Ротмистр, в твоем описании, выходит очень смешон. И я уверена, что Полина вместе с тобой посмеялась бы над этим напомаженным денщиком, если б ты пришел с своим описанием в то время, когда борьба еще была возможна для нее. Но
я боюсь, что роковое решение уж произнесено, такое решение, из которого нет другого выхода, кроме самого безумного скандала.
— Только скажу тебе откровенно, — продолжала она, — не во всех детях я одинаковое чувство к себе вижу. Нонночка — так, можно сказать, обожает меня; Феогност тоже очень нежен, Смарагдушка — ну, этот еще дитя, а вот за Короната
я боюсь. Думается, что он будет непочтителен. То есть, не то чтобы я что-нибудь заметила, а так, по всему видно, что холоден к матери!
Но, признаюсь откровенно,
я боюсь, что упомянутое сейчас возражение основано на недоразумении и что характеристическою чертою настоящего времени является не столько знание интересов и нужд государства и бескорыстное служение им, сколько самоуверенная и хлесткая болтовня, сопровождаемая знанием, где раки зимуют, и надеждою на повышение.
Неточные совпадения
Напротив того,
я чувствую, что субъект, произносящий эти предостережения, сам ходит на цыпочках, словно
боится кого разбудить; что он серьезно чего-то ждет, и в ожидании, пока придет это «нечто»,
боится не только за будущее ожидаемого, но и за
меня, фрондёра, за
меня, который непрошеным участием может скомпрометировать и «дело обновления», и самого себя.
О замыслах его
я тоже когда-нибудь лично сообщу вам, потому что
боюсь поверить письму то, что покуда составляет еще тайну между небом, моим генералом и
мной.
Итак,
я бодр по-прежнему.
Я сделался даже бодрее, ибо теперь уже не
боюсь, что кто-нибудь
меня внезапно обругает или оборвет.
Я не могу ни карать, ни миловать;
я могу только
бояться…
Я все-таки
боюсь, и всякий раз, как приходится проходить мимо конторы нотариуса,
мне кажется, что у него на вывеске все еще стоит прежнее:"Здесь стригут, бреют и кровь отворяют".
— Здешний житель — как не знать! Да не слишком ли шибко завертелось оно у вас, колесо-то это? Вам только бы сбыть товар, а про то, что другому, за свои деньги, тоже в сапогах ходить хочется, вы и забыли совсем! Сказал бы
я тебе одно слово, да
боюсь, не обидно ли оно для тебя будет!
Одним словом, мой либеральный друг так разгорячился, начал говорить такие неприятные вещи, что
я не в шутку стал
бояться, как бы не произошел в нем какой-нибудь «спасительный» кризис!
— Ах,
боюсь и
я этого!
боюсь я, что ты очень уж шаловлив стал, Феденька!
С своей стороны, Сенечка рассуждает так:"Коего черта
я здесь ищу! ну, коего черта! начальники
меня любят, подчиненные
боятся… того гляди, губернатором буду да женюсь на купчихе Бесселендеевой — ну, что
мне еще надо!"Но какой-то враждебный голос так и преследует, так и нашептывает:"А ну, как она Дятлово да Нагорное-то подлецу Федьке отдаст!" — и опять начинаются мучительные мечтания, опять напрягается умственное око и представляет болезненному воображению целый ряд мнимых картин, героем которых является он, Сенечка, единственный наследник и обладатель всех материнских имений и сокровищ.
— А
боитесь, барышня, так со временем привыкнете! — любезно возражал Савва Силыч, перебирая ногами на манер влюбленного петуха, — спешить нам нечего,
я подожду-с!
Передо
мной стояла все та же шестнадцатилетняя Машенька, которая когда-то так"
боялась вечности".
И скажу тебе откровенно, что даже после выхода замуж
я года три еще
боялась его; все казалось: ах, какой он большой!
— Да, родной мой, благодаря святым его трудам. И вот как удивительно все на свете делается! Как
я его, глупенькая,
боялась — другой бы обиделся, а он даже не попомнил! Весь капитал прямо из рук в руки
мне передал! Только и сказал:"Машенька! теперь
я вижу по всем поступкам твоим, что ты в состоянии из моего капитала сделать полезное употребление!"
— Нет, мой друг,
я нынче совсем-совсем христианкой сделалась! Чего
бояться вечности! надо только с верою приступать — и все легко будет! И покойный Савва Силыч говаривал:
бояться вечности — только одно баловство!
— Всенепременно-с, ежели такая ваша милость будет.
Я, сударыня, вчера утром фонтанель на обеих руках открыл, так
боюсь: дорогой-то в шубе сидишь, как бы не разбередить.
— Ах, и
я этого
боюсь!
боюсь я за него!
Стародум. Фенелона? Автора Телемака? Хорошо. Я не знаю твоей книжки, однако читай ее, читай. Кто написал Телемака, тот пером своим нравов развращать не станет.
Я боюсь для вас нынешних мудрецов. Мне случилось читать из них все то, что переведено по-русски. Они, правда, искореняют сильно предрассудки, да воротят с корню добродетель. Сядем. (Оба сели.) Мое сердечное желание видеть тебя столько счастливу, сколько в свете быть возможно.
— Позвольте вам доложить, Петр Александрыч, что как вам будет угодно, а в Совет к сроку заплатить нельзя. Вы изволите говорить, — продолжал он с расстановкой, — что должны получиться деньги с залогов, с мельницы и с сена… (Высчитывая эти статьи, он кинул их на кости.) Так
я боюсь, как бы нам не ошибиться в расчетах, — прибавил он, помолчав немного и глубокомысленно взглянув на папа.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Тебе все такое грубое нравится. Ты должен помнить, что жизнь нужно совсем переменить, что твои знакомые будут не то что какой-нибудь судья-собачник, с которым ты ездишь травить зайцев, или Земляника; напротив, знакомые твои будут с самым тонким обращением: графы и все светские… Только
я, право,
боюсь за тебя: ты иногда вымолвишь такое словцо, какого в хорошем обществе никогда не услышишь.
О!
я шутить не люблю.
Я им всем задал острастку.
Меня сам государственный совет
боится. Да что в самом деле?
Я такой!
я не посмотрю ни на кого…
я говорю всем: «
Я сам себя знаю, сам».
Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу.
Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)
Сначала все
боялась я, // Как в низенькую горенку // Входил он: ну распрямится?
Правдин. Не
бойтесь. Их, конечно, ведет офицер, который не допустит ни до какой наглости. Пойдем к нему со
мной.
Я уверен, что вы робеете напрасно.
Скотинин. А движимое хотя и выдвинуто,
я не челобитчик. Хлопотать
я не люблю, да и
боюсь. Сколько
меня соседи ни обижали, сколько убытку ни делали,
я ни на кого не бил челом, а всякий убыток, чем за ним ходить, сдеру с своих же крестьян, так и концы в воду.