Неточные совпадения
Поэтому я
с одинаковым равнодушием протягиваю
руку как сторонникам земских управ, так и защитникам особых о земских повинностях присутствий.
Дорога от М. до Р. идет семьдесят верст проселком. Дорога тряска и мучительна; лошади сморены, еле живы; тарантас сколочен на живую нитку; на половине дороги надо часа три кормить. Но на этот раз дорога была для меня поучительна. Сколько раз проезжал я по ней, и никогда ничто не поражало меня: дорога как дорога, и лесом идет, и перелесками, и полями, и болотами. Но вот лет десять, как я не был на родине, не был
с тех пор, как помещики взяли в
руки гитары и запели...
И чем ближе вы подъезжаете к Троицкому посаду и к Москве, этому средоточию русской святыни, тем более убеждаетесь, что немец совсем не перелетная птица в этих местах, что он не на шутку задумал здесь утвердиться, что он устроивается прочно и надолго и верною
рукой раскидывает мрежи, в которых суждено барахтаться всевозможным Трифонычам, Сидорычам и прочей неуклюжей белужине и сомовине, заспавшейся, опухшей, спившейся
с круга.
— Это ты насчет того, что ли, что лесов-то не будет? Нет, за им без опаски насчет этого жить можно. Потому, он умный. Наш русский — купец или помещик — это так. Этому дай в
руки топор, он все безо времени сделает. Или
с весны рощу валить станет, или скотину по вырубке пустит, или под покос отдавать зачнет, — ну, и останутся на том месте одни пеньки. А Крестьян Иваныч — тот
с умом. У него, смотри, какой лес на этом самом месте лет через сорок вырастет!
— Помилуйте! прекраснейшие люди!
С тех самых пор, как умер Скачков… словно
рукой сняло! Пить совсем даже перестал, в подряды вступил, откупа держал… Дальше — больше. Теперь церковь строит… в Елохове-то, изволите знать? — он-с! А благодеяниев сколько! И как, сударь, благодеяния-то делает! Одна
рука дает, другая не ведает!
— Он-то! помилуйте! статочное ли дело! Он уж
с утра муху ловит! А ежели явится — так что ж? Милости просим! Сейчас ему в
руки бутыль, и дело
с концом! Что угодно — все подпишет!
Но вот и пристань. Пароход постепенно убавляет ходу; рокочущие колеса его поворачиваются медленнее и медленнее; лоцмана стоят наготове,
с причалами в
руках. Еще два-три взмаха — пароход дрогнул и остановился. В числе прочих пассажиров ссаживаюсь в Л. и я, в ожидании лошадей для дальнейшего путешествия.
И я вновь верну себе благосклонность моего начальника и вновь, еще
с большею пламенностью, возьму в свои
руки бразды обвинения.
— Постой, что еще вперед будет! Площадь-то какая прежде была? экипажи из грязи народом вытаскивали! А теперь посмотри — как есть красавица! Собор-то, собор-то! на кумпол-то взгляни! За пятнадцать верст, как по остреченскому тракту едешь, видно! Как
с последней станции выедешь — всё перед глазами, словно вот
рукой до города-то подать! Каменных домов сколько понастроили! А ужо, как Московскую улицу вымостим да гостиный двор выстроим — чем не Москва будет!
— Так, балую. У меня теперь почесть четверть уезда земли-то в
руках. Скупаю по малости, ежели кто от нужды продает. Да и услужить хочется — как хорошему человеку не услужить! Все мы боговы слуги, все друг дружке тяготы нести должны. И
с твоей землей у меня купленная земля по смежности есть. Твои-то клочки к прочим ежели присовокупить — ан дача выйдет. А у тебя разве дача?
— Нет, я на этот счет
с оглядкой живу. Ласкать ласкаю, а баловать — боже храни! Не видевши-то денег, она все лишний раз к отцу
с матерью забежит, а дай ей деньги в
руки — только ты ее и видел. Э, эх! все мы, сударь, люди, все человеки! все денежку любим! Вот помирать стану — всем распределю, ничего
с собой не унесу. Да ты что об семье-то заговорил? или сам обзавестись хочешь?
Через минуту в комнату вошел средних лет мужчина, точь-в-точь Осип Иваныч, каким я знал его в ту пору, когда он был еще мелким прасолом. Те же ласковые голубые глаза, та же приятнейшая улыбка, те же вьющиеся каштановые
с легкою проседию волоса. Вся разница в том, что Осип Иваныч ходил в сибирке, а Николай Осипыч носит пиджак. Войдя в комнату, Николай Осипыч помолился и подошел к отцу, к
руке. Осип Иваныч отрекомендовал нас друг другу.
Сказавши это, Осип Иваныч опрокинулся на спину и, положив ногу на ногу, левую
руку откинул, а правою забарабанил по ручке дивана. Очевидно было, что он собрался прочитать нам предику, но
с таким при этом расчетом, что он будет и разглагольствовать, и на бобах разводить, а мы будем слушать да поучаться.
