— Нет, маменька, и не от этого. А было Божье благословение — вот отчего. Я помню, однажды папенька из саду яблоко апорт принес, так все даже удивились: на тарелке нельзя
было уместить.
Неточные совпадения
Сверх того, это
был его приятель душевный и кум — и вдруг его в солдаты, ради того только, что он, Антон Васильев, как сумб переметная, не
сумел язык за зубами попридержать!
— «Ах» да «ах» — ты бы в ту пору, ахало, ахал, как время
было. Теперь ты все готов матери на голову свалить, а чуть коснется до дела — тут тебя и нет! А впрочем, не об бумаге и речь: бумагу, пожалуй, я и теперь
сумею от него вытребовать. Папенька-то не сейчас, чай, умрет, а до тех пор балбесу тоже пить-есть надо. Не выдаст бумаги — можно и на порог ему указать: жди папенькиной смерти! Нет, я все-таки знать желаю: тебе не нравится, что я вологодскую деревнюшку хочу ему отделить?
У кого, мой друг, дело
есть, да кто собой управлять
умеет — тот никогда скуки не знает.
Ах! великая вещь — жизнь труда! Но с нею сживаются только сильные люди да те, которых осудил на нее какой-то проклятый прирожденный грех. Только таких он не пугает. Первых потому, что, сознавая смысл и ресурсы труда, они
умеют отыскивать в нем наслаждение; вторых — потому, что для них труд
есть прежде всего прирожденное обязательство, а потом и привычка.
— А мне хочется, чтоб все у нас хорошохонько
было. Чтоб из него, из Володьки-то, со временем настоящий человек вышел. И Богу слуга, и царю — подданный. Коли ежели Бог его крестьянством благословит, так чтобы землю работать
умел… Косить там, пахать, дрова рубить — всего чтобы понемножку. А ежели ему в другое звание судьба
будет, так чтобы ремесло знал, науку… Оттуда, слышь, и в учителя некоторые попадают!
— Умная женщина
была маменька, Арина Петровна, — фантазирует Порфирий Владимирыч, —
умела и спросить, да и приласкать
умела — оттого и служили ей все с удовольствием! однако и за ней грешки водились! Ой, много
было за покойницей блох!
Высокой страсти не имея // Для звуков жизни не щадить, // Не мог он ямба от хорея, // Как мы ни бились, отличить. // Бранил Гомера, Феокрита; // Зато читал Адама Смита // И был глубокий эконом, // То
есть умел судить о том, // Как государство богатеет, // И чем живет, и почему // Не нужно золота ему, // Когда простой продукт имеет. // Отец понять его не мог // И земли отдавал в залог.
Благодарю тебя, любезный друг Иван, за добрые твои желания — будь уверен, что всегда
буду уметь из всякого положения извлекать возможность сколько-нибудь быть полезным. Ты воображаешь меня хозяином — напрасно. На это нет призвания, разве со временем разовьется способность; и к этому нужны способы, которых не предвидится. Как бы только прожить с маленьким огородом, а о пашне нечего и думать.
Я надеялась, что вы будете благодарны, — продолжала она, помолчав немного и тоном, который доказывал, что речь ее была приготовлена заблаговременно, — за попечения и труды его, что вы
будете уметь ценить его заслуги, а вы, молокосос, мальчишка, решились поднять на него руку.
Неточные совпадения
Тот мастер
был —
умел пороть!
Стародум. Надлежало образумиться. Не
умел я остеречься от первых движений раздраженного моего любочестия. Горячность не допустила меня тогда рассудить, что прямо любочестивый человек ревнует к делам, а не к чинам; что чины нередко выпрашиваются, а истинное почтение необходимо заслуживается; что гораздо честнее
быть без вины обойдену, нежели без заслуг пожаловану.
Г-жа Простакова. Так разве необходимо надобно
быть портным, чтобы
уметь сшить кафтан хорошенько. Экое скотское рассуждение!
Стародум(с важным чистосердечием). Ты теперь в тех летах, в которых душа наслаждаться хочет всем бытием своим, разум хочет знать, а сердце чувствовать. Ты входишь теперь в свет, где первый шаг решит часто судьбу целой жизни, где всего чаще первая встреча бывает: умы, развращенные в своих понятиях, сердца, развращенные в своих чувствиях. О мой друг!
Умей различить,
умей остановиться с теми, которых дружба к тебе
была б надежною порукою за твой разум и сердце.
Г-жа Простакова. Хотя бы ты нас поучил, братец батюшка; а мы никак не
умеем. С тех пор как все, что у крестьян ни
было, мы отобрали, ничего уже содрать не можем. Такая беда!