сахару выпил… после уж Кшецынский мне это рассказал…
Такой, право, чудак!.. А благонравный! Я, знаешь, не люблю этих вот, что звезды-то с неба хватают; у меня главное, чтоб был человек благонравен и предан… Да ты, братец, не торопись, однако ж, а не то ведь язык обожжешь!
— Но я, однако, принял свои меры! Я
сказал Маремьянкину, что знать ничего не хочу, чтоб была отыскана голова! Это меня очень-очень огорчило! Ça ma bouleversé! [Это меня потрясло! (франц.)] Я, знаете, тружусь, забочусь… и вдруг
такая неприятность! Головы найти не могут! Да ведь где же нибудь она спрятана, эта голова! Признаюсь, я начинаю колебаться в мнении о Маремьянкине; я думал, что он усердный, — и что ж!
— Но, однако ж, воротясь, задал-таки я Сашке трезвону: уповательно полагать должно, помнит и теперь… Впрочем, и то
сказать, я с малолетства
такой уж прожектер был. Голова, батюшка, горячая; с головой сладить не могу! Это вот как в критиках пишут, сердце с рассудком в разладе — ну, как засядет оно туда, никакими силами оттуда и не вытащишь: на стену лезть готов!
В суждениях своих, в особенности о лицах, Порфирий Петрович уклончив; если иногда и
скажет он вам «да», то вы несомненно чувствуете, что здесь слышится нечто похожее на «нет», но
такое крошечное «нет», что оно придает даже речи что-то приятное, расслабляющее.
Напротив того, он охотно позволит себе, выходя с карты, выразиться: «Не с чего,
так с бубен», или же, в затруднительных случаях, крякнуть и
сказать: «Тэ-э-кс».
Стала она сначала ходить к управительше на горькую свою долю жаловаться, а управительшин-то сын молодой да
такой милосердый, да добрый; живейшее, можно
сказать, участие принял. Засидится ли она поздно вечером — проводить ее пойдет до дому; сено ли у пономаря все выдет — у отца сена выпросит, ржицы из господских анбаров отсыплет — и все это по сердолюбию; а управительша, как увидит пономарицу, все плачет, точно глаза у ней на мокром месте.
По тринадцатому году отдали Порфирку в земский суд, не столько для письма, сколько на побегушки приказным за водкой в ближайший кабак слетать. В этом почти единственно состояли все его занятия, и, признаться
сказать не красна была его жизнь в эту пору: кто за волоса оттреплет, кто в спину колотушек надает; да бьют-то всё с маху, не изловчась, в
такое место, пожалуй, угодит, что дух вон. А жалованья за все эти тиранства получал он всего полтора рубля в треть бумажками.
Чин у Порфирия Петровича был уж изрядный, женился он прилично; везде принят, обласкан и уважен; на последних выборах единогласно старшиной благородного собрания выбран; губернатор у него в доме бывает:
скажите на милость, ну, след ли
такой, можно
сказать, особе по уши в грязи барахтаться!
Она очень умна и приветлива, а добра
так, что и
сказать нельзя, и между тем — странное дело! — в городе ее не любят, или, лучше
сказать, не то что не любят, а как-то избегают.
— Ты
сказал: становым — хорошо! Следовательно, и действуй
таким манером, чтоб быть тебе становым. А если, брат, будешь становым, возьми меня к себе в письмоводители! Мне, брат, что мне хлеба кусок да место на печке! я брат, спартанец! одно слово, в шкапу три месяца выжил!
— Нет,
так… я хотела, кажется,
сказать какую-то глупость… вы не знаете, отчего здесь всегда пахнет скукой?
— Я, брат Петр Федорыч,
так тебе
скажу, — продолжает Николай Тимофеич, — что хотя, конечно, я деньгами от Пазухина заимствуюсь, а все-таки, если он меня, окроме того, уважать не станет,
так я хоша деньги ему в лицо и не брошу, однако досаду большую ему сделаю.
