Неточные совпадения
Чудовый это был
человек, нечего и
говорить.
— Stéphanie, mon ange! —
говорит Михайло Трофимыч, — il faut donc faire quelque chose pour ces gens-là. [Стефания, мой ангел! надо же что-нибудь сделать для этих
людей (франц.).]
— Отчего же? —
говорит Алексей Дмитрич, — я, кажется, не страшен! Нехорошо, молодой
человек! Я люблю, чтоб у меня веселились… да!
— А у меня сегодня был случай! —
говорит Алексей Дмитрич, обращаясь к Михаиле Трофимычу, который, как образованный
человек, следит шаг за шагом за его высокородием, — приходит ко мне Маремьянкин и докладывает, что в уезде отыскано туловище… и как странно! просто одно туловище, без головы! Imaginez-vous cela! [Вообразите себе! (франц.)]
— Спасибо Сашке Топоркову! спасибо! —
говорил он, очевидно забывая, что тот же Топорков обольстил его насчет сахара. — «Ступай,
говорит, в Крутогорск, там, братец, есть винцо тенериф — это, брат, винцо!» Ну, я, знаете,
человек военный, долго не думаю: кушак да шапку или, как сказал мудрец, omnia me cum me… [Все свое ношу с собою (от искаженного лат. omnia mea mecum porto).] зарапортовался! ну, да все равно! слава богу, теперь уж недалечко и до места.
Говорят, будто у Порфирия Петровича есть деньги, но это только предположение, потому что он ими никого никогда не ссужал. Однако, как умный
человек, он металла не презирает, и в душе отдает большое предпочтение тому, кто имеет, перед тем, кто не имеет. Тем не менее это предпочтение не выражается у него как-нибудь нахально, и разве некоторая томность во взгляде изобличит внутреннюю тревогу души его.
[милое дитя, это
люди, о которых не
говорят (франц.).]
— Ведь вы знаете, entre nous soit dit, [между нами
говоря (франц.)] что муж ее… (Марья Ивановна шепчет что-то на ухо своей собеседнице.) Ну, конечно, мсьё Щедрин, как молодой
человек… Это очень понятно! И представьте себе: она, эта холодная, эта бездушная кокетка, предпочла мсье Щедрину — кого же? — учителя Линкина! Vous savez?.. Mais elle a des instincts, cette femme!!! [Знаете?.. Ведь эта женщина не без темперамента!!! (франц.)]
Говорят, будто Алексей Дмитрич зол, особливо если натравит его на кого-нибудь Марья Ивановна. Я довольно верю этому, потому что и из истории известно, что глупые
люди и обезьяны всегда злы под старость бывали.
— Умный человек-с, —
говаривал мне иногда по этому поводу крутогорский инвалидный начальник, — не может быть злым, потому что умный
человек понятие имеет-с, а глупый
человек как обозлится, так просто, без всякого резона, как индейский петух, на всех бросается.
— А мы так вот тутошние, —
говорит она, шамкая губами, — верст за сто отселева живем…
Человек я старый, никому не нужный, ни поробить, ни в избе посмотреть… Глазами-то плохо уж вижу; намеднись, чу, робенка — правнучка мне-то — чуть в корыте не утопила… Вот и отпустили к угоднику…
— За меня отдадут-с… У меня, Марья Матвевна, жалованье небольшое, а я и тут способы изыскиваю… стало быть, всякий купец такому
человеку дочь свою, зажмуря глаза, препоручить может… Намеднись иду я по улице, а Сокуриха-купчиха смотрит из окна:"Вот,
говорит, солидный какой мужчина идет"… так, стало быть, ценят же!.. А за что? не за вертопрашество-с!
— Что
говорить, Николай Тимофеич! вы
человек нужный, властный!
— Так я, сударь, и пожелал; только что ж Кузьма-то Акимыч, узнавши об этом, удумал? Приехал он ноне по зиме ко мне:"Ты,
говорит, делить нас захотел, так я,
говорит, тебе этого не позволяю, потому как я у графа первый
человек! А как ты, мол, не дай бог, кончишься, так на твоем месте хозяйствовать мне, а не Ивану, потому как он малоумный!"Так вот, сударь, каки ноне порядки!
Александр Петрович Налетов, двадцати пяти лет, помещик. Смотрит очень гордо и до появления князя беспокойно ходит взад и вперед по комнате. С так называемыми gens de rien [низшими
людьми (франц.).]
говорит отрывисто, прибавляя букву э и подражая голосом и манерами начальственным лицам.
Живновский. Как же вот и не сказать тут, что природа-то все премудро устроила… вот он готов бы до небес головой-то долезти, ан ему природа
говорит: «Шалишь! молода, во Саксоньи не была! изволь-ка посидеть!» Ахти-хти-хти-хти! все, видно, мы
люди, все человеки!
