Неточные совпадения
Молчит Фейер, только усами,
как таракан, шевелит, словно обнюхивает, чем пахнет. Вот и приходит как-то купчик в гостиный двор в лавку,
а в зубах у него цигарка. Вошел он в лавку,
а городничий в другую рядом: следил уж он за ним шибко, ну, и свидетели на всякий случай тут
же. Перебирает молодец товары, и всё швыряет, всё не по нем, скверно да непотребно, да и все тут; и рисунок не
тот, и доброта скверная, да уж и что это за город такой, что, чай, и ситцу порядочного найтить нельзя.
— Господи! Иван Перфильич! и ты-то! голубчик! ну, ты умница! Прохладись
же ты хоть раз,
как следует образованному человеку! Ну, жарко тебе — выпей воды, иль выдь, что ли, на улицу…
а то водки! Я ведь не стою за нее, Иван Перфильич! Мне что водка! Христос с ней! Я вам всем завтра утром по два стаканчика поднесу… ей-богу! да хоть теперь-то ты воздержись…
а! ну, была не была! Эй, музыканты!
Однако ж я должен сознаться, что этот возглас пролил успокоительный бальзам на мое крутогорское сердце; я тотчас
же смекнул, что это нашего поля ягода. Если и вам, милейший мой читатель, придется быть в таких
же обстоятельствах,
то знайте, что пьет человек водку, — значит, не ревизор,
а хороший человек. По
той причине, что ревизор,
как человек злущий, в самом себе порох и водку содержит.
И княжна невольно опускает на грудь свою голову. «И
как хорош,
как светел божий мир! — продолжает
тот же голос. — Что за живительная сила разлита всюду, что за звуки, что за звуки носятся в воздухе!.. Отчего так вдруг бодро и свежо делается во всем организме,
а со дна души незаметно встают все ее радости, все ее светлые, лучшие побуждения!»
mais vous concevez, mon cher, делай
же он это так, чтоб читателю приятно было; ну, представь взяточника, и изобрази там… да в конце-то, в конце-то приготовь ему возмездие, чтобы знал читатель,
как это не хорошо быть взяточником…
а то так на распутии и бросит — ведь этак и понять, пожалуй, нельзя, потому что, если возмездия нет, стало быть, и факта самого нет, и все это одна клевета…
—
А хоша бы и представляла, Аким Прохорыч,
то представляю киятры я,
а не вы… следовательно,
какой же вам от
того убыток? Хотя я и дворянка званием, Аким Прохорыч, но
как при всем
том я сирота,
то, конечно, обидеть меня всякому можно…
Я готовился уже вынуть из бумажника требуемые деньги,
как в
то же самое время, гремя бубенчиками и колокольцами, к воротам подъехал экипаж, и я услышал в сенях знакомый мне голос Семена Иваныча Призорова, соседа моего по имению,
а Марья Петровна, при первых звуках этого голоса, заметно сконфузилась.
Дернов. То-то вот и есть, что наш брат хам уж от природы таков: сперва над ним глумятся,
а потом,
как выдет на ровную-то дорогу, ну и норовит все на других выместить. Я, говорит, плясал, ну, пляши
же теперь ты,
а мы, мол, вот посидим, да поглядим, да рюмочку выкушаем, покедова ты там штуки разные выкидывать будешь.
Ижбурдин.
Какие они, батюшка, товарищи? Вот выпить, в три листа сыграть — это они точно товарищи,
а помочь в коммерческом деле — это, выходит, особь статья. По
той причине, что им
же выгоднее, коли я опоздаю ко времени,
а как совсем затону — и
того лучше. Выходит, что коммерция, что война — это сюжет один и
тот же. Тут всякий не
то чтоб помочь,
а пуще норовит
как ни на есть тебя погубить, чтоб ему просторнее было. (Вздыхает.)
Какое же тут, Савва Семеныч, почтение в сердце воспитывать можно, когда он сызмальства таким делом занимался?
а мы и
то завсегда против них с нашим уважением-с.
Это, ваше благородие, всё враги нашего отечества выдумали, чтоб нас
как ни на есть с колеи сбить.