—
Скажите, пожалуйста, в ваших местах
таких процессий не бывает? — спрашивает Дарья Михайловна.
— Это именно удивления достойно-с! — продолжал философствовать писарь, — сколько их тут через все лето пройдет, и даже никакой опаски не имеют! Примерно,
скажем хочь про разбойников-с; разбойник, хошь ты как хошь, все он разбойник есть, разбойничья у него душа… но эвтому самому и называется он кровопийцею…
так и разбойника даже не опасаются-с!
— Эх, Антон Пименыч! все это анекдот один, —
сказал писарь, — известно, странники оттелева приходят,
так надо же побаловать языком, будто как за делом ходили…
—
Скажу, примерно, хошь про себя, — продолжал Пименыч, не отвечая писарю, — конечно, меня господь разумением выспренним не одарил, потому как я солдат и, стало быть, даров прозорливства взять мне неоткуда, однако истину от неправды и я различить могу… И это именно
так, что бывают на свете
такие угодные богу праведники и праведницы, которые единым простым своим сердцем непроницаемые тайны проницаемыми соделывают, и в грядущее, яко в зерцало, очами бестелесными прозревают!
—
Так, похвальбишка какая-нибудь! —
сказал писарь, но Пименыч даже не обратил на него внимания и продолжал...
И,
сказавши такую речь, загнала она поганого змея в земную расседину и наваливала камнем великиим.
— Так-с… а нечего нонче
сказать: на богомолье много господ ездит, а черного народу да баб
так и ужасти сколько!
— А что, Демьяныч, видно, на квас-то скупенек, брат, стал? — говорит ямщик, откладывая коренную лошадь, — разбогател, знать,
так и прижиматься стал!.. Ну-ко, толстобрюхий, полезай к хозявам да
скажи, что ямщикам, мол, на чай надо! — прибавляет он, обращаясь к Петру Парамонычу.
— Что ж за глупость! Известно, папенька из сидельцев вышли, Аксинья Ивановна! — вступается Боченков и, обращаясь к госпоже Хрептюгиной, прибавляет: — Это вы правильно, Анна Тимофевна,
сказали: Ивану Онуфричу денно и нощно бога молить следует за то, что он его, царь небесный, в большие люди произвел. Кабы не бог,
так где бы вам родословной-то теперь своей искать? В червивом царстве, в мушином государстве? А теперь вот Иван Онуфрич, поди-кось, от римских цезарей, чай, себя по женской линии производит!
— Да уж я не знаю, Прохор Семеныч, как вам
сказать, а все-таки как-то лучше, как большой самовар есть…
— Так-с… Это справедливо, сударь, что народ глуп… потому-то он, как бы
сказать, темным и прозывается…
— Ах, папа, вы все-таки говорите «холоднего»!.. Точно вам не все равно
сказать: «холодного»?
— Пора, однако ж, и на боковую! — возглашает Хрептюгин. — Ты разбуди меня, Парамоныч, часа через два, да смотри, буди полегоньку… Да
скажи ямщикам, чтобы они все эти бубенчики сняли… благородные люди
так не ездят!
Надобно
сказать, что Аким звал меня
таким образом еще в то время, когда, бывало, я останавливался у него, ребенком, проезжая домой на каникулы и с каникул в гимназию.
— Что станешь с ним, сударь, делать! Жил-жил, все радовался, а теперь вот ко гробу мне-ка уж время, смотри, какая у нас оказия вышла! И чего еще я, сударь, боюсь: Аким-то Кузьмич человек ноне вольной,
так Кузьма-то Акимыч, пожалуй, в купцы его выпишет, да и деньги-то мои все к нему перетащит… А ну, как он в ту пору, получивши деньги-то, отцу вдруг
скажет:"Я,
скажет, папынька, много вами доволен, а денежки, дескать, не ваши, а мои… прощайте, мол, папынька!"Поклонится ему, да и вон пошел!
