Неточные совпадения
Уж не начать ли с того, на что большинство современных «дельцов»
смотрят именно
как на ненужное и непрактичное?
— Немец. Он уж лет пять здесь орудует. Тощой пришел, а теперь,
смотри,
какую усадьбу взбодрил!
— Это ты насчет того, что ли, что лесов-то не будет? Нет, за им без опаски насчет этого жить можно. Потому, он умный. Наш русский — купец или помещик — это так. Этому дай в руки топор, он все безо времени сделает. Или с весны рощу валить станет, или скотину по вырубке пустит, или под покос отдавать зачнет, — ну, и останутся на том месте одни пеньки. А Крестьян Иваныч — тот с умом. У него,
смотри,
какой лес на этом самом месте лет через сорок вырастет!
— Это чтобы обмануть, обвесить, утащить — на все первый сорт. И не то чтоб себе на пользу — всё в кабак! У нас в М. девятнадцать кабаков числится —
какие тут прибытки на ум пойдут! Он тебя утром на базаре обманул, ан к полудню,
смотришь, его самого кабатчик до нитки обобрал, а там, по истечении времени, гляди, и у кабатчика либо выручку украли, либо безменом по темю — и дух вон. Так оно колесом и идет. И за дело! потому, дураков учить надо. Только вот что диво: куда деньги деваются, ни у кого их нет!
Стыдно сказать, но делается как-то обидно и больно, когда разом целый кагал
смотрит на вас,
как на дурака. Не самое название смущает, а то указывание пальцами, которое вас преследует на каждом шагу. Вы имели, например, случай обыграть в карты и не обыграли...
— Нет, ты бы на немца-то
посмотрел,
какая у него в ту пору рожа была! И испугался-то, и не верит-то, и за карман-то хватается — смехота, да и только!
— Помилуйте! дурак!
как есть скотина! Ду-у-р-рак! Ну, а Петр Федорыч,
смотрите,
какой дом на Солянке по весне застроил! Всей Москве украшение будет!
— Да, — говорит один из них, — нынче надо держать ухо востро! Нынче чуть ты отвернулся, ан у тебя тысяча, а пожалуй, и целый десяток из кармана вылетел. Вы Маркова-то Александра знавали? Вот что у Бакулина в магазине в приказчиках служил? Бывало, все Сашка да Сашка! Сашка, сбегай туда! Сашка, рыло вымой! А теперь,
смотри,
какой дом на Волхонке взбодрил! Вот ты и думай с ними!
Рассудите сами,
какой олимпиец не отступит перед этою беззаветною наивностью? «
Посмотри на бога!» — шутка сказать! А ну,
как посмотришь, да тут же сквозь землю провалишься!
Как не смутиться перед этим напоминанием,
как не воскликнуть: «Бог с вами! живите, множитесь и наполняйте землю!»
Так именно и поступили молодые преемники Держиморды. Некоторое время они упорствовали, но, повсюду встречаясь с невозмутимым «
посмотри на бога!», — поняли, что им ничего другого не остается,
как отступить. Впрочем, они отступили в порядке. Отступили не ради двугривенного, но гордые сознанием, что независимо от двугривенного нашли в себе силу простить обывателей. И чтобы маскировать неудачу предпринятого ими похода, сами поспешили сделать из этого похода юмористическую эпопею.
— Да-с; вот вы теперь, предположим, в трактире чай пьете, а против вас за одним столом другой господин чай пьет. Ну, вы и
смотрите на него, и разговариваете с ним просто,
как с человеком, который чай пьет. Бац — ан он неблагонадежный!
— В Москве, сударь! в яме за долги года с два высидел, а теперь у нотариуса в писцах, в самых, знаете, маленьких… десять рублей в месяц жалованья получает. Да и
какое уж его писанье! и перо-то он не в чернильницу, а больше в рот себе сует. Из-за того только и держат, что предводителем был, так купцы на него
смотреть ходят. Ну, иной смотрит-смотрит, а между прочим — и актец совершит.
Голубые глаза его слегка потускнели, вследствие старческой слезы, но
смотрели по-прежнему благодушно,
как будто говорили: зачем тебе в душу мою забираться? я и без того весь тут!
— Постой, что еще вперед будет! Площадь-то
какая прежде была? экипажи из грязи народом вытаскивали! А теперь
посмотри —
как есть красавица! Собор-то, собор-то! на кумпол-то взгляни! За пятнадцать верст,
как по остреченскому тракту едешь, видно!
Как с последней станции выедешь — всё перед глазами, словно вот рукой до города-то подать! Каменных домов сколько понастроили! А ужо,
как Московскую улицу вымостим да гостиный двор выстроим — чем не Москва будет!
