Неточные совпадения
Антона Васильева она прозвала «переметной сумуй» не за то, чтоб он в
самом деле был когда-нибудь замечен в предательстве, а за то, что был слаб
на язык.
— Было всего.
На другой
день приходит к Ивану Михайлычу, да
сам же и рассказывает. И даже удивительно это: смеется… веселый! словно бы его по головке погладили!
— И куда она экую прорву деньжищ
девает! — удивлялся он, досчитываясь до цифры с лишком в восемьдесят тысяч
на ассигнации, — братьям, я знаю, не ахти сколько посылает,
сама живет скаредно, отца солеными полотками кормит… В ломбард! больше некуда, как в ломбард кладет.
Арина Петровна не отвечала. Она смотрела
на него и думала: неужто он в
самом деле такой кровопивец, что брата родного
на улицу выгонит?
Арина Петровна задумывается. Сначала ей приходит
на мысль: что, ежели и в
самом деле… прокляну? Так-таки возьму да и прокляну… прроклиннаю!! Потом
на смену этой мысли поступает другой, более насущный вопрос: что-то Иудушка? какие-то проделки он там, наверху, проделывает? так, чай, и извивается! Наконец ее осеняет счастливая мысль.
Ночью она ворочалась с боку
на бок, замирая от страха при каждом шорохе, и думала: «Вот в Головлеве и запоры крепкие, и сторожа верные, стучат себе да постукивают в доску не уставаючи — спи себе, как у Христа за пазушкой!»
Днем ей по целым часам приходилось ни с кем не вымолвить слова, и во время этого невольного молчания
само собой приходило
на ум: вот в Головлеве — там людно, там есть и душу с кем отвести!
— Об том-то я и говорю. И много можно сделать, и мало. Иногда много хочешь сделать, а выходит мало, а иногда будто и мало делается, ан смотришь, с Божьею помощью, все
дела незаметно прикончил. Вот ты спешишь, в Москве тебе побывать, вишь, надо, а зачем, коли тебя спросить, — ты и
сама путем не сумеешь ответить. А по-моему, вместо Москвы-то, лучше бы это время
на дело употребить.
— В Москву мне необходимо, потому что я хочу попытать, нельзя ли нам
на тамошнюю сцену поступить. А что касается до
дела, так ведь вы
сами же говорите, что в неделю можно много
дела наделать.
— Однако, оглашенные вы, как я
на вас посмотрю! — тужила Арина Петровна, выслушавши эти признания, — придется, видно, мне
самой в это
дело взойти! На-тко, пятый месяц беременна, а у них даже бабушки-повитушки
на примете нет! Да ты хоть бы Улитке, глупая, показалась!
— Немало я таки с ними мученьев приняла! — повествовала Арина Петровна. — Иная до последней минуты перемогается, лебезит — все надеется обмануть! Ну, да меня, голубушка, не перехитришь! я
сама на этих
делах зубы съела! — прибавляла она почти сурово, словно грозясь кому-то.
Теперь он уж смотрел
на предстоящие роды как
на дело, до него не относящееся, а потому и
самому лицу своему постарался сообщить выражение бесстрастное и непроницаемое.
Но только что он начал забываться
на этой мысли, только что начинал соображать, сколько в кадке может быть огурцов и сколько следует, при
самом широком расчете, положить огурцов
на человека, как опять в голове мелькнул луч действительности и разом перевернул вверх
дном все его расчеты.
Порфирий Владимирыч сидел
на месте и как-то мучительно мотал головой, точно его и в
самом деле к стене прижали. По временам из груди его даже вырывались стоны.
Словом сказать, как ни вертится Фока, а
дело слаживается, как хочется Порфирию Владимирычу. Но этого мало: в
самый момент, когда Фока уж согласился
на условия займа, является
на сцену какая-то Шелепиха. Так, пустошонка ледащая, с десятинку покосцу, да и то вряд ли… Так вот бы…
Не говоря о массе шампанского, которая всякую ночь выпивалась и выливалась
на пол в квартире Любиньки, она
сама делалась с каждым
днем капризнее и требовательнее.