Налетов. Нет, позвольте, Самуил Исакович, уж если так
говорить, так свидетельств было два: по одному точно что «оказалось», а по другому ровно ничего не оказалось. Так, по-моему, верить следует последнему свидетельству, во-первых, потому, что его производил
человек благонамеренный, а во-вторых, потому, что и закон велит следователю действовать не в ущерб, а в пользу обвиненного… Обвинить всякого можно!
И ведь все-то он этак! Там ошибка какая ни на есть выдет: справка неполна, или законов нет приличных — ругают тебя, ругают, — кажется, и жизни не рад; а он туда же, в отделение из присутствия выдет да тоже начнет тебе надоедать: «Вот,
говорит, всё-то вы меня под неприятности подводите». Даже тошно смотреть на него. А станешь ему, с досады,
говорить: что же, мол, вы сами-то, Яков Астафьич, не смотрите? — «Да где уж мне! —
говорит, — я,
говорит,
человек старый, слабый!» Вот и поди с ним!
«Я,
говорит,
человек не общественный, дикий, словесности не имею, ни у кого не бываю; деньги у меня, конечно, есть, да ведь это на черный день — было бы с чем и глаза закрыть.
Дернов. Мало ли что торги! тут, брат, казенный интерес. Я было сунулся доложить Якову Астафьичу, что для пользы службы за тобой утвердить надо, да он
говорит: «Ты, мол, любезный, хочешь меня уверить, что стакан, сапоги и масло все одно, так я, брат, хошь и дикий
человек, а арифметике-то учился, четыре от двух отличить умею».
«Я,
говорит, негоциант, а не купец; мы,
говорит, из Питера от Руча комзолы себе выписываем — вот, мол, мы каковы!» Ну-с, отцам-то, разумеется, и надсадно на него смотреть, как он бороду-то себе оголит, да в кургузом кафтанишке перед
людьми привередничает.
Странная, однако ж, вещь! Слыл я, кажется, когда-то порядочным
человеком, водки в рот не брал, не наедался до изнеможения сил, после обеда не спал, одевался прилично, был бодр и свеж, трудился, надеялся, и все чего-то ждал, к чему-то стремился… И вот в какие-нибудь пять лет какая перемена! Лицо отекло и одрябло; в глазах светится собачья старость; движения вялы; словесности, как
говорит приятель мой, Яков Астафьич, совсем нет… скверно!
Отчего же, несмотря на убедительность этих доводов, все-таки ощущается какая-то неловкость в то самое время, когда они представляются уму с такою ясностью? Несомненно, что эти
люди правы,
говорите вы себе, но тем не менее действительность представляет такое разнообразное сплетение гнусности и безобразия, что чувствуется невольная тяжесть в вашем сердце… Кто ж виноват в этом? Где причина этому явлению?
Я ложусь спать, но и во сне меня преследует мальчуган, и вместе с тем какой-то тайный голос
говорит мне:"Слабоумный и праздный
человек! ты праздность и вялость своего сердца принял за любовь к
человеку, и с этими данными хочешь найти добро окрест себя!
Я,
говорит, убил, я! грешный
человек!"–"Покайся же, —
говорит Михайло Трофимыч, — рассказывай, как ты ее убил?
Entre nous soit dit, [Между нами
говоря (франц.).] как
человек молодой, я почти обязан сочувствовать à toutes ces idées généreuses, [всем этим благородным идеям (франц.).] но — скажу вам по секрету — в них тьма-тьмущая опечаток.
— Обо мне
говорить нечего: я
человек отпетый!.. А вас вот жалко!
— Ну, положим, хоть и ни при чем, но все-таки она вас уже считает моим соучастником… Посмотрите, какие умоляющие взоры она кидает на вас! так, кажется, и
говорит: не верь ему, этому злому
человеку, шаль моя воистину новая, взятая в презент… тьфу, бишь! купленная в магазине почетного гражданина Пазухина!
— До вас еще не дошла очередь, княжна… До сих пор мы с Николаем Иванычем об том только
говорили, что мир полон скуки и что порядочному
человеку ничего другого не остается… но угадайте, на чем мы решили?
— Еще бы он не был любезен! он знает, что у меня горло есть… а удивительное это, право, дело! — обратился он ко мне, — посмотришь на него — ну,
человек, да и все тут! И
говорить начнет — тоже целые потоки изливает: и складно, и грамматических ошибок нет! Только, брат, бесцветность какая, пресность, благонамеренность!.. Ну, не могу я! так, знаешь, и подымаются руки, чтоб с лица земли его стереть… А женщинам нравиться может!.. Да я, впрочем, всегда спать ухожу, когда он к нам приезжает.
Я, разумеется, очень рад, ну и
говорю: хоть один
человек!
— C'est un homme si savant, si instruit! [Это такой ученый, такой образованный
человек! (франц.)] —
говорят обыкновенно девицы, слегка при этом вздрагивая и сжимаясь.