— Да что ж ты унылой
какой сделался! — сказал он, — а ты побравее, поповоротливее, взглядывай! потрафляй! На меня
смотри: чем был и чем стал!
—
Посмотри! что ж, и
посмотреть не худое дело! Старики говаривали:"Свой глазок — смотрок!"И я вот стар-стар, а везде сам
посмотрю. Большая у меня сеть раскинута, и не оглядишь всеё — а все как-то сердце не на месте,
как где сам недосмотришь! Так день-деньской и маюсь. А, право, пять тысяч дал бы! и деньги припасены в столе — ровно
как тебя ждал!
Мы простились довольно холодно, хотя Дерунов соблюл весь заведенный в подобных случаях этикет. Жал мне руки и в это время
смотрел в глаза, откинувшись всем корпусом назад,
как будто не мог на меня наглядеться, проводил до самого крыльца и на прощанье сказал...
Он даже не ждет с моей стороны «поступков», а просто, на основании Тришкиных показаний, проникает в тайники моей души и одним почерком пера производит меня или в звание"столпа и опоры", или в звание"опасного и беспокойного человека",
смотря по тому,
как бог ему на душу положит!
И теперь,
как всегда, я «спешу», то есть
смотрю на своего покупателя и своего продавца,
как на избавителей, без помощи которых я наверное погряз бы в беде…
— Вот тут ваш папенька пятнадцать лет назад лес вырубил, — хвалил Лукьяныч, — а
смотри,
какой уж стеколистый березнячок на его месте засел. Коли-ежели только терпение, так через двадцать лет цены этому лесу не будет.
Однако,
как он сразу в своем деле уверился, так тут ему что хочешь говори: он всё мимо ушей пропущает!"Айда домой, Федор! — говорит, — лес первый сорт! нечего и
смотреть больше! теперь только маклери,
как бы подешевле нам этот лес купить!"И купит, и цену хорошую даст, потому что он настоящий лес видел!
— Наша должность, ваше благородие, осмелюсь вам доложить, даже очень довольно строгая.
Смотрите, примерно, теперича хоть вы, или другой кто: гуляет, мол, Федор, в баклуши бьет! А я, между прочим, нисколько не гуляю, все промежду себя обдумываю.
Как, значит, кому угодить и кому что, к примеру, требуется. Все это я завсегда на замечании держать должен. К примеру, хошь бы такой случай: иной купец сам доходит, а другой — через прикащиков.
— Ну, вы-то чай, не всё по зернышку клюете?
Как сало-то на язык попробуете — в кармане,
смотри, и изрядный куш очутится!
И вот, хотя отвлеченный грабеж, по-видимому, гораздо меньше режет глаза и слух, нежели грабеж, производимый в форме операции над живым материалом, но глаза Осипа Иваныча почему-то уже не
смотрят так добродушно-ясно,
как сматривали во время оно, когда он в"худой одёже"за гривенник доезжал до биржи; напротив того, он старается их скосить вбок, особливо при встрече с старым знакомым.
Осип Иваныч войдет во вкус и не станет
смотреть, «утробиста» ли женщина или не «утробиста», а будет подмечать только,
как она"виляет хвостом".
— Ну, вот видишь ли!.. Значит, и простой народ… крестьяне…
как они на эти поступки
смотрят?
Любо было
посмотреть,
как он, нарядившись в синий тонкого сукна кафтан, в купецком шарабане, катил в воскресенье с разряженною в пух женой в воплинскую церковь, сам правя откормленным иноходцем, старинным генеральским подареньем.
Сам батюшка постепенно привык
смотреть на Стрелова,
как на благонадежнейшего сына церкви, и по окончании обедни всегда высылал ему с дьячком просвиру.
Свидание двух генералов было странное. Старый генерал расчувствовался и пролил слезы. Молодой генерал
смотрел строго,
как будто приехал судить старика. «Раб лукавый! —
как бы говорил его холодный, почти стеклянный взор, — куда ты зарыл вверенный тебе талант?»
— Вы! вы!"вы можете"! еще бы… вы! Вы
посмотрите только,
как вы живете… вы! это что? это что? — восклицал он бешено, указывая пальцами на хаос, царствовавший в комнатах, и на изрытый берег Вопли, видневшийся через отворенную балконную дверь.
— Вы! — продолжал между тем молодой генерал, расхаживая тревожными шагами взад и вперед по кабинету, — вы! вам нужна какая-нибудь тарелка щей, да еще чтоб трубка «Жукова» не выходила у вас из зубов… вы!
Посмотрите,
как у вас везде нагажено, насрамлено пеплом этого поганого табачища…
какая подлая вонь!
Там все
смотрело уныло и заброшенно; редко-редко где весело поднялись и оделись листвой липки, но и то
как бы для того, чтобы сделать еще более резким контраст с окружающею наготой.