А за ними и наши туда
же лезут — вон эта гольтепа, что негоциантами себя прозывают. Основательный торговец никогда в экое дело не пойдет, даже и разговаривать-то об нем не будет, по
той причине, что это все одно, что против себя говорить.
— Э, батюшка, нам с вами вдвоем всего на свой лад не переделать! — отвечает мне
тот же изобретатель растительной мази, —
а вот лучше выпьем-ка водочки, закусим селедочкой да сыграем пулечку в вистик: печаль-то
как рукой снимет!
А всему виной моя самонадеянность… Я думал, в кичливом самообольщении, что нет
той силы, которая может сломить энергию мысли, энергию воли! И вот оказывается, что какому-то неопрятному, далекому городку предоставлено совершить этот подвиг уничтожения. И так просто! почти без борьбы! потому что
какая же может быть борьба с явлениями, заключающими в себе лишь чисто отрицательные качества?
А впрочем, знаете ли, и меня начинает уж утомлять мое собственное озлобление; я чувствую, что в груди у меня делается что-то неладное:
то будто удушье схватит,
то начнет что-то покалывать, словно буравом сверлит…
Как вы думаете, доживу ли я до лета или
же, вместе с зимними оковами реки Крутогорки, тронется, почуяв весеннее тепло, и душа моя?.."
—
А впрочем,
как бы
то ни было,
а это достоверно, что Лузгин Павлушка остался
тем же, чем был всегда, — продолжал он, —
то есть душевно… Ну, конечно, в других отношениях маленько, быть может, и поотстали — что делать! всякому своя линия на свете вышла…
— Согласитесь, однако ж, что если бы все смотрели на это так
же равнодушно,
как вы смотрите; если б никто не начинал,
а все ограничивались только разговорцем,
то куда ж бы деваться от блох?
— Сумасшедшие, хотите вы сказать?.. договаривайте, не краснейте! Но кто
же вам сказал, что я не хотел бы не
то чтоб с ума сойти — это неприятно, —
а быть сумасшедшим? По моему искреннему убеждению, смерть и сумасшествие две самые завидные вещи на свете, и когда-нибудь я попотчую себя этим лакомством. Смерть я не могу себе представить иначе,
как в виде состояния сладкой мечтательности, состояния грез и несокрушимого довольства самим собой, продолжающегося целую вечность… Я понимаю иногда Вертера.
—
А странный народ эти чиновники! — продолжал он, снова обращаясь ко мне, — намедни приехал ко мне наш исправник. Стал я с ним говорить… вот
как с вами. Слушал он меня, слушал, и все не отвечает ни слова. Подали водки; он выпил; закусил и опять выпил, и вдруг его озарило наитие:"
Какой, говорит, вы умный человек, Владимир Константиныч! отчего бы вам не служить?"Вот и вы,
как выпьете, может быть,
тот же вопрос сделаете.
— Вот хоть бы
тот же капитан Полосухин, об котором я уж имел честь вам докладывать: застал его однажды какой-то ревнивый старец…
а старец, знаете,
как не надеялся на свою силу, идет и на всякий случай по пистолету в руках держит.
— Был с нами еще секретарь из земского суда-с, да столоначальник из губернского правления… ну-с, и они тут
же…
то есть мещанин-с… Только были мы все в подпитии-с, и отдали им это предпочтение-с…
то есть не мы, ваше высокоблагородие,
а Аннушка-с… Ну-с, по этой причине мы точно их будто помяли…
то есть бока ихние-с, — это и следствием доказано-с…
А чтоб мы до чего другого касались… этого я,
как перед богом, не знаю…
— Да
как же тут свяжешься с эким каверзником? — заметил смотритель, — вот намеднись приезжал к нам ревизор, только раз его в щеку щелкнул, да и
то полегоньку, — так он себе и рожу-то всю раскровавил, и духовника потребовал:"Умираю, говорит, убил ревизор!" — да и все тут. Так господин-то ревизор и не рады были, что дали рукам волю… даже побледнели все и прощенья просить начали — так испужались!
А тоже,
как шли сюда, похвалялись: я, мол, его усмирю! Нет, с ним свяжись…
— Видел. Года два назад масло у них покупал, так всего туточка насмотрелся. На моих глазах это было: облютела она на эту самую на Оринушку… Ну, точно, баба, она ни в
какую работу не подходящая, по
той причине, что убогая — раз, да и разумом бог изобидел — два,
а все
же християнский живот, не скотина
же… Так она таскала-таскала ее за косы, инно жалость меня взяла.