— Берите-с! — обратился ко мне Николай Осипыч, как будто даже со страхом, — этакая цена! да за этакую цену обеими
руками ухватиться надобно!
Осип Иваныч тоже встал
с дивана и по всем правилам гостеприимства взял мою
руку и обеими
руками крепко сжал ее. Но в то же время он не то печально, не то укоризненно покачивал головой, как бы говоря:"Какие были родители и какие вышли дети!"
С немногими оставшимися в живых стариками и старухами, из бывших дворовых, ютился он в подвальном этаже барского дома, получая ничтожное содержание из доходов, собираемых
с кой-каких сенных покосов, и, не без тайного ропота на мое легкомыслие, взирал, как разрушение постепенно клало свою
руку на все окружающее.
Выходишь, бывало, сначала под навес какой-то, оттуда в темные сени
с каменными сводами и
с кирпичным, выбитым просительскими ногами полом, нащупаешь дверь, пропитанную потом просительских
рук, и очутишься в узком коридоре.
Осипшие
с похмелья голоса что-то бормочут, дрожащие
руки что-то скребут.
Поэтому он впал в какую-то суетливую деятельность, в одно и то же время знакомя меня
с положением моего имения и разведывая под
рукой, не навернется ли где подходящего покупщика.
Но ведь для этого надобно жить в Чемезове, надобно беспокоиться, разговаривать, хлопать по
рукам, запрашивать, уступать… А главное, жить тут, жить
с чистым сердцем, на глазах у всевозможных сердцеведцев, официальных и партикулярных, которыми кишит современная русская провинция! Вот что страшит. Еще в Петербурге до меня доходили, через разных приезжих из провинции, слухи об этих новоявленных сердцеведцах.
— А я что же говорю! Я то же и говорю: кабы теперича капитал в
руки — сейчас бы я это самое Филипцево… то есть, ни в жизнь бы никому не уступил! Да тут, коли человек
с дарованием… тут конца-краю деньгам не будет!
Сказавши это, Лукьяныч махнул
рукой и ушел в свое логово готовиться к завтрашнему дню. Через полчаса вышел оттуда еще такой же ветхий старик и начал, вместе
с Лукьянычем, запрягать в одноколку мерина.
Из-за распахнувшейся на мгновение шубы я заметил отлично сшитый сюртук и ослепительной белизны рубашку
с крупными брильянтовыми запонками; на
руках перчатки a double couture, [двойной строчки (франц.)] на шее — узенький черный col… [галстук (франц.)]
Действительно,
с нашим приходом болтовня словно оборвалась; «калегварды» переглядывались, обдергивались и гремели оружием; штатский «калегвард» несколько раз обеими
руками брался за тулью шляпы и шевелил губами, порываясь что-то сказать, но ничего не выходило; Марья Потапьевна тоже молчала; да, вероятно, она и вообще не была разговорчива, а более отличалась по части мления.
И вдруг, при этом его слове, показался в стороне огонек. Смотрим — хижина, и на пороге крыльца бедные пастухи
с факелами в
руках.
— Пожалуйте-с! Марья Потапьевна будут очень рады-с! — говорил Иван Иваныч, уводя меня под
руку из кабинета.
— Смеется — ему что! — Помилуйте! разве возможная вещь в торговом деле ненависть питать! Тут, сударь, именно смеяться надо, чтобы завсегда в человеке свободный дух был. Он генерала-то смешками кругом пальца обвел; сунул ему, этта, в
руку пакет,
с виду толстый-претолстый: как, мол? — ну, тот и смалодушествовал. А в пакете-то ассигнации всё трехрублевые. Таким манером он за каких-нибудь триста рублей сразу человека за собой закрепил. Объясняться генерал-то потом приезжал.
Архипушка, деревенский дурачок, малый лет уж за пятьдесят, как нарочно шел в это время мимо господской усадьбы, поднявши
руки в уровень
с головой, болтая рукавами своей пестрядинной рубахи, свистя и мыча.
Каждое утро он начинал изнурительную работу сколачивания грошей, бегал, высуня язык, от базарной площади к заставе и обратно, махал
руками, торопился, проталкивался вперед, божился, даже терпел побои — и каждый вечер ложился спать все
с тем же грузом,
с каким встал утром.
— Дворянин-с! — продолжал восклицать между тем генерал. — Знаешь ли ты, чем это пахнет! Яд, сударь! возмущение! Ты вот сидишь да
с попадьей целуешься; «доброчинно» да «душепагубно» — и откуда только ты эти слова берешь! Чем бы вразумить да пристыдить, а он лукошко в
руку да
с попадейкой в лес по грибы!
Антон Стрелов ходит между рядами косцов
с полштофом в одной
руке и стаканом в другой и потчует вином; а Проська раздает куски пирога.
— Очень, очень приятно, — любезничал Петенька, между тем как Авдотья Григорьевна, стоя перед ним
с подносом в
руках, кланялась и алела. — Да вы что ж это, Авдотья Григорьевна,
с подносом стоите? Вы
с нами присядьте! поговорим-с.
