— Ну, спал — так и слава Богу. У родителей
только и можно слатйнько поспать. Это уж я по себе знаю: как ни хорошо, бывало, устроишься в Петербурге, а никогда так сладко не уснешь, как в Головлеве. Точно вот в колыбельке тебя покачивает. Так как же мы с тобой: попьем чайку, что ли, сначала, или ты сейчас что-нибудь сказать хочешь?
Неточные совпадения
Она старалась
только как
можно больше выжать из маленького имения, отделенного покойной Анне Владимировне,
и откладывать выжатое в опекунский совет.
Только по вечерам было скучно, потому что земский уходил часов в восемь домой, а для него Арина Петровна не отпускала свечей, на том основании, что по комнате взад
и вперед шагать
и без свечей
можно.
— Умирать, мой друг, всем придется! — сентенциозно произнесла Арина Петровна, — не черные это мысли, а самые,
можно сказать… божественные! Хирею я, детушки, ах, как хирею! Ничего-то во мне прежнего не осталось — слабость да хворость одна! Даже девки-поганки заметили это —
и в ус мне не дуют! Я слово — они два! я слово — они десять! Одну
только угрозу
и имею на них, что молодым господам, дескать, пожалуюсь! Ну, иногда
и попритихнут!
И действительно, как
только он поселился в Головлеве, так тотчас же создал себе такую массу пустяков
и мелочей, которую
можно было не переставая переворачивать, без всякого опасения когда-нибудь исчерпать ее.
Даже тогда, когда он «приблизил» ее к себе, —
и тут она спросила
только: «
можно ли ей, когда захочется, кваску холодненького без спросу испить?» — так что сам Иудушка умилился ее бескорыстию
и немедленно отдал в ее распоряжение, сверх кваса, две кадушки моченых яблоков, уволив ее от всякой по этим статьям отчетности.
Эти разговоры имели то преимущество, что текли, как вода,
и без труда забывались; следовательно, их
можно было возобновлять без конца с таким же интересом, как будто они
только сейчас в первый раз пущены в ход.
Иудушка ничего не сказал.
Только можно было заметить, как дрогнули у него губы.
И вслед за тем он, по обыкновению, начал шептать.
— Постой! я не об том, хорошо или нехорошо, а об том, что хотя дело
и сделано, но ведь его
и переделать
можно. Не
только мы грешные, а
и Бог свои действия переменяет: сегодня пошлет дождичка, а завтра вёдрышка даст! А! ну-тко! ведь не бог же знает какое сокровище — театр! Ну-тко! решись-ка!
Не торопясь да Богу помолясь, никем не видимые, через поля
и овраги, через долы
и луга, пробираются они на пустошь Уховщину
и долго не верят глазам своим. Стоит перед ними лесище стена стеной, стоит, да
только вершинами в вышине гудёт. Деревья все одно к одному, красные — сосняк; которые в два, а которые
и в три обхвата; стволы у них прямые, обнаженные, а вершины могучие, пушистые: долго, значит, еще этому лесу стоять
можно!
—
Можно и четвертцу.
Только зараньше я тебе говорю: кусается, друг, нынче рожь, куда как кусается! Так вот как мы с тобой сделаем: я тебе шесть четверичков отмерить велю, а ты мне, через восемь месяцев, два четверичка приполнцу отдашь — так оно четвертца в аккурат
и будет! Процентов я не беру, а от избытка ржицей…
— Слышала ты, что за всенощной сегодня читали? — спросил он, когда она, наконец, затихла, — ах, какие это были страдания! Ведь
только этакими страданиями
и можно…
И простил! всех навсегда простил!
Он потрепал по спине Аркадия и громко назвал его «племянничком», удостоил Базарова, облеченного в староватый фрак, рассеянного, но снисходительного взгляда вскользь, через щеку, и неясного, но приветливого мычанья, в котором
только и можно было разобрать, что «я…» да «ссьма»; подал палец Ситникову и улыбнулся ему, но уже отвернув голову; даже самой Кукшиной, явившейся на бал безо всякой кринолины и в грязных перчатках, но с райскою птицею в волосах, даже Кукшиной он сказал: «Enchanté».
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Но
только какое тонкое обращение! сейчас
можно увидеть столичную штучку. Приемы
и все это такое… Ах, как хорошо! Я страх люблю таких молодых людей! я просто без памяти. Я, однако ж, ему очень понравилась: я заметила — все на меня поглядывал.
Оно
и правда:
можно бы! // Морочить полоумного // Нехитрая статья. // Да быть шутом гороховым, // Признаться, не хотелося. //
И так я на веку, // У притолоки стоючи, // Помялся перед барином // Досыта! «Коли мир // (Сказал я, миру кланяясь) // Дозволит покуражиться // Уволенному барину // В останные часы, // Молчу
и я — покорствую, // А
только что от должности // Увольте вы меня!»
Можно только сказать себе, что прошлое кончилось
и что предстоит начать нечто новое, нечто такое, от чего охотно бы оборонился, но чего невозможно избыть, потому что оно придет само собою
и назовется завтрашним днем.
Он не был ни технолог, ни инженер; но он был твердой души прохвост, а это тоже своего рода сила, обладая которою
можно покорить мир. Он ничего не знал ни о процессе образования рек, ни о законах, по которому они текут вниз, а не вверх, но был убежден, что стоит
только указать: от сих мест до сих —
и на протяжении отмеренного пространства наверное возникнет материк, а затем по-прежнему,
и направо
и налево, будет продолжать течь река.
Из всех этих слов народ понимал
только: «известно»
и «наконец нашли».
И когда грамотеи выкрикивали эти слова, то народ снимал шапки, вздыхал
и крестился. Ясно, что в этом не
только не было бунта, а скорее исполнение предначертаний начальства. Народ, доведенный до вздыхания, — какого еще идеала
можно требовать!