Неточные совпадения
В одном из далеких углов России
есть город, который как-то особенно
говорит моему сердцу.
Соберутся девицы, и первое у них условие: «Ну, mesdames, с нынешнего дня мы ни слова не
будем говорить по-русски».
Вот только и
говорит Иван Кузьмич: «Позовемте, господа, архивариуса, — может
быть, он поймет».
Это
говорят мужички уж повеселее: знают, что, значит, отпуск сейчас им
будет.
— Я еще как ребенком
был, —
говорит, бывало, — так мамка меня с ложечки водкой
поила, чтобы не ревел, а семи лет так уж и родитель по стаканчику на день отпущать стал.
— Мое,
говорит, братцы, слово
будет такое, что никакого дела,
будь оно самой святой пасхи святее, не следует делать даром: хоть гривенник, а слупи, руки не порти.
Чудовый это
был человек, нечего и
говорить.
— Ты,
говорит, думаешь, что я и впрямь с ума спятил, так нет же, все это
была штука. Подавай,
говорю, деньги, или прощайся с жизнью; меня,
говорит, на покаянье пошлют, потому что я не в своем уме — свидетели
есть, что не в своем уме, — а ты в могилке лежать
будешь.
Однако пошли тут просьбы да кляузы разные, как водится, и всё больше на одного заседателя. Особа
была добрая, однако рассвирепела. „Подать,
говорит, мне этого заседателя“.
— Так я
буду в надежде-с, ваше высокородие! —
говорит Дмитрий Борисыч, в последний раз обжигая губы и удаляясь с стаканом в переднюю.
Увивающийся около них протоколист дворянской опеки, должно
быть,
говорит ужасно, смешные вещи, потому что девицы беспрестанно закрывают свои личики платками.
— Господи! кабы не
было хозяйственных управлений, —
говорит про себя Дмитрий Борисыч, — пропала бы моя головушка!
— А у меня сегодня
был случай! —
говорит Алексей Дмитрич, обращаясь к Михаиле Трофимычу, который, как образованный человек, следит шаг за шагом за его высокородием, — приходит ко мне Маремьянкин и докладывает, что в уезде отыскано туловище… и как странно! просто одно туловище, без головы! Imaginez-vous cela! [Вообразите себе! (франц.)]
— Спасибо, господин Желваков, спасибо! —
говорит его высокородие, — это ты хорошо делаешь, что стараешься соединить общество! Я
буду иметь это в виду, господин Желваков!
Была вдова Поползновейкина, да и та спятила: «Ишь,
говорит, какие у тебя ручищи-то! так, пожалуй, усахаришь, что в могилу ляжешь!» Уж я каких ей резонов не представлял: «Это,
говорю, сударыня, крепость супружескую обозначает!» — так куда тебе!
— А не то вот Топорков корнет: «Слышал,
говорит, Сеня, англичане миллион тому дают, кто целый год одним сахаром питаться
будет?» Что ж, думаю, ведь канальская
будет штука миллиончик получить!
— Спасибо Сашке Топоркову! спасибо! —
говорил он, очевидно забывая, что тот же Топорков обольстил его насчет сахара. — «Ступай,
говорит, в Крутогорск, там, братец,
есть винцо тенериф — это, брат, винцо!» Ну, я, знаете, человек военный, долго не думаю: кушак да шапку или, как сказал мудрец, omnia me cum me… [Все свое ношу с собою (от искаженного лат. omnia mea mecum porto).] зарапортовался! ну, да все равно! слава богу, теперь уж недалечко и до места.
Вот и припомнил он, что
есть у него друг и приятель Перетыкин: «Он,
говорит, тебя пристроит!» Пишет он к нему письмо, к Перетычке-то: «Помнишь ли, дескать, друг любезный, как мы с тобой напролет ночи у метресс прокучивали, как ты, как я… помоги брату!» Являюсь я в Петербург с письмом этим прямо к Перетыкину.
«Это,
говорю, ваше превосходительство, мой брат, а ваш старинный друг и приятель!» — «А, да,
говорит, теперь припоминаю! увлечения молодости!..» Ну, доложу вам, я не вытерпел! «А вы,
говорю, ваше превосходительство, верно и в ту пору канальей изволили
быть!..» Так и ляпнул.