— Да и вы, чай, помните, как в троицын день в беленьких панталонцах,
с цветочками в
руках, в церковь хаживали?
— Он самый и есть. Смотри, как палка-то у него в
руках прыгает;
с палкой совладать уж не может.
И действительно, через несколько секунд
с нашим тарантасом поравнялся рослый мужик, имевший крайне озабоченный вид. Лицо у него было бледное, глаза мутные, волоса взъерошенные, губы сочились и что-то без умолку лепетали. В каждой
руке у него было по подкове, которыми он звякал одна об другую.
— «Словом сказать, — отвечает он мне, — если бы подпись была хорошо подделана, вы бы доказывали, что нельзя подписаться под чужую
руку так отчетливо; теперь же, когда подпись похожа черт знает на что, вы говорите, что это-то именно и доказывает ее подлинность?» — «Не смею
с вами спорить, — говорю я, — но мое убеждение таково, что эта подпись подлинная».
— «Позвольте-с! ну, предположим! ну, допустим, что подпись настоящая; но разве вы не видите, что она сделана в бессознательном положении и что ваш документ во всяком случае безденежный?» — «Опять-таки не смею спорить
с вами, но позволю себе заметить, что все это требует доказательств и сопряжено
с некоторым риском…» Затем мы пожимаем друг другу
руки и расстаемся, как джентльмены.
Педагог
с минуту колебался, но потом махнул
рукой и согласился. Его примеру последовали и депутаты. Через пять минут в каюте были раскинуты два стола, за которыми шла игра, перемежаемая беседой по душе.
— Прост-то прост. Представьте себе, украдется как-нибудь тайком в общую залу, да и рассказывает, как его Бобоша обделала! И так его многие за эти рассказы полюбили, что даже потчуют. Кто пива бутылку спросит, кто графинчик, а кто и шампанского. Ну, а ей это на
руку: пускай, мол, болтают, лишь бы вина больше пили! Я даже подозреваю, не
с ее ли ведома он и вылазки-то в общую залу делает.
Ведь я не выхожу
с оружием в
руках!
Помилуйте! — говорю я, — разве можно иметь дело
с людьми, у которых губы дрожат, глаза выпучены и
руки вертятся, как крылья у мельницы?
А так как,
с другой стороны, я достоверно знаю, что все они кончались словами: вменить начальникам губерний в обязанностьи т. д., то, положив
руку на сердце, я
с уверенностью могу сказать, что содержание их мне заранее известно до точности, а следовательно, и читать их особенной надобности для меня не настоит.
Марья Петровна терпеть не могла, когда к ней лезли
с нежностями, и даже целование
руки считала хотя необходимою, но все-таки скучною формальностью; напротив того, Сенечка, казалось, только и спал и видел, как бы влепить мамаше безешку взасос, и шагу не мог ступить без того, чтобы не сказать:"Вы, милая маменька", или:"Вы, добрый друг, моя дорогая маменька".
И припоминала ей беспощадная память все оскорбления, на которые был так щедр ее любимчик; подсказывала она ей, как он однажды, пьяный, ворвался к ней в комнату и, ставши перед ней
с кулаками, заревел:"Сейчас послать в город за шампанским, не то весь дом своими
руками передушу!""И передушил бы!" — невольно повторяет Марья Петровна при этом воспоминании.
Марья Петровна так и осталась
с раскрытым ртом, только махнула
рукой на Сенечку.
Я сказала сейчас, что женщины любят то, что в порядочном обществе известно под именем causerie. [легкой беседы (франц.)] Наедине
с женщиной мужчина еще может, a la rigueur, [в крайнем случае (франц.)] ограничиться вращением зрачков, но в обществе он непременнодолжен уметь говорить или, точнее, — занимать. Поэтому ему необходимо всегдаиметь под
руками приличный сюжет для разговора, чтобы не показаться ничтожным в глазах любимой женщины. Ты понимаешь, надеюсь, к чему я веду свою речь?
С этими словами она встала, подошла ко мне, взяла меня обеими
руками за голову и поцеловала в лоб. Все это сделалось так быстро, что я не успел очнуться, как она уже отпрянула от меня и позвонила.
Затем кой-кто подъехал, и, разумеется, в числе первых явился Цыбуля. Он сиял таким отвратительным здоровьем, он был так омерзительно доволен собою, усы у него были так подло нафабрены, голова так холопски напомажена, он
с такою денщицкою самоуверенностью чмокнул
руку баронессы и потом оглядел осовелыми глазами присутствующих (после именинного обеда ему, очевидно, попало в голову), что я
с трудом мог воздержаться…
С другой стороны, Цыбуля вовсе не такой человек, чтобы выпустить из
рук свою добычу… и даже часть добычи.
Я сжимал ее
руками за локти, словно желая приподнять, и
с любовью разглядывал ее.