И
таким, сударь, родом, в одну, можно
сказать, ночь лишилась я и Федора Гаврилыча и всего моего имущества!
И жила я у ней
таким манером лет пять, и точно, грех
сказать, кроме хорошего, обиды от нее никакой не видала.
Но, достигши
таким манером законных лет, выказали оне при этом чувства совершенно не господские, а скорее, как бы
сказать, холопские.
Живновский. Тут, батюшка, толку не будет! То есть, коли хотите, он и будет, толк-от, только не ваш-с, а собственный ихний-с!.. Однако вы вот упомянули о каком-то «якобы избитии» — позвольте полюбопытствовать! я, знаете, с молодых лет горячность имею,
так мне
такие истории… знаете ли, что я вам
скажу? как посмотришь иной раз на этакого гнусного штафирку, как он с камешка на камешок пробирается, да боится даже кошку задеть,
так даже кровь в тебе кипит:
такая это отвратительная картина!
Живновский. У меня дело верное. Жил я, знаете, в Воронежской губернии, жил и, можно
сказать, бедствовал! Только Сашка Топорков — вот, я вам доложу, душа-то! — «скатай-ко, говорит, в Крутогорск; там, говорит, винцо тенериф есть —
так это точно мое почтение
скажешь!» — ну, я и приехал!
Налетов (очень громко). Э… однако ж я не привык
так долго дожидаться…(Обращается к Забиякину.) Сделайте одолжение, доложите хоть вы князю,
скажите ему, что помещик Налетов приехал.
Забиякин (крепко сжимая ему руку). Именно
так, поручик, именно
так! Святую вы истину
сказали: все мы люди, все человеки!
Живновский. Ха-ха! Настасья Ерофевна! А надо правду
сказать, что наш брат военный, как уж
скажет что,
так именно, можно
сказать, помелом причешет!
Шифель. Шалун! а зачем же было поступать
так неосторожно?.. ну, да бог милостив, как-нибудь дело устроится: князь у нас человек души необыкновенной; это, можно
сказать, ангел, а не человек…
Живновский (выступая вперед). Губерния точно что, можно
сказать, обширная — это не то что какое-нибудь немецкое княжество, где плюнул,
так уж в другом царстве ногой растереть придется! Нет, тут надо-таки кой-что подумать. (Вертит пальцем по лбу.)
Живновский. Надо, надо будет скатать к старику; мы с Гордеем душа в душу жили… Однако как же это? Ведь Гордею-то нынче было бы под пятьдесят,
так неужто дедушка его до сих пор на службе состоит? Ведь старику-то без малого сто лет, выходит. Впрочем, и то
сказать, тогда народ-то был какой! едрёный, коренастый! не то что нынче…
Д-да… eh bien, mon cher, je dois vous dire que votre cause est perdue… [
так вот, дорогой мой, я должен вам
сказать, что ваше дело проиграно… (франц.)] князь просто неумолим.
Только вот, сударь, чудо какое у нас тут вышло: чиновник тут — искусственник, что ли, он прозывается — «плант, говорит, у тебя не как следственно ему быть надлежит», — «А как, мол, сударь, по-вашему будет?» — «А вот, говорит, как: тут у тебя, говорит, примерно, зал состоит,
так тут, выходит, следует… с позволенья
сказать…» И
так, сударь, весь плант сконфузил, что просто выходит, жить невозможно будет.
Бобров. Ничего тут нет удивительного, Марья Гавриловна. Я вам вот что
скажу — это, впрочем, по секрету-с — я вот дал себе обещание, какова пора пи мера, выйти в люди-с. У меня на этот предмет и план свой есть.
Так оно и выходит, что жена в евдаком деле только лишнее бревно-с. А любить нам друг друга никто не препятствует, было бы на то ваше желание. (Подумавши.) А я, Машенька, хотел вам что-то
сказать.