На другой день, когда я проснулся, его уже не
было; станционный писарь сообщил мне, что он уехал еще затемно и все спешил: «Мне,
говорит, пора; пора, брат, и делишки свои поправить». Показывал также ему свой бумажник и
говорил, что «тут, брат, на всю жизнь; с этим, дружище, широко не разгуляешься!..»
Говорят, будто у Порфирия Петровича
есть деньги, но это только предположение, потому что он ими никого никогда не ссужал. Однако, как умный человек, он металла не презирает, и в душе отдает большое предпочтение тому, кто имеет, перед тем, кто не имеет. Тем не менее это предпочтение не выражается у него как-нибудь нахально, и разве некоторая томность во взгляде изобличит внутреннюю тревогу души его.
Однако не вдруг и не без труда досталось ему это завидное положение. Он, как
говорят его почтенные сограждане, произошел всю механику жизни и вышел с честью из всех потасовок, которыми судьбе угодно
было награждать его.
— Вот, —
говорит, — кабы у меня муж такой красавчик да умница
был, как вы, Евсигней Федотыч…
— Виноват, —
говорит, — Семен Акимыч, не погубите! Я, то
есть, единственно по сердоболию; вижу, что дама образованная убивается, а оне… вот и письма-с!.. Думал я, что оне одним это разговором, а теперь видел сам, своими глазами видел!..
Иногда ей удавалось встречать там Техоцкого, и хотя, по своему положению в губернском свете, она не могла ни
говорить, ни танцевать с ним, но в эти вечера она
была вполне счастлива.
— То
есть, как же дежурить? — спросил он, — дежурят, дурочка, чиновники, mais on n'en parle pas… [но о них не
говорят… (франц.)]
— Ты меня послушай! —
говорил он таинственным голосом, — это, брат, все зависит от того, как поведешь дело! Может
быть славная штука, может
быть и скверная штука; можно
быть становым и можно
быть ничем… понимаешь?
Он уже
говорит о княжне без подобострастия, не называет ее „сиятельством“ и вообще ведет себя как джентльмен, который, по крутогорской пословице, „сальных свеч не
ест, стеклом не закусывает“.
— Умный человек-с, —
говаривал мне иногда по этому поводу крутогорский инвалидный начальник, — не может
быть злым, потому что умный человек понятие имеет-с, а глупый человек как обозлится, так просто, без всякого резона, как индейский петух, на всех бросается.
— Вот-с, изволите видеть, — подхватывает торопливо Харченко, как будто опасаясь, чтобы Коловоротов или кто-нибудь другой не посягнул на его авторскую славу, — вот изволите видеть: стоял один офицер перед зеркалом и волосы себе причесывал, и
говорит денщику:"Что это, братец, волосы у меня лезут?"А тот, знаете, подумавши этак минут с пять, и отвечает:"Весною, ваше благородие, всяка скотина линяет…"А в то время весна была-с, — прибавил он, внезапно краснея.
Я подхожу к другой группе, где друг мой Василий Николаич показывает публике медведя, то
есть заставляет Алексея Дмитрича
говорить разную чепуху. Около них собралась целая толпа народа, в которой немолчно раздается громкий и искренний смех, свидетельствующий о необыкновенном успехе представления.
— Вот то-то и
есть, —
говорит он, — все это только по наружности трудно.
— А очень жаль, очень жаль, —
говорит Порфирий Петрович, подходя к Марье Ивановне, — очень
было бы приятно полюбоваться, как эти ангельчики…
—
Будьте любезны с Василием Николаичем, —
говорю я княжне.
— А ведь ваша Сашенька
будет предобрая, —
говорю я Палагее Ивановне.
— Житье-то у нас больно неприглядное, Петровна, —
говорит одна из них, пожилая женщина, — земля — тундра да болотина, хлеб не то родится, не то нет; семья большая, кормиться нечем… ты то посуди, отколь подать-то взять?.. Ну, Семен-от Иваныч и толкует: надо,
говорит, выселяться
будет…
— Что
говорить, Петровна! В нашей вот сторонке и не знавали прежде, каков таков замок называется, а нонче пошли воровства да грабительства… Господи! что только
будет!