Затем она невольно спросила себя: что такое, в
самом деле, это сокровище? действительно ли оно сокровище и стоит ли беречь его? — и увы! не нашла
на этот вопрос удовлетворительного ответа. С одной стороны, как будто совестно остаться без сокровища, а с другой… ах, черт побери! да неужели же весь смысл, вся заслуга жизни в том только и должны выразиться, чтобы каждую минуту вести борьбу за сокровище?
Дело было в исходе марта, и Страстная неделя подходила к концу. Как ни опустился в последние годы Порфирий Владимирыч, но установившееся еще с детства отношение к святости этих
дней подействовало и
на него. Мысли
сами собой настраивались
на серьезный лад; в сердце не чувствовалось никакого иного желания, кроме жажды безусловной тишины. Согласно с этим настроением, и вечера утратили свой безобразно-пьяный характер и проводились молчаливо, в тоскливом воздержании.
Прерывающимся голосом, среди слез и рыданий, твердила она свой вопрос, тот
самый, который она предложила еще в тот
день, когда после «странствия» окончательно воротилась для водворения в Головлеве, и
на который он в то время дал такой нелепый ответ.
А может быть и то: поэта // Обыкновенный ждал удел. // Прошли бы юношества лета: // В нем пыл души бы охладел. // Во многом он бы изменился, // Расстался б с музами, женился, // В деревне, счастлив и рогат, // Носил бы стеганый халат; // Узнал бы жизнь
на самом деле, // Подагру б в сорок лет имел, // Пил, ел, скучал, толстел, хирел. // И наконец в своей постеле // Скончался б посреди детей, // Плаксивых баб и лекарей.
Неточные совпадения
О! я шутить не люблю. Я им всем задал острастку. Меня
сам государственный совет боится. Да что в
самом деле? Я такой! я не посмотрю ни
на кого… я говорю всем: «Я
сам себя знаю,
сам». Я везде, везде. Во дворец всякий
день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть не шлепается
на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)
Аммос Федорович. А я
на этот счет покоен. В
самом деле, кто зайдет в уездный суд? А если и заглянет в какую-нибудь бумагу, так он жизни не будет рад. Я вот уж пятнадцать лет сижу
на судейском стуле, а как загляну в докладную записку — а! только рукой махну.
Сам Соломон не разрешит, что в ней правда и что неправда.
Анна Андреевна. Перестань, ты ничего не знаешь и не в свое
дело не мешайся! «Я, Анна Андреевна, изумляюсь…» В таких лестных рассыпался словах… И когда я хотела сказать: «Мы никак не смеем надеяться
на такую честь», — он вдруг упал
на колени и таким
самым благороднейшим образом: «Анна Андреевна, не сделайте меня несчастнейшим! согласитесь отвечать моим чувствам, не то я смертью окончу жизнь свою».
По левую сторону городничего: Земляника, наклонивший голову несколько набок, как будто к чему-то прислушивающийся; за ним судья с растопыренными руками, присевший почти до земли и сделавший движенье губами, как бы хотел посвистать или произнесть: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев
день!» За ним Коробкин, обратившийся к зрителям с прищуренным глазом и едким намеком
на городничего; за ним, у
самого края сцены, Бобчинский и Добчинский с устремившимися движеньями рук друг к другу, разинутыми ртами и выпученными друг
на друга глазами.
«Орудуй, Клим!» По-питерски // Клим
дело оборудовал: // По блюдцу деревянному // Дал дяде и племяннице. // Поставил их рядком, // А
сам вскочил
на бревнышко // И громко крикнул: «Слушайте!» // (Служивый не выдерживал // И часто в речь крестьянина // Вставлял словечко меткое // И в ложечки стучал.)