Не стану беседовать с вами об этом
народном горе, тогда несказанно меня поразившем: оно слишком тесно связано с жгучими оскорблениями, которые невыразимо должны были отравлять последние месяцы жизни Пушкина.
Душа моя открыта перед Богом, // Я рад служить, рад душу положить! // Я к делу земскому рожден. Я вырос // На площади, между народных сходок. // Я рано плакал о
народном горе, // И, не по летам, тяжесть земской службы // Я на плечах носил своей охотой. // Теперь зовут меня, а я нейду; // И не пойду служить, пока весь Нижний // В моих руках не будет поголовно // Со всем народом и со всем добром.
Из старших писателей-художников самым большим влиянием пользовался Глеб Успенский. Его страдальческое лицо с застывшим ужасом в широко раскрытых глазах отображает всю его писательскую деятельность. Сознание глубокой вины перед народом, сплошная, непрерывно кровоточащая рана совести, ужасы неисчерпаемого
народного горя, обступающие душу бредовыми привидениями, полная безвыходность, безнадежное отсутствие путей.
Неточные совпадения
Да будет ваш союз благословен // Обилием и счастием! В богатстве // И радости живите до последних // Годов своих в семье детей и внуков! // Печально я гляжу на торжество //
Народное: разгневанный Ярило // Не кажется, и лысая вершина //
Горы его покрыта облаками. // Не доброе сулит Ярилин гнев: // Холодные утра и суховеи, // Медвяных рос убыточные порчи, // Неполные наливы хлебных зерен, // Ненастную уборку — недород, // И ранние осенние морозы, // Тяжелый год и житниц оскуденье.
Это известие ужасно поразило Харитину. У нее точно что оборвалось в груди. Ведь это она, Харитина, кругом виновата, что сестра с
горя спилась. Да, она… Ей живо представился весь ужас положения всей семьи Галактиона, иллюстрировавшегося
народною поговоркой: муж пьет — крыша
горит, жена запила — весь дом. Дальше она уже плохо понимала, что ей говорил Замараев о каком-то стеариновом заводе, об Ечкине, который затягивает богоданного тятеньку в это дело, и т. д.
Вся Москва от мала до велика ревностно гордилась своими достопримечательными людьми: знаменитыми кулачными бойцами, огромными, как
горы, протодиаконами, которые заставляли страшными голосами своими дрожать все стекла и люстры Успенского собора, а женщин падать в обмороки, знаменитых клоунов, братьев Дуровых, антрепренера оперетки и скандалиста Лентовского, репортера и силача Гиляровского (дядю Гиляя), московского генерал-губернатора, князя Долгорукова, чьей вотчиной и удельным княжеством почти считала себя самостоятельная первопрестольная столица, Сергея Шмелева, устроителя
народных гуляний, ледяных
гор и фейерверков, и так без конца, удивительных пловцов, голубиных любителей, сверхъестественных обжор, прославленных юродивых и прорицателей будущего, чудодейственных, всегда пьяных подпольных адвокатов, свои несравненные театры и цирки и только под конец спортсменов.
Кольцов жил
народною жизнью, понимал ее
горе и радости, умел выражать их.
Весьма верно, вместе с удалью, выражается у Кольцова также и беззаботность, это заветное «авось», с которым идет русский человек навстречу и
горю и радости. Песни Лихача Кудрявича совершенно в русском
народном характере. Лихач Кудрявич не слишком любит рассчитывать: он,