— За меня отдадут-с… У меня, Марья Матвевна, жалованье небольшое, а я и тут способы изыскиваю… стало
быть, всякий купец такому человеку дочь свою, зажмуря глаза, препоручить может… Намеднись иду я по улице, а Сокуриха-купчиха смотрит из окна:"Вот,
говорит, солидный какой мужчина идет"… так, стало
быть, ценят же!.. А за что? не за вертопрашество-с!
— Мсьё Загржембович, сядьте подле меня, —
говорит Дарья Михайловна, — я хочу, чтоб вы
были сегодня моим чичероне.
— Как же можно в телегах! — рассуждает Демьяныч, — вам поди и в корете-то тяжко… Намеднись Семен Николаич проезжал, тоже у меня стоял, так
говорит:"Я,
говорит, Архипушко, дворец на колеса поставлю, да так и
буду проклажаться!"
— Ишь ведь как изладили! да что, по ресункам, что ли, батюшка? Не мало тоже, чай, хлопот
было! Вот намеднись Семен Николаич
говорит:"Ресунок,
говорит, Архипушко, вещь мудреная: надо ее сообразить! линия-то на бумаге все прямо выходит: что глубина, что долина? так надо,
говорит, все сообразить, которую то
есть линию в глубь пустить, которую в долину, которую в ширь…"Разговорился со мной — такой добреющий господин!
— Что
говорить, сударь; известно, худо не хорошо, а хорошо не худо; так лучше уж, чтоб все хорошо
было!.. Что ж, батюшка, самоварчик, что ли, наставить прикажете?
Ну, я на него смотрю, что он ровно как обеспамятел:"Ты что ж, мол,
говорю, дерешься, хозяин? драться,
говорю, не велено!"Ну, он и поприутих, лег опять в карандас да и
говорит: вот,
говорит, ужо вам
будет, разбойники этакие, как чугунку здесь поведут!
— Чего постращать! Сам,
говорит, я в эвтим месте служу, и доподлинно знаю, что чугунке здесь
быть положено.
— Ну, он поначалу
было и вразумился, словно и посмирнел, а потом сходил этта по хозяйству, все обсмотрил:"Нет,
говорит, воля твоя, батюшка, святая, а только уж больно у тебя хозяйство хорошо! Хочу,
говорит, надо всем сам головой
быть, а Ванюшку не пущу!"
Папенька в ту пору
говорили, что будто бы генерал, который за меня сватался,
пьют очень много, однако разве не встречаем мы многие примеры, что жены за пьяными еще счастливее бывают, нежели за трезвыми?
— Уговорила меня, сударь, к себе тутошняя одна помещица к ней переселиться:"Живите,
говорит, при мне, душенька Марья Петровна, во всем вашем спокойствии; кушать,
говорит,
будете с моего стола; комната вам
будет особенная; платьев в год два ситцевых и одно гарнитуровое, а занятия ваши
будут самые благородные".
Забиякин (Живновскому). И представьте себе, до сих пор не могу добиться никакого удовлетворения. Уж сколько раз обращался я к господину полицеймейстеру; наконец даже
говорю ему: «Что ж,
говорю, Иван Карлыч, справедливости-то, видно, на небесах искать нужно?» (Вздыхает.) И что же-с? он же меня, за дерзость, едва при полиции не заарестовал! Однако, согласитесь сами, могу ли я оставить это втуне! Еще если бы честь моя не
была оскорблена, конечно, по долгу християнина, я мог бы, я даже должен бы
был простить…
«Да я,
говорит, тебя, скотина, в бараний рог согну; да ты,
говорит, еще почище
будешь, гадина, нежели еврей Гиршель»…
Живновский. У меня дело верное. Жил я, знаете, в Воронежской губернии, жил и, можно сказать, бедствовал! Только Сашка Топорков — вот, я вам доложу, душа-то! — «скатай-ко,
говорит, в Крутогорск; там,
говорит, винцо тенериф
есть — так это точно мое почтение скажешь!» — ну, я и приехал!