Так, например, дорога от городов: Орлова, Слободского и Вятки до Ношульской пристани находится в самом печальном состоянии,
а от
тех же городов до Быковской пристани почти вовсе не существует дороги, между
тем как проложение до нее удобного тракта, по причине выгоднейшего ее положения, сравнительно с Ношульскою пристанью, было бы благодеянием для целого края.
Когда ему сообщают что-нибудь по делу, в особенности
же секретное,
то он всем корпусом подается вперед, причем мнет губами,
а глазами разбегается во все стороны,
как дикий зверь, почуявший носом добычу.
—
То есть… ваше благородие желаете знать, каков я таков человек есть? — сказал он, спотыкаясь на каждом слове, — что ж, для нас объясниться дело не мудреное… не прынц
же я, потому
как и одеяния для
того приличного не имею,
а лучше сказать, просто-напросто, я исключенный из духовного звания причетник, сиречь овца заблудшая… вот я каков человек есть!
—
Как не быть-с! вот хоть бы здесь купец есть, Иван Мелентьев прозывается, — ну, этот точно что человек, однако, видно, ему не рука — по
той причине, что этому архиерею, будь он хошь семи пядей во лбу, годик, много два поцарствовать,
а потом, известно, в тюрьме
же гнить придется.
Я, говорит, не за
тем век изжила, чтоб под конец жизни в панёвщицы произойти; мне, говорит, окромя твоего капиталу, тоже величанье лестно,
а какой же я буду человек за твоим за Андрюшкой? — просто последний человек!"На
том и порешили, что быть в здешнем месте Андрюшке только наездом и ни во что, без согласия Мавры Кузьмовны, не вступаться.
— Помилуйте, матушка Мавра Кузьмовна, — взмолился Половников, — что ж, значит, я перед господином чиновником могу?.. если бы я теперича сказать что-нибудь от себя возможность имел, так и
то, значит, меня бы в шею отселе вытолкали, потому
как мое дело молчать,
а не говорить… рассудите
же вы, матушка, за что ж я, не будучи, можно сказать, вашему делу причинен, из-за него свою жизнь терять должон… ведь я, все одно, тамгу свою господину чиновнику оставлю.
Но Мавра Кузьмовна, по какому-то капризу, осталась непреклонною и только улыбалась"
а мольбы Половникова, хотя ей очень хорошо было известно, что печать Половникова имела здесь точно
то же значение,
как сам он.
— Нет, ты зачем
же его благородие обманываешь? нет, ты скажи,
как ты Варьку-то тиранила,
как ты в послушанье-то ее приводила! ты вот что расскажи,
а не
то,
какие у вас там благочиния в скитах были! эти благочиния-то нам вот
как известны!
а как ты била-то Варьку,
как вы, скитницы смиренные, младенцев выдавливаете,
как в городе распутство заводите,
как вы с Александрой-то в
ту пору купеческого сына помешанным сделали — вот что ты расскажи!
1) Михаилом зовут меня, сыном Трофимовым, по прозванию Тебеньков, от роду имею лет, должно полагать, шестьдесят,
а доподлинно сказать не умею; веры настоящей, самой истинной, «старой»; у исповеди и св. причастия был лет восемь
тому назад,
а в
каком селе и у
какого священника, не упомню, потому
как приехали мы в
то село ночью, и ночью
же из него выехали; помню только, что село большое, и указал нам туда дорогу какой-то мужичок деревенский; он
же и про священника сказывал.
— Хорошо вам, Алексей Васильич, так-ту говорить! Известно, вы без горя живете,
а мне, пожалуй, и задавиться — так в
ту же пору; сами, чай, знаете, каково мое житье! Намеднись вон работала-работала на городничиху, целую неделю рук не покладывала,
а пришла нонче за расчетом, так"
как ты смеешь меня тревожить, мерзавка ты этакая! ты, мол, разве не знаешь, что я всему городу начальница!". Ну, и ушла я с
тем…
а чем завтра робят-то накормлю?