— То-то же! я на это имею уж взгляд… А знаете ли, ведь вы отличнейший
человек… Это я вам
говорю без комплиментов… Я поблагодарил.
— А странный народ эти чиновники! — продолжал он, снова обращаясь ко мне, — намедни приехал ко мне наш исправник. Стал я с ним
говорить… вот как с вами. Слушал он меня, слушал, и все не отвечает ни слова. Подали водки; он выпил; закусил и опять выпил, и вдруг его озарило наитие:"Какой,
говорит, вы умный
человек, Владимир Константиныч! отчего бы вам не служить?"Вот и вы, как выпьете, может быть, тот же вопрос сделаете.
— А что ни
говорите, — продолжал он, — жизнь — отличная вещь, особливо если есть
человек, который тебя понимает, с кем можешь сказать слово по душе!
— Нет-с, Григорий Сергеич, не
говорите этого! Этот Полосухин, я вам доложу, сначала в гвардейской кавалерии служил, но за буйную манеру переведен тем же чином в армейскую кавалерию; там тоже не заслужил-с; ну и приютился у нас… Так это был
человек истинно ужаснейший-с!"Мне,
говорит, все равно! Я,
говорит, и по дорогам разбивать готов!"Конечно-с, этому многие десятки лет прошли-с…
— Я как отец
говорю вам это, — продолжал господин полицеймейстер (мне даже показалось, что у пего слезы навернулись на глазах), — потому что вы
человек молодой еще, неопытный, вы не знаете, как много значат дурные примеры…
Как ни
говорите, а свобода все-таки лучшее достояние
человека, и потому как бы ни было велико преступление, совершенное им, но лишение, которое его сопровождает, так тяжело и противоестественно само по себе, что и самый страшный злодей возбуждает чаше сожаление, коль скоро мы видим его в одежде и оковах арестанта.
Несмотря на это, он все-таки был отличнейший
человек: в нем в высшей степени было развито то высокое благодушие, которое претворяет чиновника в
человека, которое, незаметно для них самих, проводит живую и неразрывную связь между судьею и подсудимым, между строгим исполнителем закона и тем, который,
говоря отвлеченно, составляет лишь казус, к которому тот или другой закон применить можно.
— Ведь вы
человек чистый, — продолжал я, — какая же вам надобность позволять
говорить себе дерзости арестанту и притом ябеднику? разве у вас нет карцера?
— Так нет, стало, пашпорта? — ладно; это пункт первый. А теперь, —
говорит, — будет пункт второй: кто бишь из вас старика, отравил? и в каких это законах написано, чтоб смел
человек умереть без напутствия?
Стал я
говорить про это матери, так и то все прахом пошло:"Что ж,
говорит, разве старцы
люди простые? от них, окромя благодати, ничего и быть-то не может".
Только я к нему:"Помилосердуйте,
говорю, ваше благородие, за что ж конфузить! Кажется, с меня и то сходит не мало, а это, мол, наш приятель;
человек заезжий, и пашпорт при нем. За что его-то беспокоить".
— Да, —
говорит, — это точно, что от тебя приношение бывает, и мы,
говорит, оченно за это тебе благодарны; да то, вишь, приношение вообще, а Степка в него не входит. Степка, стало быть, большой
человек, и за этакого
человека с другого три тысячи целковых взять нельзя: мало будет; ну, а тебя начальство пожаловать желает, полагает взять только три. Так ты это чувствуй; дашь — твой Степка, не дынь — наш Степка.
— Счастлив твой бог, —
говорит, — что человек-то я добрый: вижу, что ты больно уж огорчен, не в своем будто уме такие дела
говоришь.
Все это точно истина, что ты
говоришь; в леса
люди бегут, известно, не за тем, чтоб мирским делом заниматься, а за тем, чтоб душу спасать.
— А вот, —
говорит, — там некрутство сказано, так я мужичку обещала сына из некрут выкрасть. Там у меня и
человек такой есть, что это дело беспременно сделает.
— Ты, —
говорит, — сбежать не думаешь ли? так от нас к тебе такой
человек приставлен будет, что ни на пядь тебя от себя не отпустит.
Ну, а она поначалу тоже думала, что он ее заманивает, чтобы как ни на есть в острог угодить:"Я,
говорит, ваше благородие, тут ни при чем, я
человек мертвый, ветхий, только именем
человек, а то ноги насилу таскаю…
Я,
говорит, не за тем век изжила, чтоб под конец жизни в панёвщицы произойти; мне,
говорит, окромя твоего капиталу, тоже величанье лестно, а какой же я буду
человек за твоим за Андрюшкой? — просто последний
человек!"На том и порешили, что быть в здешнем месте Андрюшке только наездом и ни во что, без согласия Мавры Кузьмовны, не вступаться.