— Сообща —
как же можно-с! сообща — завсегда лучше! Ладком да мирком —
смотришь, ан шутя что-нибудь полезное и представится.
— Вон она, Григорий Александровичева усадьба-то! — говорит между тем Софрон Матвеич, — была усадьба, а нынче
смотри,
как изныла!
— Он самый и есть.
Смотри,
как палка-то у него в руках прыгает; с палкой совладать уж не может.
— Божья воля — само собой. А главная причина — строгие времена пришли. Всякому чужого хочется, а между прочим, никому никого не жаль. Возьмем хоть Григорья Александрыча. Ну, подумал ли он,
как уставную-то грамоту писал, что мужика обездоливает? подумал ли, что мужику либо землю пахать, либо за курами
смотреть? Нет, он ни крошки об этом не думал, а, напротив того, еще надеялся:"То-то, мол, я штрафов с мужиков наберу!"
— Да тоже главная причина та, что всякий норовит поскорей нажиться. У нас в городе и сейчас все лавки больной говядиной полнехоньки. Торговец-то не
смотрит на то,
какой от этого разор будет, а норовит,
как бы ему барыша поскорей нажить. Мужик купит на праздник говядинки, привезет домой, вымоет, помои выплеснет, корова понюхает — и пошла язва косить!
— Совсем не те слова говорит,
какие хочет. Хочет сказать, к примеру, сено, а говорит — телега. Иного и совсем не поймешь. Не знает даже, что у него под ногами: земля ли, крыша ли, река ли. Да вон,
смотрите, через поле молодец бежит… ишь поспешает! Это сюда, в кабак.
Как либерал,
как русский Гамбетта, я люблю, чтоб вопросы стояли особняками, каждый в своих собственных границах, и
смотрю с нетерпением, когда они слишком цепляются друг за друга.
И вдруг выискивается какой-нибудь intrus [выскочка (франц.)] и выпаливает нам в упор: «Вы, господа, ездите к Бергу
смотреть,
как француженки юпки поднимают!» Согласись, что это было бы крайне неприятно!
Сенечка суетился и сентиментальничал; он не
смотрел на себя
как на государственного человека, но, надеясь на милость начальства, был предан и выигрывал единственно усердием и ничтожеством.
— Только на половине дороги
смотрим, кто-то перед носом у нас трюх-трюх! — продолжает Феденька, — ведь просто даже глядеть было на тебя тошно,
каким ты разуваем ехал! а еще генерал… ха-ха!
— Нет, мне, видно, бог уж за вас заплатит! Один он, царь милосердый, все знает и видит,
как материнское-то сердце не то чтобы, можно сказать, в постоянной тревоге об вас находится, а еще пуще того об судьбе вашей сокрушается… Чтобы жили вы, мои дети, в веселостях да в неженье, чтоб и ветром-то на вас как-нибудь неосторожно не дунуло, чтоб и не посмотрел-то на вас никто неприветливо…
— Ты… ты… ты всей смуте заводчик! Если б не доброта моя, давно бы тебя в суздаль-монастырь упечь надо! не
посмотрела бы, что ты генерал, а так бы вышколила, что позабыл бы, да и другим бы заказал в семействе смутьянничать! Натко, прошу покорно, в одном городе живут, вместе почти всю дорогу ехали и не могли друг дружке открыться,
какой кто матери презент везет!
Но при этом он
посмотрел на меня,
как только онодин умел
смотреть…
— А хоть бы затем, чтоб вы не
смотрели так,
как сейчас на меня
смотрели. Vous avez des regards de conquerant qui sont on ne peut plus compromettants… ah, oui! [У вас страшно компрометирующий взгляд победителя… да, да! (франц.)]
P. S. Вчера, в то самое время,
как я разыгрывал роли у Полины, Лиходеева зазвала Федьку и поднесла ему стакан водки. Потом спрашивала, каков барин? На что Федька ответил:"Барин насчет женского полу — огонь!"Должно быть, ей это понравилось, потому что сегодня утром она опять вышла на балкон и стояла там все время, покуда я
смотрел на нее в бинокль. Право, она недурна!"
Она с укором
посмотрела на меня,
как будто я и невесть
какую ересь высказал.
Через несколько минут на столе стояло пять сортов варенья и еще смоквы какие-то, тоже домашнего изделия, очень вкусные. И что всего удивительнее, нам действительно как-то веселее стало или,
как выражаются крестьяне, поваднее. Я откинулся в угол на спинку дивана, ел варенье и
смотрел на Машу. При огнях она казалась еще моложавее.
Некоторое время он молчал; но плечи его беспрестанно вздрагивали, и он то обращал ко мне свое лицо,
как будто и решался и не решался что-то высказать, то опять начинал
смотреть прямо, испытуя пространство.